Три

      Первая проблема смурфика Психотерапевта заключалась в том, что всерьёз его принимали далеко не все.       Большинству деревни почему-то постоянно казалось, будто то, сколько раз ты обсудишь свои проблемы — десять, один или ноль — и с кем ты это сделаешь, совсем ни на что не повлияет. Конечно, Психотерапевт прекрасно знал, что от простой болтовни легче не станет (по крайней мере не надолго), но ведь он предлагал не простую болтовню, а беседу, анализ ситуации, советы и многое другое, что, как показывало то мизерное количество практики, которой Психотерапевт всё же сумел добиться, как раз-таки работало.       Но смурфики упрямо продолжали верить, что грусть и неуверенность пройдут сами по себе, своими соплями с другими делиться незачем, а настоящая работа — это физическая, как строительство плотин или выращивание овощей. Никак не болтовня.       Даже после того, как Психотерапевту удалось вытащить бедного Поэта из ужасного психологического состояния, в которое смурфик попал по вине Гаргамеля («Он уже воткнул в меня нож, — без эмоций говорил Поэт, пальцем дотрагиваясь до светло-голубой полоски на груди, которая, по словам Доктора, никогда не заживёт, — я не должен был выжить. Мне суждено было уйти — значит, я должен уйти»), что стоило ему огромных усилий, никто не пересмотрел своё отношение к работе Психотерапевта. «Ну, ты же знаешь Поэта: он всё перебарщивает!», «Поныл и перестал», «Само собой прошло».       Психотерапевт знал, что само собой ничего не проходит.       Когда он предлагал другим свою помощь, уверяя, что знает, как сделать их жизнь лучше, в ответ слышал исключительно отказы: Трусишка боялся, что не выйдет, Плакса грустил, что не сработает, Ворчун грубо замечал, что бесполезно. Другие или ограничивались снисходительной улыбкой, или крутили у виска.       Психотерапевта это невероятно раздражало. Не столько из-за того, что его ни во что не ставили, сколько из-за того, что никому в голову не приходило, что своими собственными руками они портят себе жизнь.       Вторая проблема смурфика Психотерапевта заключалась в том, что другого психотерапевта в деревне не было.       А жизнь давила. Бесконечные внешние угрозы, насмешки соседей, ухудшающееся — он замечал это — состояние смурфиков, которым он из-за их же убеждений не мог помочь, конфликты, которые ему по той же самой причине не удавалось разрешить, собственные ошибки, увы, порою приводившие к печальным последствиям.       Невыносимее всего было, пожалуй, влияние его немногих пациентов. Плач Смурфетты, когда та рассказывала, как ей не хватает умершей мышки Пискли и как она боится, что смерть заберёт ещё кого-то из дорогих ей существ, смущённое бормотание Сотого, всё повторявшего из года в год, что не может найти своё место в деревне, негодование Художника, раз в неопределённый промежуток времени приходившего, чтобы полить грязью своих франкоговорящих родичей, которые уже несколько десятков лет ему не писали, — всё это эхом отдавалось в голове Психотерапевта, сдавливая его грудь и заставляя руки дрожать, даже после того, как он находил решение и его пациентам становилось легче.       Быть психотерапевтом значило видеть боль на лицах дорогих тебе смурфиков и пропускать эту боль через себя, потому что иначе понять пациента и его проблему и найти возможное решение было невозможно, а потом хранить эту боль в себе, безуспешно пытаясь забыть то, что не забывается.       Будь у Психотерапевта коллега, они смогли бы по очереди помогать друг другу. Но Психотерапевт был один и ограничивался тем, что уходил на свой страх и риск далеко в лес, где его никто не видел и не слышал, и рассказывал обо всём, что его беспокоило, безмолвным деревьям. Становилось, конечно, немного лучше, но совета извне такое псевдолечение заменить не могло.       Третья проблема смурфика Психотерапевта заключалась в том, что взгляды жителей деревни на жизнь слишком сильно отличались от его.       Он был вовсе не против различных мнений — скорее даже за. Однако ему нередко приходилось замечать у своего окружения пагубные привычки и ложные представления о мире. Психотерапевту больно было смотреть на то, как его знакомые пытались следовать бесполезным стереотипам, просто не работающим у смурфиков. Некоторые из этих стереотипов были занесены когда-то людьми, другие — Смурфеттой (бедняжка в первые же секунды жизни наслушалась от мерзкого колдуна много всякой бессмыслицы вроде того, что её единственная цель — соблазнить мальчиков, которые, в свою очередь, должны всячески пытаться угодить ей), третьи — другими магическими существами, четвёртые вообще рождались в головах смурфиков из-за их собственной неуверенности или чрезмерно богатого воображения. Больно было смотреть на то, как они унижали друг друга и работали до изнеможения, стараясь выделиться на фоне сотни практически идентичных существ. Больно было смотреть на то, как они, получив своё имя, не пытались делать ничего кроме того, что это имя предполагает, будто считая, что слабый иммунитет, нежелание мыться или наличие длинных волос — вся их индивидуальность, и больше им ничего не нужно.       Больно было, в конце концов, смотреть на отказ от помощи. От помощи, которую Психотерапевт мог предоставить. От помощи, которая действительно привела бы если не к полному, то хотя бы к частичному решению проблемы.       «Однажды они поймут, — надеялся Психотерапевт, — однажды всё пойдёт на лад».       Стараясь не думать о том, что, возможно, однажды будет уже поздно.