Гроза за сутки

— Ты почувствуешь грозу за сутки. Так сказал отец в детстве. Тогда Какаши посчитал, что это из-за его стихии молний, но после понял долгую цепочку, идущую к фразе. Отец учил прислушиваться: к окружению, к себе, к запахам, звукам, переменам. Это основа умений хорошего шиноби, на этом строится тактика и стратегия — из мелких деталей, призвуков, что нужно отслеживать долго и внимательно, связывать тонкие нити в единую картину, учитывать каждый нюанс. Какаши ответил «я понял» в четыре. В пять он действительно мог предсказать за сутки наступление грозы. А потом Какаши пробовал забыть все пустые слова отца, отскрести от своей памяти непримирением, непониманием и ненавистью. Он умел предсказывать грозы, но не сумел предсказать фамильный меч в животе отца по рукоять — он провалился. Проваливаться больно. Проваливаться страшно. Он больше не провалится нигде: ни на миссии, ни в ощущениях, ни в чём бы то ни было. Какаши учится чувствовать грозу за двое суток. За трое. В конце концов, суть оказывается вовсе не в прогнозе погоды, но глупая детская привычка оседает в нём насыщенным запахом озона, и уже двадцатиоднолетний Какаши Хатаке, не отрывая взгляда от книжки, спокойно смаргивает, переворачивает страницу. — Эх, на следующей неделе дожди, значит… Жаль. Итачи, безучастно слушающий разговор остальных Анбу за столом, поворачивает голову. — Как определили? — М?.. Дожди? — Да. — Чувствую так, — Какаши чуть прищуривается во внутренней улыбке. Перестаёт вчитываться, но глаз не поднимает. — Не обращай внимания, старая привычка. Итачи не отвечает. Его взгляд ещё несколько секунд держится тяжестью на лице, а затем бархатом сползает по щеке, уводится в темноту ночи, на небо. В шестнадцатилетнем Итачи Учиха Какаши невольно видит знакомые для себя черты: внимание к деталям, умение фокусироваться на нюансах, отстранённость от общего. Когда он только переступает порог штаба, многие за это считают его заносчивым, горделивым. Нет, таким был Какаши в двенадцать. В Итачи же совсем нет дерзости и гордости: ни в двенадцать, ни сейчас. Он просто такой — грозовое небо за сутки. К нему нужно прислушиваться, ловить каждую незначительную деталь, жест, взмах ресниц в долгом взгляде. Итачи нельзя понять, просто увидев его, как надвигающуюся тучу по небу, нет, здесь нужно применять все умения шиноби: предугадывать, чувствовать, сплетать из тонких нитей. В этом чем-то неуловимым Итачи импонирует Какаши. Гроза, которая только близится, а ты уже чувствуешь её мощь кожей. Гроза, которая будет сильнее прежних. Они не слишком много разговаривают. Какаши знает, предугадывает, что у Итачи есть чёткие понятия о субординации, а Итачи, и впрямь, как грозовое облако, ещё недостаточно накаляется разностью температур. Итачи шестнадцать. Наверное, на этом Какаши себя и останавливает, хотя сам машинально начинает сплетать нити в голове, складывать факты, нюансы, загодя готовит стратегию. Привычка. Глупая детская привычка. Когда Гай в очередной раз штурмует Какаши в редкий момент вне миссий, спрашивает какую-то околесицу про «блондинки или брюнетки», Какаши без раздумий отчего-то отвечает «брюнетки». Он знает, что вопрос был приобщён к новому спору, соревнованию, но сам на секунду поднимает глаза от книги, уставляется пространно в землю. Брюнет с длинными хвостом волос, скользящим шёлком по жилету Анбу, останавливается рядом через день, вскидывает долгий угольный взгляд на небо. — Вы оказались правы, Какаши-сан, — говорит Итачи. — Была гроза. — Привычка предугадывать, — пожимает плечом, не поднимая глаз от заученного до дыр текста. — Ничего особенного. — Ваши таланты не устают поражать. — Это проще, чем ты думаешь, — вздыхает деланно лениво, поднимает голову. Итачи всё ещё ниже, может, на полголовы, уже не ощущается пропасть в возрасте, царапающая совесть. — Тебе выбивали какие-нибудь суставы?.. Итачи моргает, опускает голову. Да, Какаши, кажется, всегда больше нравились темноволосые: контраст бледной кожи и черноты волос, равнодушная тьма взгляда за мягкой тенью ресниц. У Итачи заостряются скулы, резче очерчиваются черты лица, выдаётся острый кадык, жилистее и сильнее телосложение, чем раньше. Шестнадцатилетний Итачи Учиха — сколько в нём зреющего напряжения, как в воздухе перед грозой. Или это чувствует только Какаши. Научился, натренировался до пустого рефлекса. — К сожалению, нет. Какаши даже не пробует себя проконтролировать: слишком заметно по прищуру глаз вздрагивает уголками губ в улыбке, захлопывает книжку и убирает в поясную сумку, отталкивается сгорбленной спиной от стены. Итачи не выбивали суставы, не ломали кости. Итачи невозможно талантлив и осторожен, чтобы к своим шестнадцати обзавестись ошибками. А ещё он добавляет очаровательно вежливое «к сожалению» к ответу про травмы. Итачи Учиха. Шестнадцать лет. Какаши чувствует себя старым и непривычно живым. — Самое простое: ноют старые раны, — поясняет, закладывая руки в карманы и опуская расслаблено плечи. — Здесь не требуется талант. — Вы определили не по ним. — Это привычка. — Ваша привычка стоит сломанного пальца, — Итачи едва заметно наклоняет голову в сторону. Сползают чёрные волоски по протектору, перегоняют по длине пряди отсвет. В этом есть что-то задавленно детское, по-своему очаровательное за всей серьёзностью. — Это отличный навык. Какаши всматривается в него внимательнее. Ловит детали. — Надеюсь, ты не будешь ломать себе пальцы, — пробует пошутить, отвести незаметнее взгляд. — Нет. Это было бы не рационально, — совсем не пробует отводить, смотрит прямо и цепко. Последний год Гай твердит Какаши уйти из Анбу, запальчиво говорит, что он проваливается в темноту, его усасывает, и если он не уйдёт, всё кончится плохо. Какаши отвечает, что это не его дело, что это его решение, а через пару месяцев пустых разговоров отговаривается более лаконичным «через год». Ещё год. Ещё один год, чтобы гроза стала ближе. — Можешь обращаться ко мне без «сан». У нас равные звания. Итачи отводит взгляд, смотрит задумчиво-долго перед собой, моргает. Какаши знает, что провалиться — худшее из ощущений. И если бы сейчас он был близок к провалу, он бы почувствовал, вдохнул этот петрикор вечного поражения. Но он его не чувствует. Скорее наоборот — чувствует, что впервые оживает. Тема грозы становится его зацепкой. Чёрный нечитаемый взгляд шестнадцатилетнего Учихи Итачи касается бархатом, напоминает, что в этой жизни есть нечто кроме боли поражений. Это так же едва ощутимо, к этому нужно чутко прислушиваться, ловить мгновения: ненужная остановка рядом, чтобы сказать несколько слов, пересечения взглядов в штабе, когда нет нужды смотреть друг на друга, осторожное приоткрывание дверей в нечто личное, не касающееся работы, расположение за общим столом в кафе при встречах. — Прошу прощения, — Итачи коротко кланяется официантке, — я не заказывал это. — Я заказал, — также неброско для окружающих отвечает за неё Какаши, перетягивает на себя долгий чёрный взгляд. — Услышал случайно, что тебе нравится. Пожалуйста, угощайся. Какаши уверен как никогда, что это не провал. Он знает. Нужно только подождать. Но внезапно молния бьёт из чистого неба: ничего не предвещало грозы, ливня. Она бьёт сильнее чидори, оглушает сильнее тысячи птиц. Какаши стоит долго с открытой дверцей шкафчика в раздевалке Анбу и не верит. Он до сих пор не научился предугадывать. До сих пор. — Семпай… — окликает осторожно Тензо его, но Какаши только шепчет: — Я совсем не знал Итачи… — смотрит на свои пальцы, ещё не отмытые от крови мёртвых Учих. — Я совсем не знал его… Отец учил Какаши предсказывать погоду, не людей. И он же его первым выучил, что никогда нельзя привязываться, прикипать: ни к родителям, ни к друзьям, ни к учителям. Ни к кому. Никогда. Личная гроза Какаши — шестнадцатилетний Итачи Учиха: с долгим пытливым чёрным взглядом, ни разу не выбитыми суставами, не ломаными костями, пытливым умом и током, бегущим по коже от одного его существования. Личная гроза — убийца собственной семьи, беглец, предатель. Гай вытаскивает Какаши из Анбу только через пару лет. С боем. Умолял Третьего, вставал на колени, говорил, что он специально там остаётся, чтобы умереть. Впрочем, Какаши действительно видел не много смыслов жить, просто ждал уже последней грозы, что погубит. Но со временем отлегло. Понемногу, тихой поступью, троицой детей, так похожих на что-то светлое, хорошее, ностальгически-глупое. Отлегло Саске Учихой, который в свои двенадцать знакомо заносчив и горделив. Совсем не как он. Или это лишь Какаши думал, что он не такой. Какаши Хатаке в двадцать шесть уже не уверен, что он талантливый предсказатель на людей, скорее тихий наблюдатель из-за книжного корешка. Какаши перестаёт предсказывать грозы. Любые. Совсем. Он мирно прикрывает глаза под рябью света из-за листьев, делает вид, что не слышит, как Наруто препирается шумно с Сакурой и Саске, хочет напугать лениво-беспечного учителя. Но когда не ждёшь грозы, она сама приходит — тихо, незаметно, проскальзывая в тенях и метя в самое нутро, где, кажется, уже давно всё похоронил. Гроза, что сильнее прежних. Гроза сильнее самого Какаши. — Здравствуйте, Какаши-сан, — сплошной бархат знакомого тембра. Чёрно-красный плащ, расслабленная кисть в вырезе, полуприкрытый взгляд. Личная гроза Хатаке Какаши, смотрящая такими же долгим взглядом, но теперь алых глаз. Личная и больная — последняя в его жизни любовь. Какаши так ни разу и не смог предсказать Итачи: ни за сутки, ни за двое, ни за всю жизнь.