плесень.

— спасибо, что приютил меня, — улыбается стэн и проходит по коридору. — мне было некуда идти, а ты единственный, кто откликнулся. коридор искажается в свете мигающих ламп. измазанные пыльные стены надвигаются, глумятся опускающимся потолком в секундной тьме и расслабляются обратно, прокладывая путь бесконечными одинаковыми дверями. у марша звенит в ушах смутное ощущение чужого присутствия — оно инородно, сотней зрачков утыкается в тонкую кожу через дверные глазки. ему кажется. всё же, это намного лучше, чем ночевать на улице. — пустяки. — кидает мрачная сгорбленная фигура кайла впереди. раньше стэну казалось, что брофловски всегда держит ровную осанку. — правда, я у тебя в долгу. — марш чешет затылок, оглядываясь по сторонам, пока не врезается в заставшего на месте кайла. — я зде... ой! прости. — пустяки. — повторяет брофловски сдержанно и достаёт из кармана ключи. перед ними — высокая деревянная дверь. самая пошарпанная из всех одинаковых и в ряд здесь стоящих: с густой паутиной в углах дверного косяка и мховой плесенью вдоль. стэн здесь ненадолго. ... — после того, как я пришёл пьяным на экзамен... — марш оборачивается: за пыльными кухонными тумбами вытягиваются шепчущие тени, — меня выперли. родители прямо с сумками выперли с порога, а ты единственный, — крошечный смешок, — доброволец. квартира расшатывается в такт громкого дыхания брофловски. она тёмная — и тьма эта щекотная, с вырывающимися в тусклые потоги света от мерцающих лампочек мошками. плесень — плесень была везде. она восходила по стенам, разъедая обои и сдирая штукатурку. он никогда не видел ничего подобного: пушистые тёмно-зелёные комки гнили шли к потолку, огибали потресканные карнизы, расходились ступенчатыми узорами налёта, свешиваясь сверху-вниз запутанными взглядами-трещинами. каждая комната пропитана запахом сродни жжёной соломы и перееханных на раскалённом асфальте кошек — сотни трупов запрятаны в бетон. воняют. смердятся. молчат. они... молчат? — на самом деле, я звонил и кенни, — продолжает моноложить стэн и неловко почёсывает затылок. — ты знал, что он свинтил на курорт с какой-то... марджорин? её ведь так звали? она ещё училась в нашем классе. мол-чат. кайл напоминает ему ожившего мертвеца: такими впечатлишься лет в пять, поглядывая запретные каналы по ящику, когда мамы нет дома. кайл — безмолвие; он хранит паузы в скрещённых на груди ладонях, в изменённых чертах закладывает самого себя в подкорки и обязательно подальше — брофловски бесконечно потерян и бесконечно мёртв. он выглядит уставшим, когда роется в холодильнике и выуживает с промасленных гноем полок контейнеры. скромный ужин — у стэна два доллара на карте, никак не хватило бы на доставку. — меня должно радовать, что хоть у кого-то жизнь складывается лучше моей, да? — стэн наклоняет голову и кивает самому себе. — да, пожалуй. знаешь, я звонил и картману, но его номер теперь принадлежит какому-то... — ешь. — бросает кайл и ставит тарелки на порванную скатерть. руки у кайла худые, костлявые и подрагивающие: сквозь тонкую кожу рассыпается паутина красных вздувшихся вен, кончики пальцев чем-то измазаны — так, что не оттотрёшь, — а под слегка отросшими ногтями плотно засела карминовая грязь. он смотрит в лицо. в самое, в самое исхудалое, в залёгшие под глазами зелёные синяки, в подрагивающие губы, по которым на подбородок стекает тонкая струйка слюны — кайл спешно стирает её ребром ладони. стэн смотрит в лицо — стэн заглядывает изнутри в каждый гнойник, коими усыпана вся кожа брофловски. от висков до шеи. — ешь. — повторяет кайл, не сдвигаясь с места. из мелковатой тени из угла в другой лениво перекарабкивается таракан. — я рад, что судьба свела нас здесь. вдвоём, — марш, наконец, отрывается от мёртвого изумруда глубоко засевших напротив глаз и почёсывает собственную щетину; вдыхает запрелый воздух ноздрями и щурится — вонь выедает последние крупицы разума — она скребёт скрежетаще вилкой по фарфорому днищу, смакует каждый попавшийся кусочек. — прости, я могу открыть форточку? — нет. — я нена... — нет, — вторит кайл сталью. в острие его ножа откупоривается новое: в темноте пылинками витает страх. — ладно. — покорно соглашается стэн. кайл похож на птенца: маленького хмурого птенца с обрубленными крыльями, что забился в самый угол гнезда. и нигде ему нет места — брофловски играет потерянность даже в собственных родных пенатах. он везде будто не здесь — и он везде будто не слышит, как утекающая в сифон вода. вот-вот заденешь уголок — и поступательно белая гниль вывалится из ушных раковин. марш запомнил его совсем другим. прежний кайл в смытых вспышках хлопал себя по веснушчатым щекам, ждал дождей и смахивал бисерные звёзды с кончиков пальцев; прежний кайл — острый на язык, глупый и громкий мальчишка. сейчас — завядший фитилёк в полой свече. — ... номер картмана сейчас принадлежит какому-то старику, — продолжает стэн спустя паузу, опускает взгляд и... они замирают оба. кайл пилит остекленевшим взглядом круглое отверстие в стэновском лбу. марш непрерывно смотрит на плавно копошащихся в тарелках молочных опарышей. выдыхает. ... кайл постелил ему на полу, а сам, обмотавшись тонкими запачканными одеялами, лёг на скрипучую кровать, отвернувшись к стене. в матрасе были клопы. стэн лежал, скрестив руки на груди, подобно покойникам, и смотрел в танцующие завитки плесени на потолке. голова отклонялась то влево, то вправо, в ритм тикающих настенных часов, а марш всё думал о доме. это был странный дом. весь. начиная от крыши и заканчивая подвалом — дом дышал, дом моргал лампочками, скрипел ставнями, захлопывал большие двери перед носом и прятал внутри одиноких — как он сам, этот многоквартирный слизень — маленьких людей. он не пугал стэна ни на йоту. пляшущие тени за углами смеряли его тонким придыханием в затылок, клопы зарывались в мясо, копошась под кожей, под веки забивались слетевшиеся на гниль мушки, кружаясь по оси и бродя вдоль ресниц по глазным яблокам — и стэн был спокоен. стэн был спокоен, когда хворь стучалась в окна; был спокоен, когда дом лениво суетился и перебегал с места на место; был спокоен, когда услышал рассекающий простудную хлябь голос кайла: — у меня есть секрет. марш поворачивает голову к скрученной в кокон фигуре и хмыкает: — что? — у меня есть секрет. и кайл не вылупится бабочкой. комната, словно подслушавшая лишнего, начинает хмуро вытягиваться углами, завышаться потолками и ползти вширь; темнота — всего лишь пластилин, которым ловко управляется стоящий извне. — какой секрет? кайл молчит. — какой секрет? кайл молчит. — какой с... — просыпайся! что? — тебе снова снились кошмары, — вэнди расторопно гладит его по руке, выводя на коже узоры. — бедняга. стэн просыпается. марш подскакивает в белых нагретых одеялах, натыкаясь взором на ласково смотрящую на него девушку. её ресницы медленно хлопают, с белой ключицы скатывается атласная лямка шёлковой ночнушки. глаза. её глаза... — тебе всегда будут снится кошмары... — она нежно проводит ладонью по его скуле. в глазах лопаются сосуды — с её исхудавших щёк капает на простыню кровь, расплываясь карминовыми цветками. вэнди приближается непозволительно близко, сдавливая пальцами щетинистый подбородок. её волосы щекотно скатываются по его шее. — всегда. стэн просыпается. — поцелуй мамочку на ночь, — шерон наклоняется к покачивающемумя манежу и гладит его по макушке. — давай, милый. стэн просыпается. — время оплачивать счёт, — флегматично официант щёлкает у его лица пальцами и с презрением смотрит на пустые рюмки на барной стойке. — молодой человек, мы закрываемся. стэн просыпается. это не то. стэн просыпается. он стэн просыпается. не стэн просыпается. здесь. стэн просыпается. он распахивает глаза и не может сдвинуться с места: кайл нависает прямо над ним. безумный. с острыми чертами болезненного лица, с огромными гнойниками на серой коже. один из прыщей лопается — гной капает стэну на щёку. — ты никому не расскажешь? — в уголках иссохшихся губ брофловски выступает пена. — скажи это, стэн. брофловски приближается — в ноздрю быстро уползает клоп. — ты хорошо хранишь секреты? комната сужается и раскачивается: она упирается стенами в раскинутые по обе стороны дрожащего тела маршевские руки, щемит кожу сходящимися углами и давит. сердцебиение. стэн не слышит своего. — ты хорошо хранишь мои секреты? марш чувствует, как по вискам скатываются слёзы: — да. стэн просыпается. ... когда марш бесцельно шатается по квартире, то не может найти брофловски: темнота укутывает его ветошью, цепляется ногтями за щиколотки по углам, расплывается кровью из особо укромных и бережно укрытых от лунного света мест. стэн ничего не видит в окнах. перед стэнли — мириады зеркальных дверей. дом бесшумно-бессовестно перестраивается, стоит ему хоть раз моргнуть — и ни в один из разов он не остаётся прежним. плесень тянется по его ногам всё выше и выше: она покрывает его мховой корочкой, раскачивает бережно на руках, наматывает на острия ментальной мясорубки и смеётся прямо в лицо. фривольная гниль — она играет с ним, так и не кинув вымазанного салом кубика на столешницу. стэн расстворяется в ней — и стэн спокоен. здесь он был далеко не гостем. он хватается за ручку первой попашейся двери и случайно цепляется за большие кровавые мазки на содранных обоях. смотрит под ноги и следит взглядом за убывающими вперёд карминовыми пятнами на деревянном полу. скрипучий и липкий — марш шагает по чьим-то влажным костям, направляясь по инерции вперёд. он не оставит тебя просто так. дом не оставит тебя без гостинца. дом схлопывается мышеловкой, отворяет все двери, откошеливает забившийся слух; дом говорит ему: — сложи чужие крылья. дом шепчет: — сломай чужие крылья. и стэн ломает. стэн отпирает замок на самой последней двери в конце коридора, распахивает её и впитывает в себя запах мясистого разложившегося тела. обезглавленный эрик картман пошатывается на деревянном кресле-качалке в самом центре. гниль вьётся от его ног и разукрашивает завитками стены, карабкаясь по потолку. начало положено — положен и конец. — это был мой секрет. — кряхтят маршу в ухо, но стэн уже ничего не слышит. стэн падает на колени, позволяя плесени поползти по бренному телу — она забивается в каждый угол, покрывает его одежду и кожу, забирается в кости, обрастая приказанным немым карт-бланшем; стэн ощущает пушистый гной собой — и складывает скрипучие крылья за спиной покорно. и стэн спокоен, когда чужие белые руки заворачивают его отрубленную голову в пакет и прячут в морозильник.