Вина

— Олле... Тебе понравится, — Вальдес целует пальцы Олафа, горячо, влажно. Проходится по костяшкам, ласкает быстрым языком между пальцами — щекотно, до дрожи сладко. Прижимает ладонь к своей щеке, кожу покалывает щетина — утром тот брился, сейчас уже поздний вечер. Пальцами гладит широкое запястье, лезет под рукав, чуть царапая ногтями. Олафу невыносимо. Он вжимается спиной в кресло, в котором сидит, дальше, дальше от Вальдеса, который опустился на ковер у его ног, будто так и надо. Кажется, что в комнате слишком жарко, капля пота бежит по лбу, но виноват камин, только камин, не Вальдес. А тот распустил завязки рубашки, в вырезе видны ключицы. Неужели ему так же жарко? Нет, жарче. Он раскраснелся, смотрит пьяно, и никак не выпустит руку Олафа. От того, как он крепкими белыми зубами прикусывает кончик пальца, будто молнией прошибает до самого копчика. Вальдес смотрит жалобно и шало, кудрявая черная шевелюра у него растрепалась. — Олле, ну, хочешь, я попрошу тебя на коленях? Я о-очень хорошо умею просить, — на ярких губах дрожит улыбка, и Олаф не может отвести от них взгляда. Какие они на вкус? Нет, одергивает он себя, нельзя об этом думать! Иначе сил сопротивляться просто не останется. А сопротивляется он уже очень долго. Четвертый день держит осаду. И расплачивается за такое вот мгновение слабости, когда дрогнуло что-то внутри, и не смог на открыто-беззащитное, как обнаженное сердце в обломках ребер, признание Вальдеса ответить «нет» и посмотреть холодным взглядом. Замялся, промолчал, отвернулся виновато, а потом и того хуже — тронул с затаенной тоской черный локон. А Вальдесу этого хватило, чтоб засиять ярче солнца, поймать его пальцы, расцеловать. Разве что от поцелуев в губы Олаф увернулся. Сейчас он не сможет сказать, жалеет он об этом или гордится. — Господин вице-адмирал, я не могу... — что именно не может Олаф, он уже повторил бессчетное количество раз. Не может ответить на его чувства (Создатель, почему он не сказал «не хочет»?), не может иметь никаких обязательств помимо тех, что уже несет перед Дриксен, не может лечь в постель к своему... врагу. Не после всех, ушедших на дно вместе со своими командами, кораблей. Не может, и все тут, это, кажется Олафу, не требует обсуждений. Только Вальдес не согласен. «Почему?» — бесконечно спрашивает он. И, пока они одни в вечернем сумраке гостиной, тянется прижаться, украсть поцелуй в уголок рта. Сердиться на него не получается, Олаф на остатках совести может лишь пытаться отвернуться. — Я тебя уговорю, — бархатные ноты в голосе Вальдеса заставляют голову кружиться. А глаза у него черные, мягкие, и Олафу кажется, что они держат его тут, в этой комнате, крепче канатов. — Не надо, — просит Олаф. Потому что знает — бой им уже проигран. Может быть, противник еще не взял над ним верх, но это лишь вопрос времени, недолгого времени. Пусть он будет потом страшно жалеть, пусть его сгрызет вина, Вальдес стоит того. Радость Вальдеса, его удовольствие. О том, что и его тоже, Олаф старается не думать, будет еще время, потом, мучиться виной. Глаза Вальдеса пораженно расширяются, когда Олаф мягко забирает у него свою руку, лишь для того, чтобы вплести пальцы в густую шевелюру. Волосы гладкие, шелковые на ощупь, Олаф перебирает их, чуть, до приятной боли, оттягивая у корней, и Вальдес гортанно стонет. Вслед за ним едва не стонет и Олаф, чувствуя горячую пульсацию в паху. — Я не должен, я не имею права, но пусть вина будет лишь на мне, я не могу и отказать вам. Не хочу, — объясняет Олаф и тянет Вальдеса к себе, ближе, чтобы наконец поцеловать. Но тот, на удивление, уворачивается. — Подожди, подожди, — шепчет в самые губы. Олаф на миг чуть не чувствует себя оскорбленным, но Вальдес, пышущий жаром, пахнущий солью и морисскими благовониями, такой желанный, и такой близкий, гладит его по щеке. — Ты говоришь про вину, я не понимаю тебя, но ведь виновен всегда лишь тот, кто что-то сделал? Я возьму ее на себя. Твоя совесть будет чиста. Олаф смеется, запрокинув голову. Вальдес и правда ничего не понимает. Иногда Олафу кажется, что тот, слишком часто танцующий с горными ведьмами, уже и не человек вовсе. — Так не выйдет, — объясняет он ему, как ребенку. — Я мог бы сказать «нет». Я мог бы сопротивляться. И я хочу... но я слаб. А значит... Ротгер не дает ему закончить. Рот у него оказывается жадный, горячий, он целует в первый раз, как в последний, напористо, так, что Олаф не может отвечать, лишь следовать за ним, сдаваясь напору. Когда они, задыхаясь, отрываются друг от друга, Вальдес говорит: — Я не дам вам взвалить вину на себя. Он поднимается стремительно, отходи к окну, сдергивает витой шнур, служащий подхватом для шторы. Проверяет на прочность, возвращаясь к Олафу. В черных глазах у него что-то торжествующее. — Господин адмирал, дайте ваши руки, — он протягивает натянутый шнур, предлагая положить на него запястья. Олаф, как во сне, медленно, делает это. — Я сейчас свяжу вас, и вы не сможете мне ни в чем отказать этой ночью. Как бы вы этого не хотели, как бы ни старались вырваться, до самого утра я буду делать с вами все, что захочу, — Вальдес оборачивает шнур вокруг запястий Олафа, пока лишь в один оборот, мягко, легко. У Олафа перехватывает дыхание — от этого ли, от его ли слов. — Вы согласны? — спрашивает Вальдес и чуть тянет за концы шнура, гладкий шелк сжимает запястья Олафа, и он инстинктивно дергается. — Нет, — выдыхает Олаф. Увы, в этом выдохе можно услышать сдерживаемое желание, нетерпение, слабость, все что угодно, лишь не отказ. Вальдес делает второй оборот, плотнее, потом третий. Олаф вдруг чувствует укол страха. Он смотрит на Вальдеса, склонившегося над его руками. На самом ли деле он?.. Что, если Вальдес захочет слишком много? Тот чувствует его взгляд, поднимает голову, смотрит из-под темных ресниц, и напряжение отпускает Олафа. Потому что Вальдес будто гладит его своим взглядом, жадно, ласково. Олаф не успевает оглянуться, как его запястья уже крепко связаны, а Вальдес тянет его за собой, шаг за шагом ведя в собственную спальню. Край постели бьет под колени, когда он толкает Олафа, и тот падает на спину. — Вам не сбежать от меня, даже не пытайтесь, — хрипло шепчет Вальдес, проворно привязывая его запястья к столбику кровати. — Вы у меня в плену, и вам придется вынести все. Олаф задыхается от жара, пульс грохочет в ушах, и всего происходящего слишком мало или слишком много для него, он не понимает. — Позвольте, я освобожу вас от одежды, она вам сегодня не понадобится, — говорит Вальдес, склоняясь над Олафом, и стягивая с него, замершего, обувь и штаны. Рубашку не снять из-за связанных рук, оно Вальдеса это не смущает. Он задирает подол, оголяя белые бедра, рассматривает уже восставшее естество Олафа так бесстыдно, будто это все — его собственность. Олаф чувствует удушливую волну жара, и, кажется, впервые за много лет краснеет. Ему хочется прикрыться, он дергается, но руки привязаны крепко, и ему остается только застонать и попытаться отвернуть лицо, чувствуя себя выставленным напоказ, беззащитным, отданным на милость победителю. — Вы немаленький, — мурлычет Вальдес, разводя его ноги в стороны и дразня дыханием головку, в то время как руки его жадно ощупывают бедра Олафа, стискивают ягодицы. — Но сегодня вы доставите мне удовольствие по-другому. Так, как подобает пленнику, — Олаф вздрагивает, когда палец ввинчивается в зад. Это не больно, но и не приятно. До сих пор этой стороны любви Олаф не то чтобы сторонился, скорее не интересовался, но, кажется, сегодня у него не будет выбора. Вальдес замирает, вглядываясь в лицо Олафа, потом вытаскивает палец и отступает от кровати, стремительно срывает с себя одежду. Гибкое тело с перекатывающимися под смуглой кожей мышцами заставляет Олафа сглотнуть. А вот то, насколько хорошо он оснащен... почувствовать тревогу. Вальдес оглаживает себя, член у него не слишком длинный, но толстый, перевитый венами, с крупной головкой, которая то и дело пропадет в кулаке, когда он ласкает себя. — Приходилось ли вам принимать столько? — Вальдес ухмыляется, а потом, приблизившись, берет с постели подушку и подкладывает ее под бедра Олафа. Откуда в его руках появляется флакон с морисским маслом, Олаф не замечает, но капли падают на его бедра, стекают на постель, а потом Вальдес, отбрасывая флакон, снова скользит в него пальцем — быстро, так, что Олаф и оглянуться не успевает. Вальдес вращает пальцем, и вскоре толкается вторым, это туго, до боли, и Олаф стонет, не столько от ощущений, сколько от этой запредельной открытости и невозможности остановить Вальдеса. — Слишком много? — заботливо спрашивает Вальдес, неторопливо вытаскивая пальцы, но тут же приставляя к отверстию уже три. — Это для вашего же блага, господин Кальдмеер. Если бы я не дорожил вами, я взял бы вас сразу, без подготовки, но тогда вы могли бы понести непоправимый урон. Вальдес толкается тремя, одновременно сжимая рукой член Олафа, и тот мучительно выгибается в спине от смеси наслаждения и боли. Он дергает руками, он старается отползти, но ничего не выходит, разве что подушка выскальзывает из-под бедер и Вальдес недовольно шипит. — Вижу, вам хочется избежать моего общества, — говорит он, наконец, к облегчению и разочарованию Олафа, отпустив его, и вновь возвращая подушку на место. — Но у вас не выйдет. Вы взяты мной в бою, и теперь не сможете мне отказать ни в чем... Вальдес опускается между его разведенных ног, и Олаф мучительно вздыхает, когда горячее тело наваливается на него. Вальдес скользит руками по ребрам, оглаживает бедра, едва касаясь губами, прослеживает шрам на щеке. Олаф шипит, когда Вальдес втискивается в него, крепко взяв за бедра и преодолевая неизбежное сопротивление, вызывая волну горячей острой боли там, где соединяются их тела. — Так выглядят победа и поражение, — Вальдес толкается в него, едва тело Олафа чуть расслабляется, и ловит губами его мучительный стон, сцеловывая его. Олафу кажется, что он просто не сможет принять Вальдеса, так сильно распирает стенки, внизу все горит, а возбуждение несколько отступает. — Вы раскрыты передо мной, вы не сможете утаить от меня ничего, и нет ничего, что я не мог бы с вами сделать... Но медленные толчки становятся все глубже и быстрее, и когда Вальдес движется, это неожиданно легче переносить. Вальдес, опираясь на одну руку, обхватывает пальцами Олафа, начиная скользить ладонью в такт своим толчкам. Он уже не в силах говорить, да Олаф уже и не слушает, может лишь выхватывать из горячего, болезненного марева то прилипшую к потному виску темную прядь, то жаркое дыхание, вырывающееся из полуоткрытого и искаженного мукой страсти рта, то черные, огромные, невидящие глаза Вальдеса перед тем, как тот падает на Олафа и толкается несколько раз особенно глубоко и больно. Потом Олаф лежит, мучительно пытаясь освободить руки — Вальдес лежит на нем, тяжелый, мокрый от остывающего пота, а член Олафа, зажатый между их телами, ноет от не нашедшего выход возбуждения. Наконец Вальдес приподнимается на нем, смотрит устало и лукаво, и тянется ладонью вниз, обхватывает плотно, в пару движений доводя до разрядки. И Олаф выплескивается, сжимаясь, и все еще чувствуя в себе Вальдеса, который так и не вышел, и стонет от смеси восторга и унижения, слушая хриплый стон Вальдеса. Вальдес распускает узел на шнуре, позволяя Олафу опустить руки. Он смотрит пытливо, когда развязывает запястья, массирует покрасневшую кожу и говорит: — Когда я захочу развлечься с вами в другой раз, я свяжу вам руки за спиной. А потом поставлю вас на колени... Олаф зажмуривает глаза и стонет, чувствуя укол возбуждения, а затем смеется, так долго, что обеспокоенный Ротгер бежит за кувшином с холодной водой. Которая, в итоге, идет на то, чтобы стереть друг с друга следы страсти.