Тайна на троих

Абзац стекал черными чернилами по странице ниже и ниже, заливая написанные и перечитанные сотни раз строчки. Заливал, чтобы никому не дать знать о том, что происходило. Заливал, чтобы лучше отпечаталось в памяти – золотым дымом, не выветривающимся даже от самого сильного сквозняка. Они поделили эту тайну на троих. Двое бывалых, привыкших ко всему, прошедших через все круги ада. Один совсем юный, со сбитым от недавнего воскрешения блеском в глазах, наивных и по-детски честных. Их связывало даже не кровное родство, не проведенное вместе время и не попадания за черту, в мир мертвых. Каждый из них знал, насколько дорого каждое мгновение, утекающее сквозь пальцы. Все они знали, какую цену надо заплатить за жизнь. Стершиеся рамки обыкновенных людских приличий забылись, разбились и канули в небытие. Руки, привыкшие убивать, с силой обхватывали талию Адама. Он почти физически чувствовал, как робость его желания ломает ребра. Непослушные волосы щекотали ухо, вторя горячему дыханию на белоснежной шее. Сэм двигался медленно, замирая каждый раз, когда его близость к брату была ни с чем не сравнимой. Еще ближе могли быть только души, слепленные в единую композицию в экстазе чувств. Адам глубоко изгибался в спине, почти до боли в позвоночнике. Руки обхватывали шею его второго идола, стоявшего прямо перед ним. Миллиган вобрал в себя воздух, изогнувшись еще больше и возведя лицо с прикрытыми от наслаждения веками вверх. Дин большим пальцем провел по его щеке, по фарфоровой тонкой коже, и потянулся к обветренным губам. Передав со своей нежностью горький вкус отчаяния, затянувшего все тело, клетка за клеткой. Его торс тонкий, совсем не истерзанный жизнью – ни царапин, ни шрамов. Гул бьющегося сердца – живого сердца – прорывал грудь, грозясь тысячей игл вылететь снаружи, еще раз лишив своего хозяина жизни. Он был согласен на все. Смерть оказалась вовсе не такой страшной – пережив ее один раз, второй уже не представлялся вечной мукой. Адам просил – шепча про себя в темноту, в пустоту, звездам – чтобы этот момент продлился вечность. До следующего прихода смерти к нему, успевшей так полюбить молодого Винчестера. Смерть сжигала его тело, но страсть оказалась сильнее: она способна была охватить огнем все, заставить гореть заживо, проникая в самые кости. Обнажить душу, а не только мышцы, обтянутые кожей. Отдать себя, свое сердце, истекающее кровью, в руки тех юношей, которые еще совсем недавно были чужими людьми. Дин тоже обнимает его. Их с братом руки рядом. Взгляды встречаются, когда старший отстраняется, чтобы запечатать поцелуй на шее – простой, не терзающий. Сэм улыбается ему. Наш маленький мальчишка. Пусть будет с нами хотя бы так. Сэм чувствует, как дрожит рядом с ним бывшее его несколько минут назад девственным тело, как Дин прижимается к Адаму, будто желая слиться с ним в одну скульптуру – их личного безумия, смешивающего буквы в одно сплошное месиво. Стоит немного изогнуться в пояснице – и Адам стонет тихо, страшась разрушить это сладкое наваждение. Он чувствует, как возбужденная плоть брата трется о его собственную, когда сил терпеть уже нет, когда зрение пульсирует, когда забываешь, где ты… Дин ловит Адама в свои объятия – улыбающегося, благодарного, со сверкающими капельками пота на лбу, с разлившейся влажностью чуть-чуть ниже пупка. Сэм подходит сбоку, ерошит волосы младшего брата и снова смотрит на Дина – «Это все?». Старший кивает и становится на колени, увлекая за собой Адама. Ослепительный ультрамарин дрожит, готовый вылиться в любую секунду. Дин не поймал тот момент, когда губы Адама накрыли его собственные – неумело от волнения - и прошептали, утопая в терпком тепле: - Не бросайте меня, пожалуйста…