Вырос

Время никого не ждет. Не успеешь прыгнуть в последний вагон поезда — разве он остановится? Никогда. Беги-беги, может, повезет. Но вот Ромке, правда, не повезло. Не повезло с семьей, с отцом, не повезло со школой, не повезло и с первой любовью. С друзьями ему тоже не повезло. Ну, если не считать Бяшу. Он ведь парень-то ровный, но порой слишком уж пугливый. Но иногда, бывало, нахмурит свои черные брови, сверкнет узкими глазами и даже у Бабурина прижимало. Тогда, давно. В сейчас кажущемся таким далеким тусклом шестом классе. Когда дни тащились одинаковой пеленой друг за дружкой. Непрерывно. Мрачно. Темными коридорами, серыми группками учеников, тихими шепотками. Бумагой о розыске у расписания уроков. Скрипом снега под ногами маньяка, вечно шатающегося неподалеку от школы. Тогда можно было злобно оскалиться, махнуть ножом перед лицом и вот он, уважаемый в классе человек. Подлая Катька заманит простака, Бяша хвостом мельтешит по коридорам, Семен грузно вышагивает, иногда оглядываясь. Прислушивается. Доверяет. Не лежит где-то в лесу хладным телом. Не плачет по нему, грузному дураку, ныне одинокая старая женщина. Не пустует задняя парта в правом углу кабинета. Тогда все было просто. Тогда его не скручивало панически от взгляда в темную чащу. Тогда Бяша не трясся как ополоумевший. Тогда хитро юлила Катька. Семен был. И Антон. Антон тогда тоже был. Новенький. Нескладный такой, шуганный весь. Грозно сверкал глазищами из-под шапки, да валялся беспомощно на школьном полу и в сугробе на опушке леса. Можно было припугнуть дурака и дело с концом. И все сразу славно. Только бы Полина еще у его стола не вертелась. Дура. Предательница сразу примкнула к новенькому. Целый класс парней да девчонок, полна школа — как сундук на чердаке старым шмотьем, но нет. Пристала именно к этому как банный лист. Ворковала любовно, манила речами. А потом обещала почти также сладко и другому. Ему. Вляпавшемуся по самые уши в дурацкую эту любовь Ромке. Нервно тянула губы, давила слова. Сейчас, в затертых воспоминаниях, это выглядит таким неискренним, что блевать тянет. И как он не понял? Не нужен ей был никакой Пятифан. Что он ей даст, местный бандюган с братанами и полицейским на прицепе. Полине нужен был мечтатель. Тот, кто выслушает ее мягкие грезы о больших городах, сцене, музыке. Тот, кого она ласково укутает речами и будет крутить как нравится. А Ромкой попробуй покрути. Хотя, в тот момент она бы смогла из него и веревку вить. Упустила момент, правда. Прошла любовь, после уехал и Антон. Остались лишь дед и дурацкая скрипка. Музыкантка, чтоб ее. Актриса она погорелого театра. Уехала покорять свой районный центр — ну и скатертью дорога. Провались под ней сцена. И под Антоном провались, где бы он ни был. Увезли родители и его, и сестру. Куда — неизвестно. Знает же номер, нет, позвонить и то сложно. Предатель. Хорошо что ему хоть с Бяшей повезло, этот не бросит. Этот в чащу с ознобом потащится даже зная что там. Своими глазами видел местное зверье. Поэтому сейчас, очередным ярким летом было особенно противно смотреть на довольно махающего ему рукой Бяшу со стоящим рядом Антоном. Вернулся. Никто не просил, никто не ждал. Уехала его Полина. Кому нужен. И Рома не ждал. Еще чего — ждать. И кого? Бросившего и их дружбу, и поселок, и ласковую Полину ради большого города. Медом ему там намазали. Ромка скалится. Не рад он ему, ой как не рад. Век бы не видел. И Полину тоже, пусть только попробует вернуться, юла. Однако сейчас он кривится и ждет пока к нему подойдут. Пока неловко не улыбнулся и, поправив очки, протянул руку для приветствия. Как будто и не уезжал на пять лет. Как будто не бросил. Словно их прежние переглядки не значили ничего. Как будто не значила ничего и команда Вольтрона. Не значил напуганный Бяша. Поимка маньяка. Он же семью сплотить хотел. И где? Где сейчас его родители. Ромка морщится. Мысли неприятно роются, голову кружит. Он медленно ведет руку и пожимает протянутую ладонь крепко, специально сильнее сжимая пальцы. Рома не пытается фальшиво вытянуть улыбку и возводить воздушные замки словами. Он не отчаявшаяся Полина. Он не заперт в четырех стенах с плесневелыми углами и стертыми обоями. Антон поправляет очки и смотрит виновато. Они отпускают руки. Рома словно нехотя роняет руку и проклинает самого себя. Не прощать. Не поддаваться. Он виноват. Он оставил. — Извини, что уехал. Вещи тоже собрали спешно, — Антон выглядит виновато. Так ему и надо. Бяша под ногами все вертится, но отходит на пару метров дальше. Дает пространство. Понимает он все, не дурак. Дурак тут только Ромка, что все держится упрямо за обиду себя двенадцатилетнего на уехавшего друга. Мнется. Кривит губы, и отводит взгляд. Непроизвольно качаясь вперед горбит спину, его словно тянет к Антону. А тот лишь смотрит побито и ждет. Ромка тоже ждал. Много лет упрямо ждал. Как гребаный Хатико, побитая псина под забором, что оставил вернувшийся из поганой деревеньки в уютную квартиру хозяин. Брошенную. А она и ждет. И Ромка ждал. Он бы еще пять лет ждал, если бы знал что дождется. Упрямо сидел под забором и рычал на любого приближающегося. Не подпускал и близко к своей пульсирующей боли. Смаковал, заткнул внутрь себя так сильно чтобы не ушло и ждал долго-долго. Но Роме уже не двенадцать. Ему на пять лет больше и полметра выше. Шире в плечах, резче в чертах. Вырос. И Рома Антона прощает. Приветственно разводит руками и дружелюбно скалится. Вернулся же.