DE PROFUNDIS CLAMAVI К Тебе, к Тебе одной взываю я из бездны, В которую душа низринута моя… Вокруг меня — тоски свинцовые края, Безжизненна земля и небеса беззвездны. Шарль Бодлер «Цветы зла»
В таверне стоял плотный запах спиртного, смешанного с мускусными ароматами пота. Несмотря на старания официанток, на полу у дальних столиков образовалась липкая лужа разлитого вина. Виновник безобразия спал на столе, растянувшись верхней половиной тела по его поверхности. Ему совершенно не мешала веселая компания, громко горланившая песни. Она яростно перекрикивала менестреля, предпринимающего попытки хоть как-то разбавить пьяные крики музыкальным сопровождением. Чарльз уже давно не обращал на такое внимание. Это было рутиной. Посетители уйдут, пол отмоется, через окна ворвется свежий воздух, а звуки в таверне стихнут. В конце концов, даже те, кто не захотят уходить, покинут это место под настойчивые просьбы бармена. Самым проблемным посетителем таверны всегда был эксцентричный капитан Кавалерии — Кэйа Альберих. Впрочем, сегодня, вопреки обыкновению, он пил не один, а в компании. Так что оставалась надежда, что конец смены пройдет более спокойно, чем обычно. Напротив развязно развалившегося рыцаря Ордо Фавониус сидела фигура в темных одеждах и маской, скрывающей половину лица. Атмосфера за столиком была странной. Она была чем-то похожа на ту, когда встречались Кэйа Альберих и Дилюк Рангвиндр. Как будто встречались давно знакомые люди, между которыми произошло нечто очень серьезное. Только вот что-то неуловимо отличалось. Чарльз отводит взгляд, как только неизвестный ему гость оборачивается, заметив пристальное внимание. Чарльз мог этого и не понять. Это самое отличие было в том, что между собеседниками не было эмоциональной привязанности. Несмотря на холодность Дилюка по отношению к своему сводному брату, тот не мог так просто забыть детство, проведенное рука об руку. И если быть совсем откровенным, он давно уже простил его, только вот откровенным Господин Рагнвиндр быть не умел. Так что при разговоре между братьями именно Кэйа, скрывающий свои чувства за дерзкой обольстительной улыбкой, выражал эмоции прямо. В разговоре между этими двумя все было совершенно наоборот. Холодная серьезность собеседника Кэйи была столь неподдельной, что пробирала до самых костей, веселость и дружелюбность же самого Альбериха были слишком напускными и искусственными. Они оставляли после себя неприятные мурашки, бегущие по позвоночнику вниз и обратно. Фигура в темных одеждах наклоняется вперед, ловя взгляд голубого глаза, приковывая его к себе и шипя что-то едва различимое. Конечно, никто и не мог знать, что именно говорит загадочный гость. Тон голоса был настолько точно выверен, что слова терялись в шуме таверны и были слышны лишь собеседнику напротив. — Ваше Высочество…. Лицо Кэйи кривится, словно тот откусил целый кусок от лимона, но это выражение проскальзывает лишь на мгновение, а в следующую секунду к нему возвращается улыбка, которая теперь выглядит совсем не дружелюбной, а скорее ядовитой. В глазах не видно даже искорки веселья, они холодны, словно кто-то заморозил их с помощью глаза бога. — Тц, не знал, что у меня есть титул, Дайнслейф. Названный смотрит на капитана кавалерии уставшим взглядом, словно бы тот был капризным ребенком. — Ты совсем не изменился, все такой же серьезный. Кэйа помнил себя маленького, бегущего по широким коридорам дворца с высокими потолками, резными колоннами и цветастыми гобеленами. Там, в далеких воспоминаниях, он смеялся громко и открыто. Тогда его душа была легкой, словно перо, никакие тайны не отягощали ее, не тянули на дно, как камень. Тогда Альберих уже был проблемой: маленький и проворный непоседа, сладить с которым мог не каждый. Один из тех, кто мог его урезонить, сейчас сидит напротив. Он почти не изменился, лишь проклятие поразило половину его тела, и теперь ему приходится носить маску и скрываться за плотными одеждами. Его пшеничные волосы, голубые глаза с острым орлиным взглядом и тонкие губы, сомкнутые вместе, были все такими же, какими Кэйа их помнил. — Вы тоже ничуть не изменились. Телом повзрослели, а вот в душе все тот же несносный мальчишка. Кэйа усмехнулся. Дайн был неправ. Многое изменилось с тех пор, как они последний раз виделись. Альберих точно знает, что в его душе гораздо больше тьмы, чем раньше. — Чего ты хочешь, Дайн? Прошло столько времени. Теперь пришло время Дайнслейфу улыбаться. Время не имеет значения. По крайней мере не для тех, кто живет в бездне. И где-то глубоко внутри Кэйа конечно же об этом знает, только вот не хочет этого признавать, не хочет расставаться со своей уютной жизнью в тихом Мондштадте, чей покой нарушается лишь периодическими нашествиями монстров. — Пришла пора, принц. Улыбка сползает с лица Альбериха и больше не застывает безэмоциональной маской. Такое не случалось слишком давно. В таверне слишком много людей, слишком шумно и весело, чтобы заметить, как один единственный человек позволяет внутренней тьме выглянуть наружу. Даже Чарльз, занятый приготовлением коктейлей, не может видеть безжизненное выражение, появившееся на лице бывшего принца Кхаэнри’ах. А такого ли уж бывшего? — Ну так и что я должен сделать? Ты знаешь, у меня нет на руках руководства по возрождению погибшей нации. Дайнслейф откидывается на спинку стула и смотрит на Кэйю, думая, что именно стоит говорить, а о чем лучше умолчать. Как рассказать тому, кто ничего не знает, такую сложную вещь, как спасение целого народа? Стоит ли раскрывать всю правду или скрыть что-то? — Это очень долгая история, вечера не хватит, чтобы ее рассказать. Тем не менее, если ее сократить…. Кэйа чуть подается вперед и через силу натягивает на лицо такую привычную кривую улыбку, которую сегодня изобразить куда сложнее, чем раньше. Альберих взмахивает рукой почти театрально. Изящная кисть легко рассекает воздух, требуя продолжения. Тонкий луч любопытства пробивается сквозь мрачные тучи, заслонившие его душу. Внутри таится надежда, что спасение проклятого народа может быть всего лишь небольшим приключением в его жизни. — Все дело в том, что Вы — последний живой представитель королевской крови. Видите ли, несмотря на то, что Вы являетесь частью народа Кхаэнри’ах, проклятие не превратило Вас в чудовище, оно никак не влияет ни на тело, ни на разум. Кэйа серьезно кивает головой. Ему не нравится быть единственным спасением кого бы то ни было, но об этом его предупреждал еще его отец. У него было время смириться, но, кажется, в этом он так и не преуспел. — Понятно. И как я должен возродить народ? Хочешь сказать, мне надо понаделать детишек? Дайнслейф молча закатывает глаза, вздыхая. Рыцарь демонстрирует его раздражение, вызванное всей той несерьезностью, которую проявляет принц его народа. Возможно, было плохой идеей оставлять его в Мондштадте. Слишком свободолюбивый город, слишком распущенный, но это единственное место, где надзор Селестии не такой пристальный. Единственное место, где можно было надежно укрыть маленькое принца — носителя крови богов.***
Вечерние сумерки сгущались слишком быстро, поторапливая стройную высокую фигуру. Та не ускоряла шаг и задумчиво плелась вдоль кирпичной кладки стен домов. Знание, которого Кэйа так когда-то хотел, обернулось еще более тяжелой ношей, нежели детский секрет. Впервые за долгое время Капитан Кавалерии был трезв и даже не пытался улыбнуться. Все казалось убийственно серьезным и тяжелым, будто бы даже воздух вдруг обрел ощутимый вес и стремился придавить принца к земле. Кэйа давным-давно понял, что в этом мире не бывает ничего простого. Только вот он не ожидал, что все окажется настолько сложно. Прошлое настигло его неожиданно, протянуло свою когтистую лапу, чтобы уцепиться за него, утащить в свои пучины и заставить вспомнить о себе. Не то чтобы Кэйа когда-нибудь забывал. Альберих не спешит домой, он медленно обходит город, рассматривая в свете Луны фонтан, который отражает ее свет, рассматривает каменную кладку под ногами и огромную статую Архонта с величественным собором позади. Забраться на него — задача не из легких, но с его верхушки открывается потрясающий вид. Кэйа жалеет, что не прихватил с собой бутылочку вина, но понимает, что напился бы до беспамятства, а этого ему не хотелось. Он стягивает перчатки, отбрасывая их вниз, туда же летит и повязка на глаз. Слишком давно Кэйа не смотрел на мир двумя глазами, упуская полную картину. Он долго всматривается в горизонт, ожидая, пока тот окрасится алым цветом. Альберих спустился вниз под покровом кровавого неба. Кэйа направляется к себе домой, оглядывая последний раз скромную обстановку, улыбается, вспомнив сколько пустых бутылок из-под вина спрятано под его кроватью. Альберих снимает Глаз Бога и оставляет его на столе. Пусть останется сувениром брату. Надо было бы хоть что-нибудь написать, как-то попрощаться, но Кэйа не очень любил долгие слезливые прощания, так что на клочке бумаги появляются всего два слова: «не скучайте».***
Ледяные ветра пронизывают тело насквозь, никакие одежды не спасут от их острых кинжалов. Снег попадает в глаза, рот и нос, засыпает белым порошком волосы. Двое стоят на самой высокой точке хребта, смотрят друг на друга в молчании. Сейчас оно, пожалуй, гораздо красноречивее слов. Ветер треплет темно-синие волосы, легкие одежды, абсолютно не подходящие погоде, вот-вот порвутся под порывами стужи. Босые ноги утопают в снегу. — Обязательно было обряжаться вот так? Дайнслейф пожимает плечами. Наверное, не обязательно, но ему казалось, что все должно быть именно так. — Так меня отдали в Монд не только для того, чтобы спрятать, я прав? Рыцарь устало смотрит в голубые глаза и кивает. Да, не только поэтому. Они не должны колебаться в последний миг, по крайней мере, Дайн не должен. Возможно, не стоило давать принцу шанс обрести новую жизнь и семью. Тогда в его глазах сейчас не было бы такой безумной тоски, которая, кажется, вот-вот поглотит не только самого Альбериха, но и весь мир. — У Вас была хорошая жизнь? Кэйа смеется и поворачивает к рыцарю голову, наклоняя ее вбок. — Исповедать меня собрался? Оставь это служителям храмов, которых ты так не любишь. Ответь лучше на вопрос, почему именно это место? Обязательно было выбирать что-то настолько дискомфортное? Кэйа ежится, потирая руки. На его ресницах уже осел иней. Это выглядело потрясающе красиво. Темная кожа, покрытая белым снегом, голубые одежды на статном силуэте. — Это место давно уже не интересно Селестии. Совсем скоро здесь не будет снегов и оно никем не занято, так что наши люди смогут сюда прийти и обосноваться здесь. Кэйа кивает, делая вид, что понимает, как именно такое количество снега просто куда-то исчезнет, но ему, если честно, уже надоело разбираться. Он хотел все это поскорее закончить и одеться в нормальную одежду, чтобы ничего себе не обморозить, но Альберих подозревал, что беспокоиться об этом уже поздно. Дайнслейф протягивает Кэйе чашу, в которой плещется золотистая жидкость, переливаясь чернотой. Он морщится и прислоняет сосуд к замерзшим, уже синим губам, отпивая мерзкий на вкус напиток. Он вязко обволакивает горло, обжигая внутренности. Как какой-то дешевый алкоголь. В голове звучит собственный голос, глухо и слишком тихо. Тело немеет, а обжигающий жар становится приятным теплом, распространяющимся до самых кончиков пальцев. Кэйа опускает чашу и поворачивается к Дайнслейфу, намереваясь спросить, что будет следующей частью этого пафосного представления. Его встречает взгляд ледяных глаз, в которых звенит сталь. Кэйа знает, что значит этот взгляд. Он уже видел подобный. Правда тот быть яростный, огненный, но такой же стальной. Яростная или холодная решимость? Какая в сущности разница, если намерение одно? Убить. Понимание приходит слишком поздно, лишь когда меч пронзает насквозь. Глаза Кэйи широко распахиваются от неожиданной боли, но из приоткрытого рта не вырывается крик, лишь струйкой стекает горячая кровь. Ее солоноватый привкус слишком знаком человеку, побывавшему не в одном сражении. Тело немеет, а из раны струится алая река, окрашивая белоснежный снег, проедая его насквозь. — Это ради нашего народа. Потерпите, Ваше Высочество. Тепло, которое только недавно разливалось по всему его телу, стремительно покидало Кэйю вместе с кровью. Сил держаться на ногах не было, но Дайнслейф упрямо держал его полусознательное тело, не давая упасть в снег. Если бы кто-то из них опустил взгляд вниз, на землю, то увидел бы, как кровь последнего принца прожигает вековые снега до самой земли, оголяя безжизненную почву, впитываясь в нее, стараясь разогреть своим жаром. Пока Хребет оттаивал, две фигуры на его вершине навеки превращались в застывшие фигуры льда. Их жертва оживила Драконий Хребет. Позже, мир встретит новый народ, занявший горные земли. Кэйа Альберих обессиленно откидывает голову, рассматривая небо, которое только-только начало открываться своей голубизной сквозь утихавшую метель. А ведь он думал, что еще вернется. Думал, они еще встретятся, он был уверен, что расстаются не навсегда и дорога еще сведет их вновь, рано или поздно. Пожалуй, ему все-таки стоило сказать брату «прости», стоило пожелать Кли расти хорошей девочкой и может быть стоило закончить те бумаги, которые передала ему Джинн. Умирать не хотелось, но Бездна уже звала к себе одинокого принца. Ее зов слышал не только он. Безымянный рыцарь, давно забывший собственное имя, но помнивший имя святого меча, умирал, стойко поддерживая принца своего народа. Народа, который он поклялся когда-то защищать. Святой меч Дайнслейф навсегда застыл в груди последнего представителя королевского рода Кхаэнри’ах, Святая чаша навсегда останется лежать покрытой льдом. А два человека — принц и его рыцарь — навсегда стоять, заточенные во льды, словно прекрасные статуи, сделанные искусным мастером. Вокруг заколышется трава, камни будут разогреваться под палящими лучами солнца, но как бы оно ни грело, этот лед никогда не растает и не сломается. Все, что останется другим — это плакать у ног жертв проклятия, растрепав огненно-красные волосы и жалеть, что какие-то слова не были сказаны вовремя. Смотреть, как возрождается древняя цивилизация. Смотреть, как она строит свое государство вокруг жертв, погибших во благо их процветания. Люди Кхаэнри’ах рассаживают вокруг обледеневших ног прекрасные алые цветы, впитавшие в себя кровь и проклятье. У сказок бывают хорошие концы. Только вот счастливые концы не могут быть даны всем. Проклятие падет, народ возродится, а память о жертве последнего принца сохранится лишь в алых цветах.