***
Приглушенный свет Отдела — обычно такой угнетающий — сегодня оказался долгожданным облегчением после яркого солнечного света снаружи. Пересекая главный зал, Лиза сняла солнцезащитные очки и потерла виски. Слишком много водки накануне вечером, за которой последовало слишком много виски, а потом… уф, она не могла вспомнить. Она уже выпила несколько стаканов воды, но это, кажется, нисколько не помогло. Наоборот, Лиза чувствовала, как эта вода неприятно булькает в животе, отчего тошнота только усиливалась. Наверное, стоило бы поесть что-нибудь, но ничего из еды не вызывало аппетита. Этим утром от запаха оставшегося с вечера ужина ее живот чуть не взбунтовался, и одна только мысль об отдельском кафетерии грозила тем же. Что ей действительно было нужно, так это поспать. Через десять часов именно этим она и собиралась заняться. А с учетом того, что с вечера сегодняшнего дня у нее начинается неделя выходных, она сможет спать столько, сколько захочет — и, судя по ее нынешнему состоянию, — может, даже несколько дней подряд. Стук чьих-то каблуков, доносящийся сверху, заставил ее поднять глаза. Увидев Мэдлин, спускающуюся по лестнице из кабинета Эдриан, Лиза остановилась, чтобы подождать ее. Сначала женщина не заметила Лизу — она выглядела отстраненной, погруженной в раздумья. Но когда она подняла голову и встретилась с Лизой глазами, ее взгляд потеплел, и она улыбнулась в знак приветствия. — Она тебе покоя не дает, да? — спросила Лиза, когда Мэдлин поравнялась с ней. — Прошу прощения? — Эдриан. Она тебя за что-то отчитала? Мэдлин нахмурилась. — Нет, вовсе нет. А что? — У тебя сейчас был не очень счастливый вид. Я называю этот взгляд «Эдриан снова меня ошарашила», — уголок рта Лизы дернулся. — Распространенный побочный эффект от посещения этого кабинета. — О, полагаю, я просто устала, — на лице Мэдлин появилась слабая улыбка. — Слишком много праздновала прошлой ночью. Лиза рассмеялась. — И не говори! Вот только, похоже, мне придется поучить тебя веселиться. Ты даже не пыталась угнаться за нами с Патриком. А потом еще и ушла рано, негодница! — она покачала головой в насмешливом неодобрении. — Знаешь ли, у первой группы есть свои стандарты, которым ты обязана соответствовать. Мэдлин рассмеялась в ответ. — Понятно. Мне жаль, что я подвела коллектив. — В следующий раз тебе придется постараться. Иначе я скажу Полу, что ты выставляешь нас в плохом свете, — Лиза усмехнулась. — Поверь мне, лучше тебе не знать, какие наказания он может изобрести. Мэдлин странно взглянула на Лизу, при этом ее лицо слегка покраснело. — Да, — ответила она с несколько неловким смешком, — я бы точно этого не хотела. Она быстро отвернулась, а когда снова посмотрела на Лизу, этот отстраненный, рассеянный взгляд вернулся. — Но у меня есть кое-какая работа. И боюсь, что она не терпит отлагательств, — она улыбнулась Лизе с извиняющимся видом. — Конечно, — ответила Лиза, слегка опешив от такой резкой смены настроения. — Я не хотела тебя задерживать. Мэдлин ушла, а Лиза направилась в Системный отдел, к свободному рабочему месту. Неделя выходных означала долгожданную передышку от миссий, но Лиза не собиралась тратить все время на отдых. Вместо этого она собиралась распечатать код программы, над которой работала, и провести большую часть свободного времени на ее проверку и отладку. Когда все будет готово, она представит код Жюлю — вместе с официальной просьбой о переводе на должность программиста. Вообще-то, это была уже третья подобная просьба, но на сей раз она впервые приложит пример кода. Лиза надеялась, что это будет иметь решающее значение. Улыбнувшись себе, она уселась в кресло и принялась вводить команды для открытия своих файлов. Жюль презрительно относился к ее увлечению компьютерами, но когда он увидит, что она придумала, то будет просто потрясен. Она в десять раз превосходила всех, кто у него работал, не говоря уже о том, что она куда более целеустремленная. Лиза откинулась в кресле, ожидая, пока запустится программа, а затем недоуменно сдвинула брови. Куда все подевалось? Директория была пуста. Лиза в смятении покачала головой и предприняла еще попытку; должно быть, ее рассудок помутился от похмелья, поскольку она не в состоянии правильно попасть по клавиатуре. На этот раз она набирала текст медленно и сосредоточенно, следя за правильностью нажатия каждой клавиши. Увидев, что директория по-прежнему пуста, она ощутила волну тошноты на сей раз не имеющую никакой связи со вчерашней пьянкой. Куда, черт возьми, все делось? В панике она кинулась проверять резервную копию файла. Ее тоже не было. Застыв от ужаса, Лиза почти целую минуту сидела, уставившись в экран, прежде чем к ней вернулась способность мыслить ясно. Почему она не распечатала бумажную копию? Не хотела оставлять ее у себя в квартире — слишком уж велика была паранойя по поводу нарушения безопасности Отдела, если бы документ каким-то образом попал в чужие руки. Какая глупость! «Черт-черт-черт!» — подумала она, желая громко застонать от отчаяния. Немного успокоившись, Лиза постаралась размышлять более здраво. Файлы кто-то мог просто переместить, и даже если они были случайно удалены, это не значит, что их нельзя восстановить. Она подняла глаза и увидела неподалеку Жюля, беседующего с другим оперативником. Она встала, подошла и тронула его за плечо. — Могу я что-нибудь для тебя сделать? — он был вежлив, но в его голосе слышались нотки нетерпения. — Извини за беспокойство, но у меня, кажется, пропал файл. Я подумала, не мог бы ты помочь мне найти его. Я знаю, что… Он нахмурился. — Что за файл? Она почувствовала, что краснеет от смущения. — Эээ, ну, я разрабатывала код для одной программы и сделала только локальную резервную копию. Знаю, что ты занят, так что, может быть, дашь мне кого-нибудь, кто бы мог мне помочь? — Ты разрабатывала код? Какой еще код? Ты полевой оперативник, а не программист. Его французский акцент в сочетании с презрительным выражением лица придавал ему вид надменного превосходства, от чего Лиза чувствовала себя еще глупее. Жюль обменялся насмешливым взглядом с другим оперативником, который отвернулся, чтобы скрыть ухмылку. — Что бы ты там ни делала, ты, скорее всего, забыла сохраниться, — произнес Жюль. — Обычная ошибка для людей, которые ничего не понимают в компьютерах. Лиза уставилась на него, до нее медленно начало доходить. — Ты специально удалил его, да? — воскликнула она, разгневанная и удивленная. — Ты знал, что в сверхурочное время я над чем-то работаю. — Это нелепо, — насмешливо фыркнул он. — Какие у тебя доказательства? — Я почти каждую ночь на протяжении месяцев подключалась к системе на несколько часов подряд. Уверена, что можно как-то отследить… — Отследить ничего нельзя, — перебил он. — Как ты знаешь, я заведую сетью. И там нет никаких следов твоей деятельности, можешь быть уверена. — Только потому, что ты удалил и их тоже. Ты не хочешь, чтобы Эдриан узнала, что кто-то еще может программировать так же хорошо, как ты. Несколько секунд они свирепо смотрели друг на друга, никто не произносил ни слова. Затем Жюль расслабился, на его лице появилась снисходительная улыбка. — Для тебя это просто хобби. Это мило, но ты лишь попусту тратишь свое время. Эдриан не переведет тебя в программисты. — Не переведет, если ты будешь возражать, так? Он пожал плечами. — У тебя нет склонности к работе с компьютером. И, разумеется, твоей вины тут нет. Большинство женщин на это не способны. После этих слов он отвернулся от нее и возобновил свой разговор с другим оперативником. Несколько секунд она стояла, кипя от негодования, но не в силах вымолвить ни слова. Компьютеры были для нее способом покинуть полевую работу, убежать с фронта, единственным реальным шансом остаться в живых на сколько-нибудь продолжительное время. Она направляла всю свою энергию, все свои надежды на то, чтобы перевестись в программисты — верила, что. если докажет свои способности, то даже Жюль будет достаточно впечатлен, чтобы принять ее. Лиза убеждала себя в том, что ее упорный труд будет вознагражден, что в Отделе, хотя бы в некоторой степени, место человека определяется его способностями. Теперь, увидев, как она ошибалась, Лиза возненавидела себя за свою наивность даже сильнее, чем ненавидела человека, высокомерно повернувшегося к ней спиной. Это еще не конец, поклялась она себе. Она сделала ошибку, но этого больше не повторится. Ее навыки программирования были более чем достойными, но их было недостаточно — контроль Жюля над системой Отдела позволил ему поступить с ней подобным образом, не опасаясь возмездия. Что ж, пришла пора преодолеть и это. Она научится защищать себя. Может быть, даже удастся отплатить Жюлю его же монетой. С мрачной решимостью она развернулась, чтобы уйти, и чуть не столкнулась с Полом, который как раз приблизился к ней сзади. — Эдриан вызывает на брифинг, — сообщил он. — Встречаемся в конференц-зале через сорок пять минут. Лиза покачала головой. — У меня во второй половине дня начинается свободное время. В ближайшую неделю меня не должны отправлять на задания. — Тут недалеко. Мы успеем вернуться до конца дня, — он нахмурился. — И Эдриан отменила твои выходные. Выходные Патрика тоже. Она считает, что в Вене было слишком много трупов. Лиза скривилась. Ее программа уничтожена, выходные отменены, и — в довершение ко всему похмелье. «Чудесный сегодня выдался денек», — с отвращением подумала она.***
Во второй половине дня на Лионском вокзале было полно народа, множество людей отправлялись в отпуск в южном направлении. Вся в напряженном предвкушении, Мэдлин кругами бродила по вокзалу. Снова и снова она обходила билетные кассы, останавливалась у газетного киоска, проходила мимо выходов на платформы, наблюдала за каждым человеком, за каждой семьей, за каждой группой. Шум шагов и голосов, перемежаясь со смехом, криками, пронзительными детскими воплями, резким эхом отдавался от твердого пола и высокого потолка. Впереди нее бродила шумная компания мальчишек-подростков, высматривающих девчонок, чтобы посвистеть и подразнить их. Позади нее пожилая пара горячо спорила о том, не слишком ли много вещей взяла с собой жена — мужчина ворчал, женщина взвизгивала. Мэдлин взглянула на часы. Оставалось лишь две минуты до момента, когда должен был произойти теракт, в предотвращении которого она сыграла немалую роль. Движимая любопытством, граничащим с навязчивым желанием, она приехала на вокзал, чтобы вживую увидеть тех людей, которых спасла. Теперь они окружали ее со всех сторон, задевали, проходя мимо. Она же в свою очередь внимательно изучала их, стремясь впитать каждую деталь их облика, желая запечатлеть образ каждого в своей памяти. Во Втором Отделе она знала, что ее работа в конечном итоге помогает бороться с терроризмом. Но там ни разу не было никакого прямого контакта со спасенными людьми, не было ничего конкретного, что послужило бы оправданием тех жутких деяний, в которых она участвовала. Все это было нечетким, сугубо теоретическим — и не приносило удовлетворения. В Первом Отделе было иначе. Каждый человек, находившийся в тот день на вокзале, был живой, дышащей победой; каждый был доказательством того, что ей есть чем гордиться, и что ее существование имеет смысл. Мысль о том, что она и в самом деле может увидеть этих людей, поговорить с ними, даже прикоснуться к ним, в конце концов, захватила ее. Поэтому Мэдлин ускользнула из Отдела и приехала на вокзал. Наконец-то после стольких лет она сможет посмотреть человеку в глаза и сказать себе: я спасла его, если бы не я, его бы здесь не было. И сказать не единожды, а сотни раз. Она снова взглянула на свои часы. Двадцать секунд. Она замерла на месте, считая в обратном порядке. Дойдя до нуля, Мэдлин взволнованно вдохнула и подняла глаза, словно вопреки здравому смыслу надеясь, что важность этого момента приостановит время и все начнет двигаться как в замедленной съемке. Но ничего не произошло. Мимо нее, торопясь, проходили люди, но она не ощущала ни триумфа, ни чувства выполненного долга. Момент канул в небытие, будто не имел вообще никакой важности. Отсутствие собственных эмоций поначалу озадачило ее. Тогда, в конце миссии, стоя над захваченными террористами, она ощущала себя опьяненной; после допроса, когда пленник покорился ее воле, она чувствовала ликование. Но сейчас — настоящая, казалось бы, победа — вызвала у нее лишь странное чувство пустоты. Мэдлин вглядывалась в лица проходящих мимо людей, надеясь увидеть хоть что-нибудь, что вызовет отклик. И тут ее осенило. Эти простые невинные люди, которых она защитила, даже не подозревали о том, что она сделала. Для них этот момент был совершенно обычным. Лишенным какого-либо значения. И их безразличие отразилось в ней. На самом деле противостояние с врагом приносило куда больше удовлетворения. Враги, в конце концов, знали всё: они знали, что она жива, знали, что она победила, и знали, что ее победа имеет ценность. Глядя на нее наполненными страхом глазами, они признавали ее важность, ценили мастерство — были вынуждены признавать, даже несмотря на ненависть к ней. Для них она была значима. Здесь, однако, она не значила ничего. Была никем. Тенью, затерянной и невидимой. Мэдлин продолжала стоять там без движения, и постепенно пустота уступила место гневу, гневу, который она поначалу пыталась подавить, но он оказался сильнее. Люди, толпившиеся вокруг нее, вовсе не являлись свидетельством свершений; напротив, их равнодушие, их абсолютное неведение были для нее жгучим оскорблением. Напоминанием о том, как много им было дано и за чей счет. Она приняла все риски и принесла все жертвы, а выиграли от этого только они. Она понимала, что по логике вещей они ни в чем не виноваты, но, тем не менее, несправедливость происходящего разъедала изнутри, обжигая, как кислота. Мимо нее прошла группа людей, и у Мэдлин от обиды свело живот. Откуда ей было знать, что эти «невинные люди» и вправду невинные? Она терзалась, представляя, что этот мужчина будет продолжать изменять своей жене, тот парень — воровать у своего работодателя, та женщина — пьянствовать, а эта — и дальше избивать своих детей. Почему их жизни ценнее, чем ее? Мэдлин закрыла глаза, с трудом сдерживая нахлынувшую ярость. Спустя какое-то время ей удалось найти ответ. Было ошибкой сравнивать свою жизнь с жизнью других людей. Жизнь одного конкретного человека не может быть ценнее жизни другого. Цифры — вот что имеет значение, соотношение спасенных и потерянных жизней. Если бы ей пришлось умереть, чтобы спасти десять человек, это была бы справедливая цена; если бы ей пришлось убить десять человек, чтобы спасти сто, это также было бы справедливо. Если она спасет больше жизней, чем погубит, то только это и важно. Решать, кто конкретно будет жить, а кто умирать — достойный и невинный, или недостойный и порочный — было не в ее власти. В целом конечный результат был единственным способом хоть что-то оправдать и хоть немного примириться с жертвами, что ей приходится приносить. Она снова открыла глаза и повернулась, чтобы уйти, но почувствовала последнюю волну тошноты и головокружения. Зрение помутилось, в ногах появилась слабость, и Мэдлин вынуждена была остановиться и снова прикрыть глаза. Усилием воли она подавила тошноту и сделала несколько медленных вдохов. Когда через несколько минут она открыла глаза и пошла к выходу, ее охватило мертвенное спокойствие, какое-то безразличное принятие. Люди, спешившие мимо нее, сливались с окружающим пространством, становясь лишь формами и цветами, обезличенными проблесками движения. Они стали для нее такими же невидимками, какой она была для них.***
Выйдя из здания вокзала, Мэдлин медленно пошла прочь, ее охватило странное чувство обостренного сознания: повышенное восприятие, сочетающееся с отстраненным безразличием. Звуки стали громче, дневной свет ярче — и все же ей казалось, что она наблюдает за всем со стороны. Поднялся ветер, он трепал ее волосы и гонял мелкий мусор по тротуару. Она периодически пыталась заправить за уши волосы, которые ветер постоянно бросал ей в лицо, но потом оставила это бесполезное занятие. Она прошла уже почти полквартала от здания вокзала, когда боковым зрением заметила автомобиль, медленно движущийся вдоль бордюра. Она повернула голову в его сторону, серебристый Мерседес подъехал к ней и остановился. Так близко от вокзала это, скорее всего, не предвещало никакой опасности. Тем не менее, она осторожно отошла в сторону, стараясь, чтобы между ней и машиной оказались другие люди, готовая при первых признаках опасности забежать в ближайший магазин. Стараясь выглядеть непринужденно, она подошла ближе к входной двери магазина, делая вид, будто не замечает машину, в действительности же внимательно наблюдая за ней. Заднее стекло автомобиля начало опускаться, Мэдлин напряглась, и тут ее глаза расширились. Внутри, мрачно глядя на нее, сидел Джордж. Как только она приблизилась к машине, Джордж открыл заднюю дверцу, а сам отодвинулся дальше в салон, освобождая место. Мэдлин уселась на кожаное сидение и с тихим щелчком закрыла за собой дверь. Машина покатила прочь. Несколько кварталов они ехали в полной тишине. Сначала, чтобы избежать пристального взгляда Джорджа, она смотрела на затылок водителя, а через несколько минут повернулась к окну и стала наблюдать за плавно проплывающим потоком машин. Услышав, как Джордж прочищает горло, она отвернулась от окна и с опаской взглянула на него. — Как ты устроилась в Первом, Мэдлин? — он дежурно улыбнулся ей, но из-за скрипучего голоса и хмурого выражения лица он всегда казался угрюмым, даже когда пытался быть любезным. — Очень хорошо, — вежливо произнесла она. Ее ответная улыбка была такой же короткой и формальной. Мэдлин была настороже, как фехтовальщик, встающий в позицию. — Я как раз проезжал мимо. Решил подбросить тебя немного. — Спасибо. Он внимательно изучал ее. Под его водянистым взглядом где-то в ее в желудке зародилась тревога, затем это чувство стало распространяться по нервной системе до тех пор, пока даже кончики пальцев не начали подрагивать от желания пуститься в бегство. Он не мог случайно проезжать мимо вокзала — не тогда, когда она как раз уходила с него. Это было невозможно. Он следил за ней. Вопрос был, зачем. В течение нескольких мучительных минут они вели светскую беседу. Казалось, ему доставляло удовольствие затягивать разговор, делая вид, что он думает о лишь каких-то незначительных вещах, что он простой работодатель, который любезно предложил подвезти случайно встретившегося сотрудника. Она заставляла себя обмениваться с ним любезностями, то и дело поглядывая в окно, словно желая ускорить движение транспорта. Он сделал паузу, затем снова улыбнулся. — Пару лет назад у нас с тобой был разговор насчет будущего Отделов. Надеюсь, ты его не забыла. Его лицо помрачнело, в ответ у нее подскочил пульс. — Нет, я не забыла, — она никогда не могла забыть тот разговор, как бы не старалась. Каждая деталь запомнилась ей ужасающе ярко: горечь кофе, которым она якобы наслаждалась; деревянная поверхность стола, на которую она пристально смотрела, стремясь избежать взгляда Джорджа; страдальческое выражение его лица, когда он признался, что планирует предать Эдриан. А сильнее всего запомнился страх, который охватил ее, когда она поняла, какой опасности он подвергает ее своим признанием. — Хорошо, — произнес он, по-прежнему не отрывая внимательного взгляда от ее лица. — Я уверен, что в тот момент, ты прекрасно понимала, что обсуждение носит чисто гипотетический характер. — Конечно, — ответила она. Ей пришла в голову мысль, что он, возможно, собирается отказаться от своих предыдущих заявлений. Мэдлин почувствовала невероятное облегчение. Она была готова подыграть, притвориться, что не приняла его слов всерьез — помочь ему спасти лицо, если это освободит ее от того бремени пособничества, которое он на нее возложил. — Теперь, однако, твое присутствие в Первом Отделе все меняет. Ситуация перестала быть чисто гипотетической. Его слова тяжелым грузом повисли в воздухе, и под их тяжестью ее облегчение рухнуло, сменившись холодным всепоглощающим ужасом. Он задумчиво нахмурился и продолжил. — Изначально я был против твоего перевода в Первый. Я хотел, чтобы ты вместе со мной руководила другими Отделами и помогла создать основу моей власти вдали от пристального внимания Эдриан. Это Эдриан захотела перевести тебя. Мэдлин безучастно кивнула. — Но после дальнейших размышлений я понял, что твое присутствие там дает нам преимущество. Нам. Не ему. Он полагал, что она согласна помочь ему — хотя она никогда прямо не соглашалась его поддерживать. Ее тревожило то, что он, явно не склонный к слепому доверию, был так уверен в ее преданности. — Каким образом? — спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал заинтересованно, а не обеспокоено. — Ты станешь моими глазами и ушами в Первом — так сказать, моим информатором. — Разве я могу предоставить какую-то информацию, к которой у тебя еще нет доступа? — спросила она, испытывая недоумение. — У тебя более высокий допуск, чем у меня. — За последние годы мы открыли несколько новых Отделов, и все они находятся под моей ответственностью, — пояснил он, растягивая слова. — Я теперь редко бываю в Первом. Откровенно говоря, на это нет времени. Кроме того, у меня есть определенные причины, по которым я хочу максимально дистанцироваться от Первого Отдела. Она слегка отодвинулась, чувствуя себя крайне неуютно из-за подтекста его последних слов. — Ты будешь подробно докладывать мне обо всем, что происходит, — сказал он. — В частности, о нематериальных аспектах — тех вещах, которые невозможно оценить, читая личные дела и отчеты о миссиях. Атмосфера, взаимодействие между людьми, их личности — то, что представляет собой живой дышащий Отдел, а не Отдел на бумаге. Она кивнула. В этом был смысл. — Кроме того, тебе нужно будет наладить отношения с другими оперативниками. Узнать их. Изучить их сильные и слабые стороны, их амбиции. Выявить диссидентов и нарушителей спокойствия, а также преданных людей. И сохранить эту информацию для дальнейшего использования. — Понимаю, — непроизвольно, почти против воли ее разум начал придумывать категории информации, которую ей предстояло собрать — сортировка по типам, оценка по надежности и значимости. Привлекательность задачи постепенно вытесняла ее нежелание сотрудничать. — Конечно, понимаешь, — его взгляд стал почти теплым. — Я возлагаю большие надежды на твои способности к наблюдению. В ответ она улыбнулась, принимая комплимент. — На данный момент это все, о чем я прошу. Я дам тебе знать, когда придет время сделать больше, — Джордж открыл окошко в стеклянной перегородке и обратился к водителю. — Высади ее здесь, пожалуйста. Машина остановилась. Когда Мэдлин потянулась к ручке двери, Джордж положил руку ей на плечо. — Ты будешь хорошо вознаграждена за свою помощь, Мэдлин. Не сомневайся в этом. — Я и не сомневаюсь. — Хорошо, — он сделал паузу и крепче сжал ее плечо. — Но на тот случай, если тебе придет в голову мысль пойти с этим к Эдриан, ты должна знать, что это повлечет за собой последствия. Они уставились друг на друга, затем он улыбнулся. — Знаю, до того, как мы тебя завербовали, ты уже была оторвана от своих родителей. Но, думаю, что знаю тебя достаточно хорошо, чтобы догадаться: ты не захочешь оказаться причиной какого-нибудь несчастья, которое может с ними произойти. Это было бы чересчур, не так ли, после всего того хаоса, который ты уже посеяла в их жизни. Она потрясенно моргнула, голова закружилась, как если бы он ударил ее по лицу. — Я скоро вновь свяжусь с тобой, — произнес он, отпуская ее плечо и кивком давая понять, что она может идти. Она открыла дверь и выбралась из машины, еле сдерживаясь, чтобы не побежать прочь. Не желая показать ему, до какой степени он ее напугал, она дождалась, пока машина не уедет, и тогда нетвердой походкой двинулась в направлении Отдела. Она шла по улицам, ветер снова бросал волосы ей в лицо. На протяжении нескольких кварталов угроза Джорджа продолжала мрачно нависать над ней. Но постепенно страх стал отступать. Мэдлин осознала, что никакой реальной опасности нет, потому что Джорджу не потребуется выполнять свою угрозу. Мэдлин, в отличие от него, знала, что никогда и ни с чем не пошла бы к Эдриан. Что, как бы она ни относилась к нему, Эдриан она ненавидела еще больше. Ведь три года назад она поклялась отомстить главе Отдела, совершить правосудие над женщиной, разрушившей жизнь Пола. И хотя Мэдлин предпочла бы сама выбрать, в какую форму будет облечена эта месть, вариант, предложенный Джорджем, был вполне приемлемой заменой. В каком-то смысле так было даже лучше, потому что при поддержке Джорджа у нее будет больше шансов на успех. В голове ее наступила такая ясность, какой не было с момента перевода из Второго Отдела. С каждым пройденным кварталом она чувствовала себя все собраннее, увереннее, решительнее — и странным образом стала благодарна Джорджу. Он сделал ей подарок — конечно, непреднамеренный, но от этого не менее ценный. До сих пор каждый день в Первом Отделе был мучением: она была растеряна и дезориентирована, не знала, как вписаться в коллектив, искала какой-то смысл жизни, какую-то мотивацию, какую-то цель, выходящую за рамки простого выживания. Мэдлин ощутила ее на миссии, почувствовала в комнате для допросов, но не смогла понять, что же это такое. Попытка найти мотивацию среди людей на вокзале окончилась полным провалом, и Мэдлин оказалась еще более растерянной, чем прежде. Но Джордж вернул ей ориентиры. Он указал ей на то, что она умеет делать лучше всего, напомнил, кто она на самом деле. Она не была героиней или мученицей, ее предназначение заключалось не в том, чтобы спасать или защищать. Напротив, она была инструментом разрушения: проклятием, бичом, вершителем правосудия — лишенным милосердия, сострадания и жалости. Ее функция заключалась в том, чтобы неустанно уничтожать грешников и преступников: живой кошмар для врагов Отдела, для Эдриан и для всех остальных, кто заслуживал возмездия. Возможно, в каком-то смысле даже для самой себя. Она расправила плечи, готовая вступить в Отдел. В конце концов, здесь ее место. Может быть, даже судьба. Пришло время ее исполнить.***
Конец первой части.