***
Ночами на Зете-Омикрон-4 ужасно холодно. Ее клятые аборигены давно покончили с внутривидовой враждой, — выживая после масштабной ядерной войны, еще и не так сплотишься, — и тюрьмы стали не нужны. Поэтому их с Киром бросают в древнюю, разделенную решетчатой перегородкой клетку, явно когда-то предназначавшуюся для диких животных. Судя по тому, что после обыска им больше не сказали ни слова, их и считают кем-то вроде зверья, обращаться с которым нужно соответственно. — Они ради нас даже вспомнили, что такое плеть-девятихвостка… поверить не могу, — из последних сил зубоскалит Рэй. Голос охрипший, сорванный, зубы стучат от холода — ран слишком много, чтобы организм смог переключиться на «холодный» способ функционирования. Кир молча стискивает его ледяные пальцы своими — расстояние между прутьями достаточное, чтобы просунуть руку, но и только, — и выдыхает единственное слово: — Держись.***
Рэя ломает от боли во всем теле, перья слиплись засохшей кровью. Он с силой вжимается в высасывающую тепло решетку, словно стремясь слиться с ней. За его руки в полубреду цепляется еще менее вменяемый Кир. Силясь удержаться в реальности, Рэй напевает привязчивую мелодию, оставшуюся с ним с птенцовства: В январских снегах Замерзают рассветы, На белых дорогах Колдует пурга. С наступлением ночи в их продуваемом всеми ветрами узилище опять холодает. Неровное дыхание клубится паром, оседает инеем на всех близлежащих поверхностях. В горле давно пересохло, организм борется с начинающейся простудой и воспалением не на жизнь, а на смерть, а Рэй продолжает круг за кругом бормотать: И видится мне Раскалённое лето, И рыжее солнце На желтых стогах. Сознание окончательно покидает Кира, и он обвисает на руках у друга, до жути тяжелый и горячий. Рэй пытается сбить температуру, сгребая с пола клетки наметенный туда ветром снег и растирая им чужие обжигающие пальцы. Подумав немного, отправляет одну горсть в рот, чтобы хоть чуть-чуть утолить жажду. Снег другой планеты совершенно безвкусен и колет язык острыми кристаллами. Я вспоминаю, Тебя вспоминаю, Та радость шальная Взошла, как заря. С рассветом, обрывающим длинную местную ночь, становится немного теплее — ровно настолько, чтобы провалиться в непрочное забытье без опасения умереть от гипотермии. Но из сна его вскоре выдергивает приход аборигенов; сквозь решетку им швыряют по засушенному фрукту, подозрительно напоминающему кастрианскую най’ерру. Притрагиваться к неожиданной подачке Рэй не рискует — да и не уверен он, что удержит в желудке что-либо, кроме воды. Летящей походкой Ты вышла из мая И скрылась из глаз В пелене января. Попадать в засевшую в голове мелодию, когда от боли все плывет перед глазами, получается все хуже. Одно радует: Кир уже не полулежит-полувисит в хватке Рэя в глубоком обмороке, а просто спит с почти нормальной температурой. Сам Рэй постепенно перестает чувствовать собственные напряженные руки. Шесть месяцев были На небыль похожи, Пришли ниоткуда, Ушли в никуда. Сложно сказать, сколько уже они здесь — Рэй не помнит длину местных суток, но все еще отчаянно надеется, что адмиралы не запишут их в «допустимые потери». Пытаться понять, для чего они нужны аборигенам, он перестал еще до заката. Пускай мы во многом С тобою не схожи, Но в главном мы были Едины всегда. — Держись, — шепчет он очнувшемуся Киру. — Рила нас не бросит. — Не бросит… — слабым усталым эхом отзывается тот, обхватывая трясущиеся от усталости ладони Рэя тонкими пальцами. Только бы их раны, начавшие затягиваться в неподвижности, не открылись снова. — Что ты… делаешь? — спрашивает он, когда Рэй снова начинает бормотать-выпевать то же самое. — Песня прицепилась когда-то, — контроль над голосом утерян окончательно, и получается лишь хрипеть. Но Кир понимает. — А сейчас вспомнилась. — Напой ее мне… как мантру… отвлечься… Рэй не говорит, что без переводчика Кир не поймет ни слова — это сейчас и не требуется. А может быть, ты — Перелётная птица, И холод зимы Убивает тебя. С приходом следующей ночи становится еще холоднее, и возникает вполне реальная перспектива замерзнуть. Они держатся изо всех немногих оставшихся сил. Замирают в объятиях друг друга, сплавившись в одно целое с разделяющей их решеткой. Ни одного движения, редкое дыхание — только бы сохранить тепло, только бы выжить… Только бы удержаться на зыбкой грани бодрствования и сна, ведь соскользнуть ниже означает уже не проснуться, а взлететь выше означает слишком быстро растратить драгоценную энергию… Так они и пережидают ночь, — неподвижные, словно закаменевшие, — и лишь губы у обоих шевелятся в такт. И хочется верить — Весной возвратится Все то, чем так горд И так счастлив был я. Рэй не помнит отчетливо момент прихода подмоги. Только отдельные кадры-фрагменты: …Взбешенная Рила, чем-то напоминающая кивейрта, громко и яростно шипит на подошедшего слишком близко аборигена, и в этом звуке столько угрозы, что зета-омикронец отшатывается. …Незнакомый кастрианец с нашивками командира срезает замок клетки. …Двое «безопасников» синхронно вскидывают оружие при виде показавшегося им подозрительным движения, но выстрелов не следует. …Сильные руки разгибают их с Киром намертво сцепленные пальцы — и от этого отчаянно больно, но крик не получается вытолкнуть из горла. На покрытом бурыми перьями запястье виден браслет биомонитора, сидящий так плотно, что мерещатся уходящие под кожу иглы в качестве дополнительного способа фиксации. — …Где гарантии, что вы не активируете детонатор в любом случае? — спрашивает кто-то из местных, сплетая все руки в причудливый замок. — Повторение радиоактивного заражения было бы… нежелательно. — У вас гарантий нет и не будет, — выплевывает, даже не оборачиваясь, командир. — Это гарантия для нас, что ваши снайперы не снимут кого-нибудь выстрелом. Неважно, что это будет за выстрел — монитор зафиксирует любое изменение состояния организма, это вам ясно? — …Поднимайте шестерых, — хрипло приказывает Рила, опускаясь на колени рядом с братом и прикрывая его собой. — Поднимайте шестерых, — эхом-подтверждением отзывается командир. …Уже в транспортаторной командир срывает биомонитор с руки, едва дождавшись его деактивации. Иглы-фиксаторы зловеще блестят влажной синевой. Сознание уплывает от накатившего тепла, поверить в реальность которого никак не получается.