а моя водичка тебе зачем?
Шевелиться западло, но деваться некуда, и тело не без мученического стона принимает сидячее положение. Взор с трудом различает потолок, потрескавшийся и покрытый плесенью. Зрелище жалкое, впрочем, в сей безбожной обители тяжко что-либо охарактеризовать словом иным, да не синонимичным первому. Глядишь дальше, скользишь сонно-похмельно по комнатушному пространству, исследуя скудный интерьер, будто за былую попойку успел позабыть. В коморке привычно смердит затхлым, драные обои понуро свисают с полуобнажённых стен, пружины пристально глядят сквозь дырку в голом матраце, а пыльный митинг пустых бутылок из-под спиртного и шприцов отказывается расходиться который уже месяц.они все требуют, чтобы ты одумался и начал жить, как подобало бы нормальному человеку.
Не успеваешь в первые минуты опосля продирания глаз послать жизнь в клоаку, как к горлу подкатывает блёвань. Силы находятся лишь на сгибание в три погибели и разевание рта для дальнейшего извержения из оного желудочного содержимого, телом всем неистово содрогаясь. Эй-эй, люди добрые, позовите-ка экзорциста — здесь в энтого пропойцу бес вселился! Ай, все назад! Вот же нечистые, выходят, на пол брызжа.***
Окно разбито безнадёжно. Ты стоишь пред ним, уныло травишься дешёвым куревом и осознаешь более нерадостно, что на дворе последний месяц осени, а в ближайшем будущем надо бы оплатить аренду комнаты за пять чёртовых месяцев, ведь в противном случае придётся сменить место обитания на энный подвал. Надеешься, что успеешь протянуть здесь ноги до того, как попрут в шею.будто бы на сегодняшний день долгов не хватает, ага.
По всему исхудавшему телу цветут дезоморфиновые язвы, и с усмешкой ты успокаиваешь себя: такими темпами осталось и впрямь недолго. Век крокодиловых недолог, а коль те ещё и пьют по-чёрному, то слоняться в бытие бренном придётся куда меньше. Свободная рука держит фотографию вида не то, чтоб покоцанного, а скорее уж убитого. Радостно бы забыть улыбчивую морду шлюхи, какую сыскать надо. Но не выходит, и, может, эта болезная память и нужнах тебе, раз несчастный прямоугольник фотобумаги до сих пор хранится в кармане брюк; раз ты периодически удовлетворяешь плотские потребности на изображение бывшей пассии, предоставляя раздолье сладким фантазиям. Истошный женский вопль полон боли, испуганные слезливые глазки моргают, как бы моля: «Отпусти меня, милый, ты ведь всё еще меня любишь! Помнишь, как нам с тобой было хорошо?». Вспоминается, да, было такое. Только ненависть жжётся сильнее, и хватка у тебя сильнее, потому у бедняжки не остаётся шансов на вызволение из ловушки. Хищенцкая улыбка ползёт по лицу, ты обезумел, ты готов исполнить, каждую до единого, клятву, корявым почерком выцарапанную на клочке бумаги — чтобы не забыть.зачем ты хранишь эту грязь в черепной коробке и прокручиваешь выгорающую плёнку из разу в раз? не пора ли отпустить, жить дальше, или как там говорят перед озвучиванием чека за услуги психолога ценой в десять тысяч йен?
— Не хочу, — дотлевающий бычок остервенело находит пристанище аккурат на её лице, пускай и понарошку, — больше жить. Ты давненько положил глаз на тот мост.а смелости-то хватит?