Скажи мне "Да"

Папирус, принесённый специально для переписывания старых и уже давно испорченных рукописей, был аккуратно разложен на столике. Перед моими глазами лежало десять листов новой и чистой бумаги, которую мне предстояло заполнить чернилами из сажи и масла. Когда я была маленькой, подсмотрела, как матушка Исмана делала эту смесь. Могла долгое время наблюдать за этим процессом, не отводя глаз. Жёлтое масло сразу же становилось чёрным, похожим на мрак из моих кошмаров. Тростниковое перо аккуратно коснулось тёмной жидкости, переместилось на папирус. Признаться, я до сих пор ненавидела переписывание этих старинных и почти рассохшихся писаний, только вот выхода не было. Нужно отвадить Эпистата от подозрений, затуманить ему разум, притворившись тем, кем я никогда не хотела быть. Навыки каллиграфии стали улучшаться, ведь я сутки напролёт сидела в библиотеке, пытаясь угодить этому правильному во всём мужчине. До сих пор не верилось, что прямо у него под носом находилась одна из тех, на кого он ведёт охоту. Даже забавлял этот факт, ведь иногда можно даже и не замечать самых простых и очевидных вещей, но стоило всегда быть в здравом уме, хотя про рассудок можно было и позабыть. Так хотелось отвечать колкостями на слова Амена, следить за его бурной реакцией, за его постепенно исчезающим терпением. Но стоило только подойти к нему ближе, то сердце начинало непроизвольно сжиматься, а душа уходила в пятки. Он был выше меня на три головы, шире и мощнее. Казалось, что его ладонь с лёгкостью обхватила бы моё горло в порыве очередного гнева. Наставник Реммао всегда говорил, что не стоит язвить, не нужно быть занозой, но я просто не могла не позволить себе. Каждый раз появлялось дикое желание заглянуть в душу этого неподступного и правильного Эпистата. Чем-то он зацепил, околдовал. Аромат граната, смешанного с цветами, опьянял, проникал до самого мозга, заседал где-то в носовых пазухах и не исчезал. В голове крутилось только одно - я должна узнать его ближе. В сознание я пришла из-за резкого точка в плечо. Брови сразу же собрались в кучу, ведь стоило мне не оторвать руку от папируса, то весь труд был бы насмарку. — Ты закончила? — помощник Амена, Тизиан, появился словно из ниоткуда. Заглянул в только что переписанный папирус и ухмыльнулся, — А ты заметно преуспела. Видит Сешат, ты не такая уж и бестолочь. — Если бы ты пришёл мигом раньше, то сам бы показывал испорченный папирус, доказывая Эпистату, что это не по моей вине пролились чернила, — от возмущения даже не хватало воздуха в лёгких. Всё же я не настолько сильно брезговала писанием. Иногда даже гордость появлялась при виде готовой переписи. — Прикрываться именем Эпистата решилась? Что ж, посмотрели бы, кому он поверил больше: мне, его правой руке, или наглой девчонке, которая навлекает на себя лишь одни неприятности. — Зачем пришёл? У меня много работы, — я заметила, как Тизиан брезгливо взглянул на мои рукописи, а затем безразлично перевёл взгляд на меня. — Эпистат зовёт тебя. Говорит, что дело есть. Договорив это, он медленно и вальяжно удалился, оставив меня в непонятных ощущениях. Неужели я опять заслужила одно лишь презрение? Исфет, это наказание ни за что же закончится для меня. Быть похожей на рабыню, запертую в четырёх стенах, ощущалось тяжело. Я даже не могла представить, что подобная ссылка в Фивы окажется такой бесполезной, потому что никак не улучшит мои навыки. Онейромант из меня выходил сносный: иногда я брала мелкие заказы, когда выдавалось время. Под покровом ночи, стоило Эпистату и его войску закрыть глаза, я выходила из своего жилища и направлялась к тому, кто нуждался в моей помощи больше всего. Мне нельзя было стоять на месте, потому что так ты будешь только отвыкать от той среды, в которую вошёл так же стремительно, как можешь и вылететь. Оставалось только бросить взгляд на подсохшие листы папируса, аккуратное свернуть их в трубочку и, находя в голове нужные оправдания за все грехи, которые ты либо совершил, либо нет, отправиться к Амену. Этот мужчина отличался от всех египтян. Я никогда не видела человека, который бы настолько приковывал внимание к своей персоне. Непохожий на других. Белёсый, пахнущий гранатом и миртом, грубый и закрытый. Амен являлся загадкой, одним большим знаком вопроса, магнитом, к которому так и тянуло. В нос сразу же ударило ощущение сухости и песочности воздуха. Ветры пустынь гоняли золотистый песок своими порывами, закручивая его в вихрь. Он рассеивался, когда неожиданная активность спадала, а затем снова поднимался, собирался воедино. Кругом одни песочные барханы. Оглядишься - и увидишь, как мощные ветви пальм с зелёными листьями умиротворённо покачивались от дуновения ветра. В моём сердце жил Египет, я не могла представить себя не здесь. Не могла представить иной жизни, потому что любила это палящее солнце, любила Нил. Но то, что сотворил Египет с моей судьбой... Иногда приходилось умещать в себе и ненависть, и печаль, и радостные моменты. Девочка-сиротка, которую приютили добродушные люди. Девочка, ставшая шезму. У человека есть два пути: действовать либо ради денег, либо ради любви. До определённого момента в голове жила мысль, что всё это ради жизни не на улице, не в закромах Гермополиса. Но чему-то суждено измениться. — Ночью тебя можно встретить, завернув за любой угол, зато днём тебя не дождёшься, — по телу пробежали мурашки из-за неожиданно грубого и презренного тона. За спиной стоял Эпистат. — Прошу прощения, задумалась, — да о том задумалась, о чём тебе, Амен, лучше не знать, — Мне опять нужно писать имена умерших? Пальцы болят уже от этого тростникового пера. Эпистат обошёл меня, встал рядом. С ним я казалась маленькой фигуркой, которую, если взять в руки, можно было бы легко разломить напополам. Этот белокурый воин смотрел куда-то вдаль, а затем повернул голову ко мне. Долго же его небесно-голубые глаза рассматривали меня. Жаркое фивское солнце, а на тебе всё та же белоснежная накидка. Ты прячешься от солнечных лучей, но не спрячешься от меня. Ты покорил моё сердце. Фарфоровая кожа, повреждённая десятками шрамов; от тебя исходил волшебный и чарующий запах. На моей памяти мало людей, которые бы так заботились о себе. Не такой, как все. Ты родился белёсым, сильным, будто Ра уже знал, что бы будешь служить Фараону, служить Богу Солнца. — Твои навыки письма стали гораздо лучше, Эвтида, — Эпистат расслабил лицо, теперь оно не выражало напряжения и готовности ответить колкостью, — Ты делаешь успехи. — Спасибо. Желания язвить не было, поскольку нечасто можно было услышать похвалу в собственный адрес. Ты потеряла хватку, Эва, признай это. Тот, кого я не любила больше всех, кого боялась и избегала, стал объектом внимания, объектом заинтересованности. Чем чаще мы виделись, тем больше в сердце разгоралось желание узнать, что же на самом деле скрывается за этим серьёзным и каменным лицом. Маска, которую носит Эпистат, слишком манит, притягивает. Я помню, как мы ехали в одной колеснице до Фив. Это чувство, когда ты, окружённая охотниками на шезму, буквально находишься в их цепких лапах, невозможно забыть. Но Амен, возможно, и не догадывается, во что вляпался, взяв на службу тех, на кого ведёт охоту. А я не догадывалась, что с первого же взгляда питаю интерес к этому строгому и недоступному человеку. Эва, о чём ты думаешь? Дурнушка, потеряла голову от Эпистата. Соберись, будь той Эвтидой, которая могла бы свести этого строгого и недоступного мужчину с ума. Затумань ему разум, очаруй и помани к себе, чтобы жить так, как хочется тебе, а не кому-то ещё. Никто не может помыкать тобой. Давай же, извертись, будь подобием змейки, которая попала под раскалённое солнце Египта, стань той, на которую больше никто не посмеет посмотреть как на простую переписчицу. — Утром поедешь со мной в другой отряд. Перепись там нужно провести, чтобы знали, сколько здоровых людей осталось, — Амен прошёл мимо, а его белоснежная накидка проволоклась по песку. Но ей не суждено было уйти вместе с хозяином, — Эвтида? Золотистая сандалия красовалась на конце накидки, заставляя её сползать с Эпистата. Често, не знаю, что именно пришло мне в голову, но только так я могла привлечь внимание к своей персоне. Я столкнулась с осуждающим и озлобленным взглядом охотника. Кто бы мог подумать, что такая, как я, решит проявить такую дерзость. Как хорошо, что сейчас никто не видит данный эпизод. Небесные, даже опаловые глаза, в которые все так боялись заглянуть, сейчас готовы были испепелить меня. Капюшон накидки слетел с головы, а вот до конца спасть ткани с плеч не давала цепочка. Глупая Эвтида. — Окаянная, что ты делаешь? — Амен схватил накидку и вытянул её у меня из-под ноги. Он быстро оказался рядом со мной, сжав в своей огромной ладони моё тонкое запястье. Пальцы, как тиски, сдавили его. Даже казалось, что кровь перестала поступать к этой части тела, потому что рука сразу же стала ледяной, — Играть со мной вздумала? — А ты, господин, уже распоряжаться мною вздумал? — я замерла в страхе, но так легко сдаваться не хотела. Бровь изогнулась в непонимании. Сейчас я казалась глупой девушкой, но за такой глупостью зачастую скрываются ум и холодная расчётливость. — Бесстыдная. Притворяешься дурочкой, делая всё мне назло. Забыла, что перед тобой Эпистат стоит, который тут же может голову твою отсечь. — Отсеки. Ты только и делаешь, что разбрасываешься такими словами, только способен ли ты воплотить их в жизнь? Я чувствовала, как начинаю сильнее наклоняться назад, потому что лицо Амена приближалось. Его белоснежные и мягкие волосы щекотнули щёку, а ровное дыхание даже напугало. Я сама перестала думать и дышать, потому что была в потрясении. Лишусь ли я головы или нет - полностью его решение. Но Эпистат высвободил моё запястье из своей хватки и кивнул мне головой. Показывает направление, в котором мне следовало идти за ним. Неужели прямо сейчас, когда нас все могут заметить и надумать себе чего-то, ты просто уведёшь меня? Вот, кажется, и настал твой конец, Эва... Охотник, поймавший свою добычу, загнавший её в угол, шёл твёрдо и уверенно, направляясь к собственной обители, которую приготовили местные жители. Покои были самыми шикарными, дорогими и величественными - под стать хозяину. Никто прежде не бывал у него, только я одним вечером посетила это таинственное место, намывая склянки из-под ароматических масел, которыми был одержим Амен. Поначалу казалось, что он безумец, который хочет источать запах граната и других трав. Но разгадка была не в эстетическом аспекте, а по причине палящих лучей. Ты служишь Солнцу, но оно губительно для тебя. Ты отдаёшься тому, кто рано или поздно станет причиной твоей смерти, иначе быть не может. Пока я витала в своих мыслях, Эпистат открыл дверь и качнул головой в знак того, чтобы я немедленно заходила, иначе мне не сдобровать. — Девчонка-переписчица, возомнившая, что может бесстыдно рассчитывать на что-то? — ладонь упёрлась в каменную стену. Амен склонился надо мной, заставив казаться ещё более мизерной, чем я была на самом деле, — Пишешь так себе, а вот наряды подбирать умеешь. — И что же, господин, в этом такого? Я не вызвалась сюда, но навыки мои стали лучше. А на одежду не смотри. Не обязана прикрываться несколькими метрами ткани, — запугать решил меня, но я не сдамся просто так. Провоцируешь каждый раз, когда мы видимся. — Может быть, не зря я тебя, шастающей в ночи, постоянно вижу? — тяжёлый взгляд Амена перешёл на мои губы, которые нервно поджимались, — Чего замолчала? Всегда такая резкая и невежественная, а тут вдруг стала покорной. — Нравится тебе меня обижать, Эпистат? Воинственный мужчина не ожидал, что его могут подловить. Выражение его лица переменилось от грубого и безразличного до потерявшегося. Кто-то сказал, что он обижает девушку, расстраивает её. Для каждой сравнение с такой женщиной является оскорблением, и я не стала исключением. Пусть думает, что он захочет, но вот так, чтобы меня сравнивали с той, которая продаёт тело за деньги... Тонкий указательный пальчик коснулся гладкой щеки Амена. Кожа мягкая, как у новорождённого. Невероятно, сила масел? Мы встретились глазами, и я поняла, что в его глазах я вижу упорство, стремление и бесконечное желание быть первым. Кто-то бы за такого мужчину проплыл по всему Нилу, а я сейчас стою и думаю о том, как бы заманить его к себе. — Не знала, что эти масла такие чудодейственные. Кожа такая мягкая и приятная, — ноготь, щекотавший кожу, перешёл на капюшон, который всё ещё был на Эпистате, — Слуга Ра сам постепенно сгорает от любви к своему Богу. Не надоело ещё носить это, прячась от меня? Золотая цепочка, скреплявшая два конца полотна, расстегнулась. Белоснежная накидка упала на пол, позволяя ещё ближе рассмотреть рельефное тело охотника. А ты идеален. Как ни крути, я очарована, меня так и манит к тебе. Риск - штука интересная, но почему постоянно рискую я? Амен, заметив мой заинтересованный в нём взгляд, коснулся подбородка, задрав его вверх. Он несколько секунд изучал меня, а потом резко выдохнул, взяв себя в руки. — Ты чертовка, Эвтида. Не стесняешься ничего, не пытаешься высвободиться или попросить прощения. Почему ты такая? Почему всегда, когда я рядом, ты становишься неуправляемой? — Может быть, я устала быть послушной. Следовать везде за тобой так утомительно, господин. Везде лишь папирус и чернила, — кончики пальцев легко пробежали по шее мужчины, двигаясь к груди. Мышцы, одни сплошные мышцы и ничего другого. Ноготок очертил круг около соска, — Тебе нравится это, Эпистат. Лицо как напряглось. Действительно, Амена я застала врасплох, потому что выражение, которое всегда казалось недовольным и злым, сейчас изменилось. Он прикусил нижнюю губу, надул щёки, пытаясь сохранить равновесие. Но чего только стоит - вот так стоять и смотреть на то, как эта неприступная скала мучается от ласки. Эпистат не стал долго размышлять, склонился над моей шеей и оставил багровую отметину, которая, по-видимому, ещё долго будет украшать мою кожу. Это действие раззадорило, - он вошёл во вкус. Сначала горячий язык касался меня, а потом мягкие и нежные губы, которые творили безумство. Он удерживал мои руки над головой, не давая даже пошевелиться. Хватка была сильной. — Девчонка, лишившаяся рассудка, теперь сводит с ума и меня. Не понимаешь, что своими одеяниями только заводишь? Глупая, — слова сопровождались рваными поцелуями шеи, но вдруг белокурый Эпистат навис надо мной, заглядывая прямо в глаза, — Шастаешь у меня под носом, думая, как бы вывести меня из себя. Любому понятны твои планы. — Если разгадал всё, почему медлишь? Я стою перед тобой, на мне твоя отметина, а ты задумал отступить? — Думаю над тем, что бы ещё такого с тобой сделать. Хищный взгляд прошёлся от макушки и остановился на груди, которую прикрывал тёмно-синий, подобно ночи, топ. Рука Эпистата без стыда обхватила левую грудь, заставляя ткань задраться выше. Сжимая и разжимая её, я чувствовала, как подавляю в себе стоны. Слишком чувственно надо мной издевались, я не могла стоять просто так и делать вид, что ничего не происходит. Но тут глаза цвета опала взглянули на меня, на раскрасневшееся лицо, которое я пыталась увести в сторону, чтобы ты, Амен, не видел такую слабую меня. Но сейчас ты не выглядел победителем, который ликовал над загнанной в угол добычей. Ты изучал мои эмоции, пытался распознать чувства, что я испытывала в этот момент. Отстранившись, Эпистат запустил руку в белоснежные волосы и набрал воздуха в лёгкие. Почему он вдруг прекратил? Он вдруг понял, что заходит слишком далеко? Неужели, когда мы были настолько разгорячёнными, к нему в голову пришла та самая отрезвляющая мысль? Я не могла перестать разглядывать его, не могла и глаза отвести от этого прекрасного и видного мужчины. — Ты жалеешь о том, что произошло? — шаг вперёд, а ты отошёл назад. Неужели и вправду решил отступить? — Я жалею о том, что не могу рассчитывать на большее, чем такое удовольствие, Эвтида, — руки сжались в кулаки, я могла видеть, как на них всё сильнее выступали вены. Желваки на лице Эпистата начали неконтролируемый пляс, — Мне не стоило это всё начинать. Я видела, как он мечется между своими зарождающимися чувствами и возложенными на него обязанностями. У него никогда не будет права выбора, потому что за него решает Великий Ра. Амен лишь является его голосом, его глазами. Именно этот белёсый воин, появившийся на свет не таким, как все, был избранным. Тебе не дано право любить, для тебя этой возможности и не подразумевалось. Только вот ты сам решил нарушить правило, которому следовал долгое время. Отрешённый, Амен стоял посреди комнаты, не в состоянии даже взглянуть на меня. Насколько тебе тяжело сейчас? Правда ли, что у тебя есть нечто большее, чем простая заинтересованность? Я всё думала над тем, хочу ли я тебя просто подразнить или же по-настоящему ощутить любовь к кому-то. Постоянные упрёки в мою сторону, замечания и куча работы... Ты не можешь иначе, потому что не умеешь. Но я верю, что смогу помочь тебе в этом. Я рискну тем, что имею, ради того, у кого, кроме пустоты в груди, нет ничего. — Я знаю, что Эпистату не дозволено даже думать о любви. Я знаю, что сейчас ты в сомнении. Позволь страху пасть, Амен, — как только с губ слетело его имя, воин с мольбой посмотрел на меня. Я ещё никогда не видела такого огорчённого взгляда. — Ты не понимаешь, что сама же пострадаешь. — Если ты уйдёшь, я останусь. Ты вернёшься - и я буду здесь. Если ты начнёшь танцевать, я пущусь в пляс следом. Я думаю о тебе, ведь в моих мыслях только ты. Скажи мне "да". Фразы, которые неожиданно слетели с губ, дошли до самого сердца этого холодного и каменного человека. Я увидела проблеск в этом взгляде, увидела надежду и бесконечное желание. Подойдя к мужчине, я обвила его руками. Тепло его тела согревало. Раз - стучит твоё сердце. Два - а вот и моё. Три - ты целуешь меня. Кажется, что в это мгновение разрушатся все пирамиды, Нил выйдет из берегов, а на нас обрушится шквалистый ветер. Мы навлечём на себя гнев Богов, но зачем беспокоиться об этом сейчас, когда впереди вся ночь? Юбка слетела вниз, топ следом, и я стояла посреди комнаты полностью обнажённая. Эпистат подхватил меня на руки и бережно положил на кровать, оставляя лёгкий поцелуй на губах. Пальцы дотронулись ключиц, вызвав дорожку мурашек. Мне оставалось только вдыхать твой запах до тех пор, пока он навсегда не закрепится в моей памяти. Языком провёл дорожку до ложбинки между грудей, заставив извернуться, напоминая змею. Целуй меня, ласкай, люби меня, воин. Я знаю, что твоя любовь стоит всех сложностей, которые уготовлены судьбой, но я готова пройти всё, только если в конце пути я встречу тебя. — Эвтида, позови меня по имени. — Амен... Мой голос - услада для твоих ушей, а если и имя слетает с них, то тут ты точно обезоружен. Когда-то я считала тебя своей погибелью, а теперь только ты в силах спасти меня.