Про любовь

      — Россия! — крикнул РСФСР. Его сестры — Российской Республики — не было видно. Время было обеденное, — Россия-я-я! Где ты?       Младшей его сестре было восемь лет. Всего восемь. Увы, её матушка, старшая Российская Империя, сразу же порешила, что маленькая уже вполне может править большой страной, за что и поплатилась «головой». Хотя, скорее сердцем. Или и тем, и тем? Перечить своей тёте, родной тёте, которая взяла самого РСФСР и его брата СССР под свою опеку, когда их мать воевала и когда её не стало, он не мог. «Пусть мелкая правит» — считал РСФСР. Он чувствовал, что её в любом случае скоро не станет. Слишком уж много та болела. Было дело, когда она весь год провалялась в кровати с высокой температурой…       — Россия! — РСФСР уже начинал злиться. Он искренне не понимал, куда делась его сестра, — Я не хочу играть в прятки! Выходи! Там всё уже остыло! Это не смешно!       А вот после смерти и тёти стало совсем худо. Сестра схватила такой недуг, что её постоянно стало трясти от невероятной лихорадки. Лекари не отходили от неё. В душе, конечно, он жалел сестру, но старалася не навещать её. Не видел в этом смысла. Каждый раз, когда он все-таки навещал её, РСФСР видел одну и ту же картину: стонущую от боли Республику, множество лекарей, окруживших кровать, словно вороны тухлое мясо и противный запах таблеток. Иногда ему кажется, что тело Республики начинает потихоньку разлагаться.       — РСФСР?       — А? — парень развернулся и увидел фигуру поварихи, — Что случилось?       — Вы не видели, куда подевался кухонный…       — Обожди, Республики нигде не видно, потом разберемся. Россия!       Зимнее небо хмурилось, пресказывая беду. РСФСР чувствовал, что что-то не так. Но что именно?       Его сестра редко выходила из комнаты, а если и появлялась на глазах, то всегда молчала, грустным, больным взглядом, переполненным безразличием к миру, смотря в одну точку. Чаще всего она выходила летом, чтобы она могла прогуляться по саду. В таких случаях РСФСР, как самый старший в семье, следовал за ней, чтобы она не упала в обморок и вообще не потерялась.       Однако на этот раз ему пришлось оставить её ненадолго. Совсем на чуть-чуть. Нужно было дать пару подзатыльников младшему брату, что в очередной раз нахулиганил.       Поведение у Республики было весьма странным, особенно последнее время. На днях она попросила листок и перо, написала письмо, но никому не показала. Она настаивала, чтобы это осталось в тайне и с печальной улыбкой уверяла, что скоро все узнают его содержимое.       Как же он оказался глуп, оставив больную не только физически, но и душевно, сестру одну!       Республика внешностью напоминала свою мать. Раньше у неё были длинные и густые волосы, но ввиду болезней тётенька решила их отрезать. Длинные тёмные ресницы — единственные выглядели здоровыми и были на все сто процентов мамиными. Тусклые зелёные глаза, бледная сухая кожа. Да, так выглядела его младшая сестра, которую он помнил лишь в общих чертах.       РСФСР вышел на задний двор и ужаснулся.       Да, он нашёл свою сестру. Наконец-то, спустя долгих пятнадцать минут поисков. Он так и знал, что сестра снова вышла на задний двор.       Но только…        Маленькое, худенькое тело в крови лежало на холодном сугробе. Она была одета в своё любимое летнее платье, на которое было накинуто зимнее пальто. Оно тоже было испачкано красной жидкостью. Сестра его, как показалось РСФСР, улыбалась. Так умиротворенно, по-детски. Так, как умеют улыбаться только вечно больные люди. РСФСР отошёл на пару шагов назад и бухнулся в сугроб. Однако, вставать он не спешил. Он прикрыл ладошкой рот и смотрел на мёртвое тело. Да, она должна была умереть в самом скором времени, но… парень никак не ожидал, что вот так… это произойдёт.       Возле сестры лежала мятая бумажка, которую РСФСР далеко не сразу заметил:       — Где вы все потерялись? — на заднем дворе появился СССР. Он весело припрыгивал, улыбался. Только что повариха угостила его кусочком шарлотки, которая предназначалась Республике. А ещё задала странный вопрос: не знает ли он, куда подевался один из ножей. Увидев сестру, он спросил, — А чего это она? Потеряла сознание опять? Что это? А чего ты сидишь? Её ж нужно…       — Замолкни, — тихо сказал РСФСР.       — А?       — Завались, я сказал. Умерла она, — голос его дрогнул. Наступила короткая тишина.       СССР подбежал к сестре, наконец осознав ситуацию. Он схватил Республику и усадил её на землю. Из живота торчал окровавленный нож. Тёмные короткие волосы едва доставали плеч. СССР приложил два пальца к запястью сестры.       Нет пульса.       Испуганный мальчик отскочил. На его глазах заблестели капельки слёз. Да, он редко видел свою сестру, но всё-таки он любил её. В глазах помутнело, как и в душе. От былой радости не осталось и следа.       В глазах промелькнуло что-то белое, с трудом вызвав к себе внимание младшего брата.       — Тут бумажка какая-то, — всхлипнул СССР и протянул письмо брату. Парень наконец встал с клумбы и хмуро осмотрел помятую бумагу.              «Простите, простите меня! Я больше не могу так жить. Я больше не могу жить без маменьки!       Я помню, как я плакала каждый вечер. Я каждый день ходила, несмотря на ужасающую силу болезни, к маменьке и тетеньке на могилы, дабы навестить их. Тётеньку я тоже сильно любила! Я знаю, что вы для неё были прекрасными сыновьями. Простите, я считала, что нужно любить тётеньку так же, как и маменьку. Для меня было непонятной и чуждой ваша нелюбовь к моей маменьке. Как жаль, что я так и не смогла вам об этом сказать вживую…       Я долго не понимала это странное желание. Желание собственной смерти. Желание исчезнуть и забыться. Желание упасть в бездну, к мамочке.       Я помню тот вечер. Вечер, когда маму закопали в холодную землю. Тогда я больше не могла жить. Тогда моё тело, больное, худощавое тело мне больше было не нужно.       Я так много болела. Каждый год был для меня новым испытанием. Ангина, свинка, простуда. Градусник, лекари, таблетки. И так по кругу. Врачей я видела чаще, чем родную матушку. Сами ведь знаете.       В тот день я едва стояла на ногах. Высокая температура, от которой меня тошнило и трясло, держалась две недели. Ровно в день похорон матери я и прихворала. Помните?       Я не могла нормально спать. Кружилась голова и мир. Я была планетой, которая движется быстрее остальных планет вокруг Солнца. Мне казалось, что бегу так быстро, что все вокруг меня расплывается, становится нечётким малозначительным пятном.       Почему вы никогда не заходили ко мне? Я всегда вас ждала, мне не хватало вас! Я вас любила…              После того, как меня провозгласили правительницей, я пыталась заставить себя поработать во благо народа. Но вы ведь только усмехались над моими тщетными попытками. Верно?       Моя боль с каждой минутой усиливалась. Просто представьте мои ощущения:       Слишком много людей в моей комнате. Не вижу лица. Веки сами собой закрываются. Тело горит и подпрыгивает от ударов лихорадки. Люди, слишком много людей. Я почти ничего не слышу.       Тогда я поняла, убедилась в своем желании.       Я хочу умереть.       К моему лбу прилокладывали что-то. Это что-то резким морозом обжигало лицо и становилось чуть-чуть легче. Потом такое же клали мне в ладошки, на живот и на ноги. Это что-то спустя какое-то время таяло и мне клали снова.       Облегчение.       Тогда я переставала дрожать так сильно. Иногда резко дёргала руками и ногами. Лица становились чётче.       И я увидела лекари. Много лекарей.       Мое тело обмазывали льдом и снегом. Иногда я закрывала глаза и видела маму. Иногда на секунду казалось, что она держит меня за руку, как и раньше. Как жаль, что это не она.       — Вы обязательно поправитесь, — говорили мне лекари, сжимая в руках мою ладошку. Эти слова я часто слышала сквозь сон, — А тперь не… и постарайтесь…       Тперь? Что постараться?       Это был самый ужасный день в моей жизни. Похороны матери. Ужасающая болезнь.       Я не могу сказать точно, сколько прошло времени. Хотя, мне сказали, что я не вставала с кровати две недели. Дни мелькали перед глазами, я ничего не осознавала. День. Лекари. Таблетки. Ночь. Тошнота. День. Лекари. Таблетки. Ночь. Тошнота. День. Лекари. Таблетки. Ночь. Тошнота.       Мне правда казалось что я начинаю сходить с ума.       Зачем мне всё это? За что? Если меня не станет по моей воле, то я попаду в ад? Я уверена, что хуже моей жизни нет ничего. Да и жизнью мне это назвать трудно.       Но вот настала третья неделя. Мне все ещё плохо. Но теперь я могу есть сама. Изредка я выходила на улицу. Лекари и ты, РСФСР, не оставляли меня ни на минуту. Жаль, я не видела СССР.       Хочу умереть.       Это было моё единственное желание.       Но вот и самый последний день в моей жизни. Я точно знала что он последний. Я была уверена. И я была права. Была права.       Нет, я умру не от болезни. Не от болезни. Не от болезни — и хорошо.       Лекари отпустили меня. Точнее, оставили меня с тобой, РСФСР.       Вот мы вышли на улицу.       Этот морозный январский воздух щипал мне лицо. Я сидела на скамеечке. Сидела на скамеечке и слабо улыбалась.        Мой последний день.       РСФСР не понимал моей странной радости, потому как никогда не болел так, как болела я. Никто не болеет так, как болела я. Никто не проходил через мои муки.       Вот я вожу пальцами по заснеженной скамейке и смотрю на качели. Хотелось бы, как и все дети, за которыми я часто смотрела из окна, раскачаться высоко-высоко, достать ногами до неба, почувствовать себя птицей. Узнать игривость ветра, который заходит сквозь одежду и щекотит тело. Ходить в лес за ягодами. Играть в салочки. Учиться интересному. Кататься с саней. Хотелось.       Но ещё больше хотелось умереть. Я никогда не смогу быть такими же, как те беззаботные дети, которые редко болеют. Как жаль. Но теперь мои мучения закончатся. Наконец-то тело перестанет дергаться от тонких плетей лихорадки и обретет вечный покой. Ещё чуть-чуть. Да-а.       Простите меня! Я вас люблю. Я вас любила!

Ваша сестра, Российская Республика»…

      Долгая тишина. Звон в ушах. Мир расплывается в мужских слезах. Республика видела своих братьев. Они скорбили по ней. Они тоже любили её.       Девочка держала за руку маму. Больше прикосновения не доставляли ей той боли и тех неприятных ощущений, которые она испытывала при жизни.       «Я вас люблю. Я вас любила!»