Можно

17.Привет, я рад тебя видеть, Хоть мы незнакомы тобой! Побудь со мной в этом метре жизни Чуть дольше, чем кто-то другой! Подари мне любовь, разбивая руки в кровь, И я готов быть твоим ветром попутным.

С Юрой разговаривать - как стоять в центре атомного взрыва. И не потому, что заживо сгораешь, но чувство такое появляется. Это он от Вити знает. Витя самое болтливое существо на этой планете, Юра уверен, и заткнуть его не получается даже у Якова. Зато получается у Лилии - но она в этой ситуации что-то неземное. Юра не такой, правда-правда. Он и улыбаться умеет, и смеяться, и шутки чужие поддерживать. Но с ними не получается. С ними  - со всеми вокруг - колючий. Не трогай, ибо руки раздерешь, да еще и отравишься. Разговаривать с Юрой, как в центре атомного взрыва стоять - поэтому все чаще Юра молчит. Отабеку все нипочем - ни пламя заживо сжигающее, ни колючки ядовитые. И кажется, окружи Юра себя рвом с крокодилами, Бека прошел бы по воде как Иисус, в которого ни один из них не верит. Бека не плетет словесных кружев, не заискивает, не пытается ему, "Юному дарованию" угодить. Бека честный до боли и иногда прямой как палка. Юра запинается и прикусывает язык, когда ловит его взгляд. Язвительные слова остаются где-то в горле. Как принц на белом коне, только в кожанке и на мотоцикле. Как Красавица и Чудовище. И Юра здесь отнюдь не прекрасная Белль, кто бы что ни говорил. Юра же - то самое Чудовище. Отабек поймет конечно. Не сейчас - значит позже. И если новостные сводки о его поганом характере не отбили у Алтына желания, наверняка Юра справится сам, даже того не желая. Юра злой, гордый и не умеет отпускать людей. Будет больно. Но это будет потом. Может не завтра и даже не через неделю. Когда нибудь, но наверняка скоро. Бека его и видеть не захочет, а Юра от отчаяния задохнется. Юра знает как это будет, потому что так уже было. С Виктором и до него. - Будешь моим другом? - Да. Юра жмет теплую крепкую ладонь. Друг. Ну надо же. И появляется столько всего сразу - и переписки, и созвоны по Скайпу, и даже поездки на мотоцикле, когда повезет конечно. Юра думал, будет как с Витей. Подколки злые на грани фола и высокомерные взгляды. Забота приторно-противная, как Витины улыбки журналистам. Слащавые "Не за что" на простое "Спасибо", да таким голосом что хочется блевать. Витя всегда был не от мира сего, в общении сложным. А Юра просто та еще тварь. Только для Отабека он внезапно не тварь, не язва, не колючка, не атомный взрыв. Для Отабека он - друг. "Глаза воина" и все, Юрочка, как хочешь вертись. И вертится Плисецкий как юла и подушку несколько раз переворачивает, потому-что теплая, влажная - фу одним словом. Что нашел Отабек в его глазах, что увидел в двух бутылочных стекляшках, чего не смог разглядеть сам Юра? За столько-то лет? Отражение в зеркале такое же, как пятнадцать минут назад, только еще более взлохмаченное и круги под глазами, кажется, стали глубже. Юра плюет на режим и свернувшись клубком принимается шерстить ленту в Твиттере. Что угодно лишь бы отвлечься: хоть почку, хоть легкое, хоть клок волос. Пол царства за ответ на один вопрос. - Зачем? Дедушка как-то в детстве сказал, что не будет отвечать на глупые вопросы. И этот так и останется без ответа, потому-что Юра придерживается дедушкиного принципа. Отабек - хороший, самый лучший и за какие заслуги он достался Юре - загадка. Он пышет теплом как печка у дедушки на даче, но не жарко, а приятно. Он говорит: "Давай, Юра!" и Юра дает не смотря на скачок роста, что подгоняет в спину, не смотря на визжащих Ангелов, не смотря на Якова и Лилию. Юра смотрит на Отабека, в его блестящие глаза и улыбается так сильно, что лопается посередине губа. Легкие ходят ходуном, ноги чуть ноют от усталости, а в груди разливается непривычное чувство - им гордятся. Отабек им гордится. Юра хорошо откатал. Отабек обнимает крепко-крепко, так сильно сжимает, что, кажется, прямо сейчас грудная клетка расплющится и растечется кровавыми ошметками по полу. Но Юре нравится. Это не Витино похлопывание по плечу, когда появляется чувство, что тобой брезгуют. Это не довольные хмыки Якова и не строгие взгляды Лилии. Это прямо. Это честно. Это - "ты молодец". И за такие медвежьи объятия Юра готов душу отдать, да еще и доплатит наверное. Но, Отабек за них, за жизнь, за чувство этой жизни потрясающей ничего не просит, а просто делает. И Плисецкий влетает в него на скорости, подхватываемый руками, будто и не весит ничего. Будто перышко. А Отабек говорит - одуванчиковый пух. А Юрка виснет, цепляется руками, чуть не стукается макушкой о бритый подбородок. Кажется, загнано дышит ему на ухо. Тычется носом в шею, как Пётька, когда был совсем маленьким. Отабек пахнет надежностью. Отабек - сама надежность. Осознание этого факта приходит внезапно: как вывихнутые пальцы, как свернутая шея, как атомный взрыв, с которым Юру так любят сравнивать и мысленно и вслух. Потому что что бы не случилось - Бека не бросает. Ни когда Юра поливает словесными помоями себя и всех вокруг из-за растянутых связок, а через секунду бьется головой о стол. Ни когда он, задыхаясь от смеха, падает со стула и чуть не стягивает за собой ноутбук. Шутка была глупой и не достойной такого хохота. Ни когда дедушку кладут в больницу из-за шалящего сердца и Юра рвет на себе волосы, потому-что не уследил. Бека рядом - висит на проводе до Юриных одиннадцати и своих двух ночи, пока сам Плисецкий не вырубится, предварительно посталкивав все диванные подушки. Бека рядом следующим вечером, когда Юра, отодрав себя от кровати, а прилипшую пластину валерьянки от щеки, идет открывать входную дверь. И падает, впечатывается носом в кожаную куртку. А Отабек ловит. - Два дня. Эти слова падают между ними камнем, но это больше, чем они могут себе позволить. А Юра так хочет расплакаться, разрыдаться как последняя неженка, лишь бы это уже закончилось наконец. И глаза жжет, но щеки сухи, слез нет.  Есть только дрожь по всему телу и горькие всхлипы. И объятья крепкие настолько, что останутся снова синяки. Руки сильные, не дающие свалится, удерживающие на месте, заставляющие остаться. Отабек на Юркиной кухне - диво дивное, что-то из разряда невозможного, как думалось ему пятнадцатилетнему. Но вот, он стукается макушкой о дверцу шкафчика с чашками и смешно морщит нос. Юра булькает и закашливается - Новопассит чуть не пошел носом.  Алтын протягивает чай - крепкий, черный и скорее всего опять слишком сладкий. Юрка, вместо того, чтобы взять кружку с ехидно улыбающейся кошачьей мордой в руки, ухватывает Отабека за штанину и потягивает ближе. Утыкается лицом в теплый живот. Юра в этот момент сам себе напоминает Пётю. Виноватый кот - самое ласковое существо на свете. В остальное время - поставщик шрамов и покусанных пальцев ног. Бека, отставив исходящую паром посудину на стол, опускается перед стулом на корточки. Ловит Юркины узкие ладони в свою разлапистую а другой рукой убирает светлые пряди, занавесившие лицо. Когда же все это закончится, Господи. И Отабек из-за него с тренировок сорвался. И дедушка - его же нельзя волновать! А Юра что!? Он только этим и занимается. В горле неприятно першит. Юра бы ухватился за чашку как за спасательный круг - от кашля, от пронизывающего Отабекова взгляда и от тех слов что он намеревается сказать. - Юрка, Юр, - тихий голос возвращает в реальность. Отабек сидит прижимая Юрины ладони к своим щекам. - Ну чего ты, Юр. Николая Сергеевича выпишут уже в четверг, ты же знаешь. Все будет хорошо, Юр. Все будет в порядке. Бека снова тянется к волосам, но Плисецкий перехватывает его руки своими, делано грозно смотря в глаза. Судя по выражению лица собеседника - получается плохо. Отабек вопросительно приподнимает брови. О, эти выразительные казахские брови, Юра готов петь им серенады. - Хватит со мной сюсюкаться, Бек. Не сахарный, не растаю. И Юра правда так думает. Ему-то что. Вот только дедушка расстаять может, да и Отабеку за несанкционированную отлучку попадет. Он бы и сам, наверное, как-нибудь справился бы. Плохо конечно было бы, но зато хоть Отабек не был бы ни в чем виноват. А теперь еще и Алтына втянул. Молодец Плисецкий, слава и почет! Юра не успевает ни возмутиться, ни дернуться, когда Отабек, усевшись на пол, стягивает его к себе. У  Юры из головы все мысли вымывает,  как когда из садового шланга с колодезной водой поливать клубнику бегал. Бека даже не обнимает - обволакивает собой как пуховым одеялом, обдает спокойствием, каким веет от диванных подушек. - Юра. - Ммм? - Все будет в порядке, слышишь? - Мгм. - И я никуда не уйду, никуда от тебя не денусь, Юр, - голос звучит серьезно и уверенно. Юра наконец впускает в легкие воздух, только сейчас замечая, что все это время не дышал. Если Бека так говорит, то может это действительно правда? Может действительно останется? - Все будет хорошо Юр, Юрочка. Может? *** - Бека! Казахские фигуристы прилетали буквально на несколько часов позже, но Юра к этому моменту успел накрутить себя, раскрутить, выдудлить два термоса чая, потрепаться с Милой и заскучать. О, точно! Еще начать обгрызать ногти, игнорируя неодобрительный взгляд Лилии. Все еще немного в шоке после предложения от Якова, она резко перестала бить его по рукам и Юра вовсю пользовался такой раскладкой. В конце концов, лафа когда-нибудь закончится и уж тогда Плисецкий схлопочет по самые помидоры. Юрка подпрыгивает на месте от нетерпения и при теперешнем изменившемся росте выглядит так, будто по земле ходить еще не привык. Великаном конечно не стал, но видеть Отабека и не запрокидывать при этом голову все еще непривычно. Алтын как всегда горячий - жаркое казахское солнце, расплавленное Юрино сердце. Стискивает приятно-крепко и поцелуй в висок совсем мимолетный. Юра оставляет в его волосах такой же - тихий-тихий, благодарный. Отабек сам это начал и все равно краснеет. Хотя в его случае правильнее было бы сказать "темнеет" - с загорелой кожей краснота почти не видна. Номера в разных концах коридора, но Юра привычный. Такая малость в сравнении со всем остальным. Да и на то, чтобы поменяться местами с соседями его скудных дипломатических способностей вполне хватает. Дверь тихо хлопает за спиной, в замке поворачивается ключ. Пузатый чемодан сначала заваливается набок, а после - с шумом плюхается на пол. Свет никто не включал, потому-что без него все прекрасно видно - помогает внезапно выпавший снег. Отабек, развалившийся на кровати, лениво моргает и отложив телефон на тумбочку, приглашающе разводит руки в стороны. Юра шлепается сверху не медля ни секунды - он слишком долго ждал, черт побери все эти соревнования с расписаниями. Бека охает и обвивает ногами талию, прижимает ближе, облизывается. Ну течная кошка - ни дать, ни взять. Пальцы вплетаются в волосы, где длинные - кулак сжимается - где короткий ёжик на затылке. У Беки дыхание надрывное, громкое и глаза сумасшедшие, у Юры дрожащие руки. У обоих не единой мысли в голове. Только набатом стучащее сердце в ушах отдается. Подбородок у Алтына колючий. Сам он весь такой горячий, будто из печки вылез и Юра хнычет, не имея сил ни на что другое. Отабек притирается ближе, открывает шею. За по-птичьи острый кадык хочется укусить. Юра и кусает, в ответ получая довольное мычание - смысла сдерживаться уже нет. Они целуются медленно и чуточку мокро, ласково касаясь друг друга, оглаживая. Юра наконец-то расслабляется, теряясь в заботе и еще чём-то, что не осмелится сказать в слух. Отабек не требует признаний, не требует демонстраций. Он вот такой весь - образец идеального человека, номер Один в Юрином списке хороших людей. На втором месте дедушка, на третьем - Лилия и Яков. Четвертого не существует. Если бы Отабек попросил, Юра бы сказал конечно. Громко и резко, в этом весь он - с моста в обрыв. Но Отабек не просит. - Мне достаточно, Юр. Говорит так, будто и правда достаточно, но Юра все никак не может перестать дергаться. Как его - колючки, язвы, "с тобой, Юра, невозможно общаться" может быть достаточно? Как можно быть довольным атомным взрывом в своем окружении? Когда башку снесло и распылило на атомы. Как можно его терпеть? Держаться рядом, подбадривать, целовать, сжимать в медвежьих объятиях? Как его можно любить? Слышать злые слова и не отворачиваться? Ведь даже Виктор к Кацуки сбежал, а он с Юркой пол-жизни - Юркиной - знаком, и все равно.  А Отабеку хоть бы что, не золотой - платиновый. - Почему? - Глаза воина, Юр. И он так усмехается, что руки чешутся чертовы стекляшки вырвать и запихнуть в банку с формалином, чтобы любовался, раз так нравятся. Юра сжимает кулаки, а Отабек фыркает и тянет на себя. Так, чтобы путаться ногами и обдавать горячим дыханием макушку. - Ты, Юра, смелый, - прижимает ближе, давя все возражения, - Отчаянный иногда такой, что аж дурно становится, - тихий шепот на ухо. - Такой вдохновленный, такой прекрасный. Сильный и потрясающий.     Отабек тычется ему в волосы, переводит дыхание. - Настолько потрясающий, что хочется смотреть как ты сияешь, не моргая. Я питекантроп, говорить не умею, - сверху доносится сухой смешок, а Юрка лежит замерев, так, что не только руки одеревенели, но и сердце, кажется, остановится сейчас. - Но так хочу остаться рядом, что про все остальное забываю. Как рыбка. Юра фыркает. - Золотая. - А? Ага, она самая. Можно я останусь с тобой, Юр? Юра смеется тихо и истерично, смешки перемешиваются с хрипами и грозят превратиться в рыдания. И пока он дрожит и давится вздохами - Отабек рядом. И обнимает все так же крепко. - Можно, все можно, - в горле першит, но Юра будто не замечая, продолжает. Подбирается повыше, чтобы в глаза смотреть. -  Все что захочешь можно, пока не уйдешь - что угодно. Смотри, обнимай, целуй. Что угодно, Бек, так долго как только захочешь. Так долго, сколько сможешь. Юра не замечает, как сильно он обхватывает ладонями щеки, заставляя смотреть в глаза свои зеленющие - тебе же так нравятся - и Отабек в этих глазах, в нем самом, ломком таком, но сильном до жути, утопиться готов. И уверен, что не пожалеет ни секунды. - Значит навсегда, Юр. - Что? Вскидывает голову так резко, что в глазах мутнеет. Последние слова кажутся бредом. - Если пока я хочу, значит навсегда. Словами придавливает будто каменной плитой - окрыляет. - Правда? - Правда, Юр. - Тогда люби. И натыкаясь на непонимающий, ласково-насмешливый взгляд - - Смотри, обнимай, целуй, люби. Пожалуйста. - Я уже давно, - тихо шепчет в оттопыренное ухо, сдувая дыхаем светлые пряди,  - Я уже. Юрке кажется, что он подлетает и кружится, кружится, кружится как при прыжке, да только количество оборотов не то что за четыре перемахнуло - за сотню. Юра Плисецкий как атомный взрыв: ноги, руки и голова после разговоров с ним отдельно от тела. Он язвительный, колючий и все такое, да. Но он тоже человек. - Бека? - А? - Я тебя люблю.