Завтрак

Узкие лучи солнца вкрадчиво пробирались через полупрозрачные занавески, лениво заползая в комнату. Неспешно плыли мягкими полосами, держа прямой курс на смятые белоснежные простыни, и, спустя пару минут, поддразнивающе расположились прямо на макушке мирно посапывающего Володи. Владивосток сквозь сон недовольно хмурится, подергивая носиком, и жмурит глазки от теплых лучей, падающих на лицо. Приоткрывает веки неспешно и моргает пару раз, смотря в какую-то несуществующую точку прямо напротив себя. Мягкие лучи солнца придавали дому на Невском проспекте 24 вид какой-то совершенно аристократический: вроде обычная спальня, а выглядит, как настоящий музей. И полки с книгами стали глубокого коричневого цвета, и радуга от лучей, проходящих сквозь графин с водой, чарующе расположилась на светлой стене, и картины на ней же – словно шедевры лучших галерей. "Александр Петрович живет в музее" – пронеслось в полусонном разуме Приморского, после чего он перевернулся на спину, и, потягиваясь, хорошо зевнул. Наклонил голову вбок, и, не обнаружив рядом владельца "музея", хмыкнул коротко. "Уже проснулся?" – лениво рассуждает Вова и тянется к смартфону на прикроватной тумбочке. Приморский прилетел в Санкт-Петербург только вчера, поэтому режим нормализовать пока не успел – осознал он это, увидев цифры "12:38" на экране блокировки. – Господи, конечно, уже проснулся! – восклицает Владивосток, откидывая уголок одеяла, и резко подрывается с кровати, нашаривая на полу пушистые темно-синие тапочки. Володя наспех заправляет кровать, взмахом покрывала чуть не свалив вазу с цветком на прикроватной тумбочке, после чего торопится отыскать Романова. Какой стыд, он провалялся в постели почти до обеда! Саша наверняка решил не будить его из вежливости, надеясь, наверное, что Приморский и сам вовремя проснется. Дурацкие часовые пояса, выставляют Вову соней перед самим Санкт-Петербургом, черт бы их побрал! – Александр Петрович, простите, я так долго спал! – Владивосток шуршит тапочками по ступенькам лестницы, торопливо спускаясь вниз. – Вам стоило разбудить меня, уже ведь почти обед... Саша ожидаемо нашелся за поворотом на кухне: на столе уже расположились несколько мисок с чем-то съестным, на плите грелась сковорода, а сам Романов доставал упаковку яиц из холодильника. Питер закрывает дверцу, и, поворачиваясь к забежавшему взъерошенному Вове, тянет уголки губ в легкой улыбке. – Доброе утро, Владимир. – игнорируя факт того, что не особо-то уже и утро, мягко здоровается Саша. – Все в порядке, вы ведь с другого конца страны приехали. Вам необходим хороший отдых. – Но ведь!.. – восклицает Приморский, подходя ближе. – Я вчера часов в десять уснул, меня вырубило так надолго... – Тем лучше, что ты дольше поспал. – Питер отставляет коробку на стол, и делает пару шагов навстречу Вове. – Главное, чтобы ты хорошо чувствовал себя после перелета. Саша вне улицы – домашний, расслабленный, привычного Александра Петровича напоминающий лишь парочкой уважительных предложений: изредка Володю он полным именем все-таки называл. Но, как минимум, в стенах этого дома Приморский удосуживался ласкового перехода на "ты", а гордо звучащего "Владимир" – замены на милого "Вову". Романов по утрам особенно уютный: без очков, со слегка растрепавшимися волосами, в темно-синей пижаме. У Владивостока, кстати, такая же – нашел ее под предлогом, что "парная одежда – это мило", и стыдливо спросил, не перестанет ли Питер теперь носить свою. Романов на это только умильно улыбнулся, а в доказательство того, что чем-то странным это не считает – сделал с Володей совместную фотографию. В одинаковых пижамках, конечно. Саша мягко поправляет взъерошенные волосы Приморского, перебирая волнистые пряди тонкими пальцами, и, чуть отодвигая их, оставляет влажный поцелуй у него на лбу. У Вовы на щеках моментально расцветает легкий румянец, и он завороженно смотрит за медленно отстраняющимся Романовым. – Мы сегодня никуда не спешим, я рад, что ты выспался. – заботливо произносит Питер, тактично умалчивая факт того, что сам он проснулся меньше часа назад. – Думаю, ты голоден, так что скоро будем завтракать. Догадку Саши подтверждает громкое урчание желудка Вовы – Приморский резко хватается за пузико двумя руками, пытаясь угомонить пение китов, и заливается алым румянцем. Романов издает негромкий смешок, смущая Володю еще больше, но разворачивается к плите, беззвучно говоря ему "сейчас мы покушаем, не переживай". – Поздновато для завтрака... – констатирует Владивосток, задумчиво склоняя голову вбок. – это... это забед получается. Санкт-Петербург останавливается с нарезкой сочного помидора на деревянной дощечке, и на лице его читается сложный мыслительный процесс. Спустя пару секунд он обрабатывает поступившую информацию и негромко прыскает, осознав слияние слов "завтрак" и "обед". – Придумаешь же... – мягко посмеивается Саша, продолжая шинковать помидор. – А вечером тогда будет обужин! – Вова хлопает кулачком по ладони другой руки, своими лингвистическими изобретениями однозначно довольный. Романов улыбается, слушая забавные метаморфозы собеседника, и осторожно укладывает тонкие кружки помидора на разогретую сковороду. С Владивостоком он улыбался часто: тот словно привносил какую-то светлую, по-юношески наивную радость, просто появляясь в поле зрения. Володя ждет, пока все кружочки помидорок отправятся греться на тефлоновую поверхность, после чего осторожно обнимает Питер со спины, переплетая руки чуть ниже его груди. Утыкается носиком в лопатки, и как бы зарывается им в темно-синюю ткань пижамы. Ластится аккуратно, стараясь Саше не мешать, и льнет поближе. – А что на завтрак? – со скромным любопытством уточняет Володя, укладывая подбородок на узкое плечо Романова. – На забед? – улыбаясь одними уголками губ, уточняет Романов. – Глазунья с кремчизом, кунжутным маслом и тостами из ржаного хлеба. Стоит взять слова обратно, Александр Петрович живет не в музее, а в первоклассном ресторане. Его любовь к готовке, в том числе к мудреным блюдам (у которых Вова и названия-то не всегда выговорить мог, не то чтобы их приготовить) одновременно поражала и очень-очень радовала – вкуснее, чем Саша, не готовил, пожалуй, никто. Вчера вот, к примеру, он побаловал Приморского французской кухней, накормив восхитительным супом буйабес и конфи из кролика – Володя был уверен, что от гастрономического оргазма откинется прямо за столом. Владивосток слышит, как Питер с негромким стуком разбивает скорлупу у пары яиц. Саша мастерски – словно готовил на камеру для самой престижной кулинарной передачи, – отправляет яйца на сковороду, не повреждая желтки, после чего откладывает скорлупки на небольшое блюдце и делает нагрев чуть слабее. Вова с любопытством заглядывает на плиту через плечо Питера и едва сдерживает порывающийся наружу смешок. Александр Петрович, ну вы так и скажите – яичница. Вот так просто, без изыска, без всяких заумных названий. Впечатлить кулинарными терминами удалось, конечно, только вот тем забавнее, что оказалось за таким красочным описанием. Хотя Санкт-Петербург был бы, пожалуй, не Санкт-Петербургом, не оберни он даже что-то настолько обыденное в изящный ресторанный завтрак. – Если ты не занят, помоги мне, будь добр. – Саша что-то колдует над плитой (что вообще можно делать с яичницей?) и невесомо проводит пальцами по тыльной стороне ладони Вовы. – Накроешь на стол? – Да, шеф. – протягивает Приморский, неохотно разрывая объятия, после чего идет к шкафу за тарелками. – А шеф с раннего утра трудится? – С очень раннего. – наигранно тяжело вздыхает Питер, делая театрально-опечаленное лицо. – Всё для того, чтобы оказать гостям лучший прием. В целом, 11:45 можно назвать очень ранним утром, только с той оговоркой, что речь идет об Александре Романовом. Тот часовых поясов не менял, да и допоздна вчера не засиживался, предпочитая просмотр телевизора в гордом одиночестве теплым объятиям мирно посапывающего Володи, но поспать... все равно был горазд. Приморскому об этом знать, разумеется, было не обязательно – держать лицо, если была такая возможность, Саша действительно старался. Владивосток стаскивает с верхней полки несколько больших плоских тарелок, и, взяв по дороге приборы, осторожно раскладывает их друг напротив друга. Посреди стола обнаруживает стеклянную миску с салатом – салатом невероятно аппетитным: свежие огурцы будто нарезаны под линеечку, цветная капуста – аккуратно разобрана по соцветиям, а помидоры черри словно и вовсе вырастили в идеальной шарообразной форме. Приморский коротко облизывается, и, бегая глазами от салата к спине Санкт-Петербурга, оценивает шансы на незаметную дегустацию. Тихонько берет один кусочек огурца, и, поднося его ко рту, медленно разворачивается к Саше. Вова уверен в успешном проведении секретной операции ровно до того момента, пока не встречается с серыми глазами напротив и не останавливается, как вкопанный – хруст огурца в полной тишине ощущается особенно громко. – Вор на кухне? – вызывающе спрашивает Романов, стоя с горячей сковородкой в одной руке и с лопаткой в другой. – Это... это проведение органолептического анализа. – не теряется Володя, и лицо его вмиг становится настолько непривычно серьезным, что у Санкт-Петербурга уголки губ сами по себе безостановочно вверх ползут. – Как блюдо оценит член дегустационной комиссии? – Саша обходит сосредоточенного на придумывании оправдания Приморского и аккуратным движением лопатки перекладывает яичницу на широкую тарелку. – Огурец... – даже по выражению лица Владивостока можно увидеть, насколько непростые мысленные процессы идут у него в голове. Еду он привык есть, а не описывать. – имеет хрустящую консистенцию и... и приятно сочетается с салатной заправкой. Имеет запах... свежего огурца. Без посторонних привкусов. Пять баллов из пяти. – Блюдо имеет право на реализацию? – со всей серьезностью допытывается Романов, перекладывая к яичнице остальные составляющие завтрака. – Однозначно да. – с уверенным кивком отвечает Володя и победно смотрит на Питер. – Проверку прошло. Может поступать в торговую сеть. – Садись за стол, торговая сеть. – выдыхает Санкт-Петербург, относя сковороду к раковине. – Сейчас реализовывать будем. Приморский довольно устраивается на стуле, и, когда переводит взгляд на – как он ее про себя назвал, – яичницу, у него буквально отвисает челюсть. Нет, это та самая глазунья с тостами, кремчизом, соусом демиглас, молекулярным мхом, эспумой, хангикйотом – что там еще Александр Петрович перечислял? Романов как-то до жути эстетично посыпал ячницу специями – по аромату, похоже, свежемолотый черный перец и копченая паприка. Рядом с ней был аккуратный, можно даже сказать, ресторанный мазок зеленого кремчиза с мелко нашинкованной свежей зеленью. Из-под белка скромно выглядывали тонкие кружки сочных помидоров, а рядом теплились несколько тостов из темного хлеба. Питер предусмотрительно оставил немного места для уже продегустированного Володей салата, а вся тарелка была полита тонкими полосами ароматного кунжутного масла. Еще и микрозеленью все украсил – господи, да такую яичницу только в мишленовских ресторанах подавать. – Это... шедевр... – Вова завороженно смотрит на будущий прием пищи, и желудок громко с этим высказыванием соглашается: напоминает, что подкрепиться уже было бы неплохо. Приморский от очередного урчания смущенно губы поджимает и за приборы берется. – Ничего особенного. – легко пожимает плечами Романов, усаживаясь напротив Володи. – Обычный завтрак. Ох, Александр Петрович, если бы у каждого в этой стране был такой "обычный завтрак", всенародный уровень депрессии, наверное, резко бы полетел вниз, а уровень преступности в западной части России упал в два раза. Во всяком случае, начинать день (пусть и после полудня, это не так важно) с подобного приема пищи для Приморского было чем-то роскошным и уютным одновременно – поразительно, как Саша умело это совмещал. – Это лучшая яичница в моей жизни... – отправив небольшой кусочек в рот, с придыханием произносит Вова. – из-за масла так вкусно? Или из-за специй?.. – Из-за того, что кто-то голодный. – подмечает Санкт-Петербург, аристократично отрезая кусочек от яичницы и собирая им немного зеленой кремообразной массы. – Попробуй с кремчизом, так тоже очень здорово. Владивосток послушно набирает немного, пробует с интересом, а в следующий момент расплывается в довольный каомодзи – вкусно, вкусно до ужаса. Берется за ржаной тост и с первого кусочка влюбляется и в него тоже – хрустящая румяная корочка снаружи, воздушный мякиш внутри. От того, насколько было вкусно, хотелось радостно ногами дрыгать: день с такой едой начинался просто замечательно. Много времени, чтобы умять столь аппетитный завтрак, Вове не понадобилось – тарелка опустела довольно быстро, а урчание в животе сменилось с голодного на довольное. – Я бы так каждый день завтракал. Забедал, то есть. – Приморский откидывается на спинку стула, поглаживая пузико одной рукой. – Это было невероятно вкусно, спасибо огромное! – Рад, что тебе понравилось. – Романов осторожно протирает уголок рта после того, как доедает последний кусочек, и встает, забирая тарелку со стола. – Будем собираться в военно-морской музей? – Да! – Вова оживляется, воодушевленно складывая руки в замок. – Я очень хочу посмотреть на эскадренный броненосец, а еще на крейсер "Аскольд", и на торпедную подводную лод... Он не договаривает – чужие тонкие пальцы аккуратно берут его за подбородок, поворачивая на себя, и Саша мягко накрывает его губы своими, сминая их легонько. Владивосток буквально дыхание задерживает, отчего звук собственного сердцебиения в ушах отзывается особенно гулко. Санкт-Петербург слегка приоткрывает его рот и кончиком языка собирает остатки сливочного сыра с уголка губ, которые Вова не успел вытереть. Отстраняется неспешно, в растерянные лазурные глаза напротив заглядывая. – Испачкался. – с легким укором констатирует Романов и подушечкой указательного пальца проводит по носику Володи. Саша забирает тарелку и у Приморского, направляясь к раковине. Владивосток губы поджимает смущенно, но довольно. За ужином он тоже испачкается. Нарочно.