Земляника

      — Фрэнк, какого чёрта мы здесь делаем?       Джеймс останавливается на узкой тропинке посреди лесной чащи и оборачивается к Френсису. Тропинка эта в начале путешествия предстала перед ними в виде вполне приемлемой дорожки, по которой можно идти рядышком, и которая привела их к опушке леса, приглашая следовать дальше, в прохладную ажурную тень деревьев. Поддавшись этому приглашению, они направились вглубь леса. Дорога у них под ногами становилась всё более узкой и всё менее ровной. Теперь из неё торчали камни и толстые, скрученные корни деревьев, в выбоинах скопилась непросыхающая грязь, почва под ногами ощущалась всё более влажной. Густые ветви деревьев всё плотнее смыкались над головами. Голоса птиц, щебетавших на опушке, давно смолкли. Тишина вокруг казалась мертвенной и зловещей. Но они почему-то продолжали брести дальше, вперёд и вперёд, словно влекомые неведомой силой. Возможно, той самой, которая тянула их на поиски пресловутого Северо-Западного прохода?       — Гуляем, — пожимает плечами Френсис, останавливаясь в двух шагах позади Джеймса, опирающегося на шикарную трость — подарок его названного брата Уильяма.       Френсису приятно сознавать, что сейчас эта трость стала для Джеймса скорее, привычным атрибутом в руках, чем жизненной необходимостью, как в первые месяцы после их возвращения в Англию. Теперь Джеймс не чувствует, будто его суставы наполнены битым стеклом, а каждый шаг причиняет невыносимую боль. Они лишь привычно ноют, как и суставы самого Френсиса от старости и ревматизма.       — А за каким дьяволом мы это делаем?       Лицо Джеймса принимает чуть капризное выражение, которое так бесило Френсиса раньше, в самом начале их плаванья и которое так забавляет его сейчас. Френсису нравится, как Джеймс недовольно кривит губы, высокомерно задирает подбородок и аристократично пришепётывает, растягивая слова. При этом оба они понимают, что всё это — не по-настоящему, просто такая игра, которая доставляет удовольствие им обоим.       — Потому что нам необходимо гулять, — поясняет ему Френсис, как маленькому ребёнку. — Ты же сам знаешь — стоит денёк посидеть дома без движения — и колени становятся, как чужие, отказываются повиноваться. Ещё и болят, мерзавцы…       Джеймс изображает на лице ещё более недовольную гримасу, чем вызывает у Френсиса улыбку, будто невзначай растянувшую его губы и открывшую щербинку между передними зубами, которую — он это точно знает — так любит Джеймс. Видимо, весь этот спектакль он и затеял только ради того, чтобы Френсис улыбнулся и показал ему пресловутую щербинку.       — Но почему нам вздумалось гулять именно здесь. Фрэнк? Именно в этой глухомани? Здесь так мрачно и жутко…       — Не мрачнее, чем… — Произносит Френсис и тут же осекается, пожалев о сказанном.       Он не хочет напоминать Джеймсу о пережитом ими кошмаре. Но слова уже вырвались, слетели с уст — и Джеймс наверняка понял, что он хотел сказать.       — Ты прав, — Джеймс старается казаться равнодушным, и ему почти удаётся скрыть лёгкую дрожь в голосе, вызванную внезапным воспоминанием.       — Вернёмся? — Предлагает Френсис, пытаясь нарочито-безразличным тоном дать понять Джеймсу, что он ничего не заметил.       Время от времени они ведут друг с другом такие игры, маскируя истинные чувства, хотя каждый их них понимает, что ощущает другой. Просто не обо всём и не всегда можно говорить вслух. Они боятся обесценить словами то, что происходит между ними — ежедневно, ежечасно. Счастье любит тишину. А они оба отдают себе отчёт, что происходящее между ними — и есть счастье.       — Нет, — Джеймс встряхивает поредевшими каштановыми кудрями, в которых явственно заметны серебристые нити. — Пойдём дальше. Там должен быть выход из леса. Скорее всего, в районе Бентон-Хилл. Иначе зачем вообще нужна эта тропа?       Френсис не спорит и не выражает сомнений. Он уже привык к способности Джеймса каким-то невероятным образом ориентироваться на суше так, как сам Френсис едва ли ориентировался в море. В самом начале, когда они только-только купили небольшой дом в окрестностях Эйлсбери, недалеко от имения Россов, Френсис во время их пеших прогулок частенько подтрунивал над самоуверенностью Джеймса, безапелляционно заявлявшего, куда следует направиться, чтобы выйти в тот или иной пункт. Но, к удивлению Френсиса, Джеймс всегда оказывался прав, и вскоре Френсис полностью доверился его чутью и умению безошибочно отыскать нужное направление. Возможно, это - врождённый навык. А, может быть, он приобрёл его во время странствий на Востоке - кто знает? Сам Френсис на суше чувствовал себя значительно менее уверенно, чем Джеймс — тем больше у него оснований полагаться на Джеймсовы таланты.       Стоя на лесной тропе в сыром полумраке густого леса, куда почти не проникали солнечные лучи, Френсис невольно залюбовался Джеймсом. Как гордо он стоит, опираясь на трость! Как расправлены его плечи, ещё совсем недавно такие худые и сгорбленные! До чего же он прекрасен и элегантен в этом своём модном, щегольски повязанном галстуке, заколотом недорогой, но такой изящной булавкой! Джеймс даже здесь, в лесу, умудряется оставаться блестящим офицером, пусть даже в отставке — в отличие от него, Френсиса, которому этот блеск никогда не удавался, даже в лучшие годы. А уж теперь…       Иногда Джеймс пытается это исправить и сам завязывает ему галстук. Чаще всего, когда они собираются в гости к Россам. Френсису так нравится ощущать лёгкие случайные прикосновения его рук к своей шее... А вообще, они ведут уединённую жизнь и мало к кому ходят в гости.       Ах, как грациозно Джеймс поворачивается к нему спиной — и это несмотря на больные колени! Как легко, будто играючи, взмахивает тростью, ударяя ею по веткам кустарника, вылезшим на тропинку и закрывающим проход. Как будто не было тех страшных дней и ночей, когда он лежал пластом, не в силах пошевелиться. Когда в бреду стонал и кричал от боли. Когда вновь учился ходить, опираясь о Френсиса, подставлявшего ему плечо и боящегося поверить в это невероятное, невозможное, фантастическое счастье — Джеймс жив! Вот он, навалился на него, тяжело дышит, преодолевая боль, пронзающую его при каждом шаге. Но он жив, он рядом, так близко, тёплый, реальный, тяжёлый, несмотря на худобу, хрупкий и трогательно-костлявый...       Джеймс идёт по дорожке, осторожно ступая длинными ногами по выступам и неровностям. Френсис знает, как болят эти ноги, но Джеймс ни в коем случае не покажет этого — даже ему, даже в этом глухом лесу. Дома он без сил свалится в постель, но здесь и сейчас он будет вышагивать, точно по паркету — чёртов аристократ, до чего же он хорош в этом своём врождённом умении «держать лицо»! Сам Френсис топает за ним, абсолютно не заботясь ни об осанке, ни о походке. Кто увидит его тут — старого дурака, влюблённого, словно мальчишка? Влюблённого так, как никогда в жизни… А если бы и увидели - плевать.       Занятый этими мыслями, Френсис не сразу замечает, что лес постепенно редеет. Солнца в нём становится больше. И солнце это постепенно клонится к закату.       Внезапно Джеймс останавливается. Френсис подходит к нему и становится рядом. Перед ними небольшая, залитая солнцем поляна, полностью свободная от деревьев. Френсис сперва не может понять, что изменилось вокруг, в самом воздухе, в настроении… Внезапно до него доходит — птицы! Здесь снова щебечут, пищат и чирикают птицы и больше нет той мертвящей тишины, нагоняющей больше жути, чем тишина в Арктике. Потому что арктическая тишина всё равно была постоянно наполнена звуками -- воем ветра, треском льда да стонами зажатого в нём корабля. А та, лесная, казалась абсолютной, пустой и неестественной.       Джеймс делает шаг вперёд, нагибается и срывает что-то у себя под ногами. Он тяжело выпрямляется и рассматривает на ладони нечто с выражением удивления и какого-то тихого, задумчивого детского восторга на лице.       — Земляника… — Еле слышно произносит он, подносит ладонь к лицу и, закрыв глаза, вдыхает запах.       Френсис молча наблюдает за ним, не понимая, что вызвало у Джеймса такой восторг. Джеймс поворачивается к нему и протягивает ладонь с малюсенькой красной ягодой посередине.       — Понюхай, — говорит он.       Френсис послушно нагибает голову и втягивает ноздрями воздух. Ягодный аромат оказывается на удивление сильным. Помимо него Френсис ощущает запах ладони Джеймса - такой родной и возбуждающий, до боли знакомый, но к которому Френсис до сих пор не может привыкнуть, всякий раз воспринимая его, как доказательство материальности Джеймса даже большее, чем тепло его тела.       Джеймс подносит ладонь к губам Френсиса.       — Попробуй, — тихонько произносит он, и Френсис послушно берёт губами маленькую красную ягоду с ладони Джеймса.       Он раздавливает её во рту зубами и языком, ощущая, как брызжет сладкий сок, как заполняет он его рот чем-то удивительно нежным. Джеймс улыбается, глядя на него и вновь нагибается к земле.       Трость бесшумно падает в траву. Джеймс отщипывает ягоду за ягодой и складывает в ладонь. Время от времени он вдыхает их запах и щурится от удовольствия. Френсис с улыбкой молча наблюдает за ним.       Вот Джеймс отправляет в рот пригоршню ягод и счастливо улыбается, пережёвывая их. И вновь нагибается, срывая новые и наполняя ими ладонь. Он опускается на колени в том месте, где земляники оказывается действительно много — и Френсис поражается, насколько легко ему это удаётся. Он подходит к Джеймсу, продолжая улыбаться и тихонько спрашивает:       — У тебя колени не болят?       — Пока ты не спросил, не болели, — Джеймс беззаботно улыбается в ответ и Френсис чувствует себя виноватым оттого, что задал этот дурацкий вопрос.       — Прости, — говорит он, но Джеймс энергично трясёт головой, давая понять, что ничего этого не нужно, что это — лишнее.       — Иди сюда, — говорит он. — Иди ко мне.       Френсис тяжело опускается на землю рядом с ним. Джеймс улыбается ему — так открыто, так беззаботно, словно и не было тех трёх жутких зим в Арктике, не было боли, ужаса, смертей…       Джеймс отправляет в рот половину земляники со своей ладони, а оставшуюся протягивает Френсису. Тот собирает ягоды губами с ладони Джеймса, держа её обеими руками, утыкаясь в неё лицом и вдыхая этот удивительный, пьянящий запах. Именно так пахнет счастье — Джеймсом и земляникой. И у Френсиса сейчас не болят колени. Потому что не существует боли для того, кто счастлив. Во рту у Френсиса так сладко… Он целует опустевшую ладонь Джеймса, пахнущую земляникой, прижимается к ней щекой… А Джеймс наклоняется к нему и касается губами его губ. У их поцелуя земляничный вкус и запах. И длится этот поцелуй долго, так долго…       Когда Джеймс выпрямляется, солнце светит ему в спину, запутывается в волосах — и они отливают золотом, образуя вокруг головы Джеймса сияющий ореол. Френсис не может оторваться от этого зрелища. Оно наполняет его нежностью и благодарностью. И Френсис, никогда особо не веривший в Бога, вместо обычной воскресной проповеди читавший матросам корабельный Устав, внезапно чувствует, как душа его раскрывается навстречу чему-то великому и тает в порыве благодарности:       «Господи! Благодарю тебя за то, что ты сохранил ему жизнь! Что дал мне возможность любить его. Что сотворил это чудо и подарил его мне!»       Они с трудом, с кряхтеньем и оханьем подымаются на ноги, помогая друг другу, а поднявшись, смотрят друг на друга насмешливо и удивлённо. И внезапно разражаются смехом — заливистым и беззаботным. Френсис ещё никогда не слышал, чтобы Джеймс так смеялся — даже в начале их злосчастной экспедиции. И его душа радостно трепещет, боясь спугнуть это настроение, погасить смех, родившийся после стольких лет страданий.       — Два старых идиота, — Джеймс насмешливо кривит губы, глядя Френсису в глаза.       — Ты -- молодой, — отвечает Френсис.       — То есть, насчёт идиота возражений нет? — Джеймс слегка покусывает нижнюю губу и озорно поглядывает на Френсиса. В его карих глазах скачут задорные бесенята, отчего Френсиса переполняет тихая радость. Джеймс не просто жив физически — его душа ожила сейчас, здесь, на глазах у Френсиса.       Джеймс берёт лицо Френсиса в свои ладони, изумительно пахнущие земляникой и впивается губами в его губы. Френсис прижимает его к себе с такой силой, что у обоих перехватывает дыхание.       — Спасибо тебе, — хрипло выдавливает Френсис.       — За землянику? — Джеймс словно поддразнивает его.       — И за неё тоже, — кивает Френсис.