О всех созданиях, лучших и умных

Несколько долгих мгновений Джон лишь смотрит. Поспешно смаргивает влажность из глаз. Шерлок хотел бы приползти к нему, уткнуться лицом в живот Джона, носить его как зимнее пальто, но он слишком худой и слишком слабый, чтобы двигаться, а Джон... Джон выглядит неуверенным за приливом чувств. Нет, не неуверенным. Пристыженным. Шерлок подавляет дрожь. — Ты проснулся, — говорит, наконец, Джон надтреснутым голосом. — Очевидно, — скрипит Шерлок, хотя слова ощущаются как кислота. Это вызывает едва заметную, кривую улыбку. Джон подходит к кровати, заметно хромая, да-да, ближе, настолько близко, насколько можешь и наклоняется над истощенным корпусом Шерлока. — Боже, Шерлок, — удивленно говорит он. Носогубные складки по обе стороны рта — как русла рек, а двойные мешки под глазами, что так охотно приподнимаются при тонкой иронии — тяжелые как валуны. — Я... дерьмо, у меня просто... столько всего… Я столько всего хочу тебе сказать. Но это может подождать, да. Пока тебе не станет лучше. Майкрофт прав. Вот... Он обеспечил отличный уход за тобой, правда, самый лучший, но, увы, ты еще не скоро отсюда выберешься. Добро пожаловать назад в мир живых. Доктор Чанг уже заходила? Шерлок кивает. Коснись меня. Пожалуйста. Не стой так, разве не видишь, что я тоскую? — Говорить пиздецки больно, да? — Джон сочувственно морщится. — Помню. Когда меня подстрелили, тоже был в отрубе много дней. Хм… Да. Ну, ты знаешь. Ощущение, словно проглотил мешок лезвий? Пожав плечом, Шерлок соглашается. Голос его не волнует. Устремляет взгляд на ногу Джонa, все еще умирая от беспокойства. — Что? А, да, там всё в порядке. В полном. Несколько проколов и разрывов, кость не задета. Немного повреждены tibialis anterior и soleus; раны, в основном, колотые, разумеется. Все зашито. Тревожиться не о чем. Спасибо, что спросил. Лицо Джонa теперь тщательно безразличное, взгляд движется по мониторам, читая показатели, скользит по постели, стреляет в сторону карты назначений. Это самое пугающее зрелище, которое когда-либо видел Шерлок после пробуждений в больницах — а он не раз приходил в себя, чтобы в наркотическом бреду видеть над собой Джима Мориарти с дисковой пилой или слюнявого кабана на цепи с искусственно заостренными зубами — образы из писем. Это хуже. — Тебя держат на изрядной дозе морфия, как ты, наверное, уже знаешь, но тебе как, больно? — спрашивает Джон тоном профессионала. — В смысле, конечно, тебе очень больно, прости. Глупый вопрос. Но есть ли какая-то необъяснимая или необычная боль, или невыносимая? Что-либо, о чем мне нужно знать? Шерлок смотрит на него в состоянии зарождающейся паники. — Эй, спокойно, дружок, я знаю, что это ужасно, — успокаивает Джон, чье внимание отдано показателям сердечной деятельности. — Боже, знаю... Я не пытаюсь тебя разозлить. Совсем наоборот, так что говори мне, если дискомфорт или боль станут нестерпимыми. Ты только выиграешь, если мы добавим седативы: они тебя снова вырубят. Я не прикалываюсь, тебе не надо мучиться лишь потому, что у тебя жуткое привыкание. Наверное, я мог бы даже уболтать их... Сыщик не способен более это выносить. Потянувшись, он сжимает руку Джонa. Одно прикосновение, незначительный контакт кожи с кожей заставляет обоих резко вдохнуть. Шерлок тянет руку Джонa к себе, прижимает запястье к своим губам и так замирает, упиваясь биением пульса, словно это лучшее средство от всех болезней. — Боже, Шерлок, я... — Уголок рта доктора ныряет вниз. Дрожащие пальцы другой руки нежно скользят в спутанные кудри Шерлока. — Я не... Слушай, ты не обязан... А, в жопу. Значит… то есть, все нормально? Шерлок выражает недоумение межбровной морщиной. — Ну... — Джон резко вздрагивает, поглаживая висок друга большим пальцем, оставшимся вне копны волос. — Это все херово закончилось, дерьмовый финал целиком и полностью, просто катастрофа и... черт возьми. Это моя вина. Качая головой, Шерлок прижимает губы к пульсу Джона в более выразительном поцелуе. — Это же очевидно, мать твою, — нежно рычит Джон. Его глаза снова стекленеют: темно-синий глазированный фарфор — яркий и такой же хрупкий. — Да, мы угробили ушлепка, что преследовал тебя всю жизнь, но перед этим он навредил тебе, и, боже мой, Шерлок, этого не должно было случиться. Нет, знаешь что? Этот разговор нельзя вести в твоем состоянии. Иначе сейчас налетит толпа медсестер. Меняем тему, и ты унимаешь сердцебиение, пока не сломал чертов монитор, ясно? Хотя это было бы... в твоем стиле. Но мы не будем пробовать. Подарив ему сердитый взгляд, Шерлок сжимает губы на запястье доктора в тонкую линию. Аккуратные ногти Джона почесывают ему голову легкими как перышко движениями. — Да-да, я знаю, ты на треть лощеный засранец и на две трети супергерой, но не важно, насколько ты сильный. Или думаешь, что сильный. Не надо нам сейчас об этом говорить. Поскольку Шерлок уже знает суть текущей проблемы, он не может помешать ужасу, наводнившему разум, просочиться в глаза. — Что, что не так? Скажи мне. Тебе становится хуже из-за меня, боже, как я это делаю? Ты в безопасности, он мертв, что еще ты хочешь знать? Пожалуйста, Шерлок. — Ты не подвел меня, — удается выдавить Шерлоку. От боли, обжигающей голосовые связки, он жмурится, но перед этим успевает увидеть, как Джон начинает понимать, и глубокая печаль, сливаясь с новой волной отвращения, искажает твердую линию рта. — Ты, хм... Ты слышал, как я это сказал? Прошлой ночью? Кивая, Шерлок упорно держит губы прижатыми к ловкому смертоносному запястью Джона. — Полный звиздец, — вздыхает Джон, инфинитезимально крепче сжимая хват на волосах Шерлока. — Мне так жаль. Этого не должно было... гребаный стыд, прости меня. Сыщик спешно качает головой. — Да, я подвел, и да, мне жаль, и у тебя есть полное право выкинуть меня на хер. — Нет, — жалобно шипит Шерлок, но лицо Джонa лишь темнеет в отвращении. — Почему, блять, нет? Я клялся защищать тебя, дал тебе слово, и теперь ты лежишь в больнице — долбаная мумия, до бровей залитый анальгетиками и антибиотиками резерва, едва вышедший из комы, — и это моя вина. Как ты можешь даже смотреть на меня после всего, что с тобой случилось? — Слезы в итоге ползут по щекам, но Джон, кажется, не замечает их. — Я вырезал бы себе сердце и отдал ему, чтобы только не дошло до этого. Это... Прости, тебя нельзя тревожить, извини, но ты умер на операции, и это меня убило, и я не знаю, помнишь ли ты всё, что я сказал, пока ты был в отключке, но я тебя больше не заслуживаю. Может, никогда не заслуживал. Как ты будешь жить, зная, что он навредил тебе, а я его не остановил. Я хочу видеть, что тебе становится лучше, допекать твоего врача, помогать тебе на физио, шпынять медсестер и делать прочую херню, — но у тебя здесь брат, и это полностью зависит от тебя, уж поверь. Теперь все изменилось. Я могу собрать манатки и убраться с Бейкер-стрит в течение часа. — Ты хочешь меня бросить? — скрипит Шерлок. От этой мысли живот превращается в черную дыру. — После того, что случилось? Нашел повод? — Боже, нет. Но ты умер. — Все умирают. — Не на моем дежурстве, нет. — Я всегда умираю, — хрипит Шерлок. — На каждой струне. Но всегда возвращаюсь к тебе. Вроде бы. — Струны? — Наши другие жизни. Их бесконечно много. В них я умираю, вот и вся история. Раньше я не знал, как она кончается, но теперь я вернулся. — По-моему, ты бредишь, — мука в глазах Джонa мгновенно сменяется на мужественную заботу. — Но, боже, это не удивительно. Чудо, что ты все еще в сознании. Только ты, Шерлок Холмс. Сколько пальцев ты видишь? — Мне все равно. — А мне нет, мать твою, и я сейчас главный. Отвечай мне. — Три. — Очень хороший ответ. Какой сегодня день? — День, когда я очнулся. — Справедливо. Кто руководит полицией Большого Лондона? — Идиот. — Твою мать, Шерлок, ты всегда будешь таким упрямым? Я бы назвал тебя ходячим больным, но по факту ты пока лежачий скелет. Благодаря мне. Шерлок отпускает запястье, чтобы провести дрожащим пальцем по соленой дорожке на щеке Джона, а печаль от того, что Джон чувствует себя настолько виноватым, разрывает сердце. — Это стоило любой раны, — говорит он. — Шерлок, — ужасается доктор. — Джон. Это стоило многих ран. — Тссс, любимый. Успокойся. Для меня. — Не хочу. Не уходи. Ты не уйдешь, правда? Не уходи, прошу. Джон наклонялся, прижимает губы ко взмокшему лбу Шерлока и тихо шепчет идеальный, чудесный, гениальный, тсс, все в порядке, я здесь, ты безумен, ты знаешь об этом, красивый, изумительный лунатик, абсолютно чокнутый , я с тобой, теперь все будет хорошо, ты, совершенное создание, ты, нечто идеальное, неземное, до тех пор, когда Шерлок снова может дышать, а сумятица на мониторе сердечной деятельности переходит в воинственный ритм. — Ты сказал это, когда русский толкнул тебя в сухой док, — настаивает Шерлок. Отталкивает Джонa немного, чтобы взглянуть на него. — Помнишь? Ты помнишь тот день? Когда ты пришел домой, ты спросил, хочу ли я тебе что-то сказать, а я не мог? Ты сказал, это того стоило. Тот синяк. Я того стоил? Несмотря на то, что Джим держал тебя в капкане, как животное? Потому что если речь об этом, то можешь уходить, конечно, можешь, но мне не важно, что я умер. Я должен был умереть. В конце концов, это всегда ради тебя. — Прекрати говорить, сокровище. Тссс. Нет, боже, не плачь, тебе нельзя терять столько сил. Пожалуйста, не надо. Нет, нет, нет. Последнее время от меня тебе никакой пользы, да? — Ты спас мне жизнь. — Успокойся сейчас же. — Тогда в сухом доке ты не дышал и не двигался, и ты понял, а я все еще не мог тебе сказать, но ты всё равно остался, а я никогда не стоил того, ни для кого другого, только для тебя. — Задыхаясь, Шерлок извлекает из себя рваные слова, формируя из них лучшую строку*, которую способен — как вытягивает из груди колючую проволоку. — Нет, заткнись, мне нужно это сказать. Тогда ты не дал мне сказать, в белой комнате Джима, но это была правда, всегда была правда. Даже если я не говорил. На всех струнах так. В лаборатории в Праге в тысяча девятьсот десятом — правда. И на Амазонке в шестнадцатом веке, когда мы делали карты рек, и в Стамбуле, когда меняли приправы на оружие, и в Лондоне под дождем и в тумане. Это правда. Всегда. Бывало, что всю жизнь я ничего не говорю тебе, но это все равно правда. *[ Прим.перев.: string - 1.строка, 2.струна. Игра слов. ] — Шерлок, умоляю тебя, прекрати, ты повредишь себе... — Люблю тебя. — Шерлок обнимает здоровой ладонью затылок Джона и смотрит, как глаза друга широко открываются. — Иногда я никогда не говорю этого. Тогда... я не люблю об этом думать. В этот раз опять было почти слишком поздно — когда я это говорю, почти всегда так, мне кажется. В этом мире я влюбился в тебя в тот день, когда ты свалил Эбернетти, и с тех пор это усугубляется с каждым часом. Пожалуйста. Я просрал нас в бесконечности пермутаций, но все равно люблю тебя. И ты мне позволяешь. Не знаю, почему, но позволяешь. Мягкие губы встречаются с пересохшими губами Шерлока, доктор преследует сдавленный сладкий звук, который вырвался из него в ответ на признание. В некотором смысле это поцелуй отчаяния, но кроме того — еще и спокойного постоянства и обещания, как высеченная в мраморе влюбленная пара, обнявшаяся посреди залитого лунным светом бассейна. И так это длится, разгораясь и угасая, как поступают на статуях рассветные и закатные лучи. А когда это заканчивается, и Джон отклоняется в сторону, чтобы молитвенно коснуться губами кожи Шерлока, что-то от этого поцелуя парадоксально остается существовать. Словно он всегда должен был случиться, несмотря на то, что всегда кончается. — Конечно, позволяю. Я люблю тебя, — напористо шепчет Джон. Проводит большим пальцем по влажной коже под глазом Шерлока. — Значит, ты понимаешь? — Черт, нет, я не понимаю всё остальное, ты, пустомеля, и мы никогда не бывали на Амазонке. Тебе это приснилось в те ночи, пока я ждал тебя. Я не мог дышать, пока тебя не было, любимый, и я не понимаю. — Мне не приснилось. Я был заперт во дворце и смотрел на тебя в картине. Джон качает головой. — Твое подсознание… хм, уникально. Но это я всегда знал. Неважно. Кстати о подсознании, думаю, что тебе пора снова уснуть. Можешь это сделать для меня? Шерлок думает о последующем пробуждении без Джонa рядом и дрожит. — Эй, эй. — Джон берет его лицо в ладони с властной нежностью. — Хватит. Он уже мертв. Ты слышишь меня? Всё закончилось. — И мы выжили. — Боже, да. Вопреки логике. И, для протокола, твое текущее состояние меня удручает. — Но мы выжили. — Верно. Мы выжили. — Значит, не уходи. Обещай мне. — Ага, в неуходе-то куда больше смысла, так ведь? Шерлок улыбается самой ослепительной, безумной, счастливой и яркой ухмылкой. Джон, печально посмеиваясь, снова сцеловывает ее с его лица, и монитор сердечной деятельности снова замедляется в теплый, умиротворенный и влюбленный ритм, а люди на посту медсестер, размеренно занимающиеся своим делом по спасению жизней, так никогда и не узнают, что где-то что-то было неладно.