Слишком шумно для такой тёмной ночи.
Прошли всего сутки со встречи и двенадцать часов с расставания, а Ральф уже не может представить, как будет жить дальше. Впрочем, он уверен, что утекло гораздо больше времени – лежащие на кухне наручные часы не идут, а внутренние порой сбоят. Должно быть, в разлуке прошли годы, только это объяснило бы его необъятную тоску. Чтобы занять себя хоть чем-то, он подходит к стене на кухне и начинает водить по ней ножом, только в этот раз царапины складываются не в цифры и буквы, а во что-то вроде портрета. У Кэры длинные густые ресницы, тёплая улыбка и самые добрые на свете голубые глаза. Волосы стали слегка торчать, когда она их обрезала, но это даже мило – так она стала ещё более живой. Ральф бы хотел пригладить их и ласково посмотреть на их обладательницу. И ещё раз. И ещё. Бесконечно проводить рукой по наверняка мягким и пушистым прядям, потому что семья – это не только ребёнок, но и два взрослых. Кэра – самая ласковая, заботливая и нежная из всех матерей, и она бы точно смогла научить Ральфа быть таким же отцом. Они бы вместе читали Алисе книжки, рисовали с ней, гуляли, крепко держа за руки с двух сторон, чтобы она могла со смехом поджимать ноги и знать, что не упадёт, потому что родители никогда не отпустят её. Он совсем забыл про лежащего на столе зверька с обгоревшей шкуркой, но теперь, вспомнив о девочках, подходит к столу, убирает давно остывшее угощение и снова разводит в камине огонь. Они же вернутся. В городе так опасно, а Ральф может защитить. Он боится чужих, но если за его спиной будет его семья, он станет самым храбрым на свете и не пожалеет никого и ничего, отдаст даже то, что когда-то ценил больше всего – свою жизнь. Дождь не достаёт до стёкол, закрытых досками, но барабанит по крыше, шлёпает по лужам в саду. Ральф всегда боялся шума – за ним можно было не услышать шаги чужих, но сейчас была опасность страшнее: не услышать шаги Кэры и Алисы, когда они снова придут. На всякий случай он даже не запер дверь, чтобы они не подумали, что им не рады. «Мама! Маленькая! Приходите! – говорит он им этим. – Папа ждёт вас!» Папа всегда будет ждать. Они не приходят всю ночь. Наверное, побоялись, что полиция разгадает их план, и решили переждать в другом месте, а к Ральфу вернуться позже. Так всё и есть, он уверен. Вот только утром их почему-то тоже нет. И следующей ночью. И утром за ней.Я угадываю твоё лицо среди теней.
Раньше Ральф не отходил от стены с символами, посвящёнными своему спасителю. Теперь он не отходит от окон, днями и ночами смотрит в щели между досками, вглядывается во всех прохожих, которых может разглядеть. Все дети кажутся ему похожими на Алису, все женщины – на Кэру…Мрачные воспоминания убивают меня.
…а когда они удаляются, Ральф вспоминает спины своих девочек. Плоховато было их видно из-за плеча детектива, которого Ральф держал изо всех сил, но вид потёртой ткани поношенных курток он не забудет никогда, даже если захочет. Они удалялись… удалялись… Так хотелось не дать им этого сделать! Побежать следом, отправиться с ними куда бы они ни пожелали! Но чужие на улице помешали бы ему. Проклятые люди! Это они, это всё они! Они разлучили их! Это они разрушили их прекрасную маленькую семью! От злости хочется кричать до боли, но пластик её не чувствует, поэтому Ральф хватает валяющиеся где-то в углу доски, тоже сделанные людьми, и топчет их, ломает руками, переламывает о колено, раздваивает ударами пяткой по слабым местам, пронзает ножом. А когда пелена злости перестаёт застилать глаза, он поднимает взгляд и видит за окном хлопья снега.Слишком много шума для моего рассудка.
Что-то происходит. Он, может, и не видит этого, но слышит и чувствует. На улице постоянно кто-то говорит, людские голоса звучат очень тревожно. А однажды он слышит выстрелы. Сбой за сбоем. Система гоняет тириум слишком быстро, а насос разогревается так, что жжёт. К нему идут чужие! Перед глазами всё расплывается от ужаса. Как и в ярости, он совсем не понимает, что делает… Приходит в себя только когда дверь захлопывается. Он сам не понимает, как оказался в каминной трубе, как пробыл там, не издав ни шороха, во время всего обыска. Это чудо, благословение rA9, чтобы он смог дождаться маму и маленькую. Вдруг он вспомнил что-то далёкое, расплывчатое, словно проступающее сквозь метель: Алиса… розы… Он сам не знал, что это, откуда, но понял, что это будет прекрасным знаком, что он ещё жив. Заодно он сможет дарить их Кэре – люди так делали, он видел – и получать нежность. Решено: он должен дожить до весны и посадить во дворе куст.О моя роза, не увядай.
Достать живое растение зимой было делом совсем нехитрым – просто сделать заказ в магазине, представившись вымышленным именем, попросить оставить горшок на крыльце и достать из-под дощечки потрёпанные купюры. Сложнее было поддерживать нужные условия, но он старался – разводил огонь, растапливал снег, нашёл в ящике под лестницей какие-то удобрения, приносил растение на второй этаж, где было светлее. Программа садовника, не дававшая о себе знать столько лет, снова «заговорила». К его удивлению, первые бутоны, крошечные и белые, как подснежники, появились достаточно рано. Ральф завороженно смотрел на них и думал о маленькой. Когда-нибудь и она вырастет и расцветёт, а пока она хрупкая, боязливо сжавшаяся. – Не бойся, – шепчет будущему цветку Ральф. – Я не дам тебя в обиду. На Рождество цветок робко приоткрывается, а за ним появляется ещё один бутон. Ральф сидит у горящего камина рядом с горшком и напевает какую-то песенку. Люди обычно так делали. Он надеется, что девочки в Канаде, снова и снова перечитывая статью в валяющемся у него журнале. Он слышал от голосов на улице, что многие андроиды едут туда по реке. Должно быть, там хорошо… но девочки вернутся к нему. Должны. Он ведь их ждёт… и поёт цветам, похожим на них. Такие же хрупкие и нежные, но такие же сильные, раз смогли выжить в заброшенном доме зимой. Как только теплеет, Ральф вспоминает, что лёд на реке, должно быть, растаял. Они скоро будут здесь! Он торопливо выносит покрытый цветками куст во двор, проверяет, прогрелась ли земля и, удовлетворённый результатом, принимается за работу. На ветру аромат, к которому Ральф, как он сам думал, привык, становится ещё волшебнее. Уже по нему одному можно понять, где цветут чудесные белые розы, но на всякий случай садовник сорвал брезент с забора из сетки. Конечно, его будет так проще найти, но чужие его больше не пугают, настолько ноет что-то в груди. Он знает, что люди могут умереть от боли, и думает, к сожалению или же к счастью он не один из них.Я ненавижу розы…
Что-то не так. Весна делает всё новые шажки по городу, а девочек всё ещё нет. Ральф вне себя от беспокойства. Он не может ни связаться с ними, ни найти того, кто смог бы помочь это сделать. Наверное, случилась беда! Не могли же они о нём забыть! Не могли же, верно? Верно?.. Ральф растерян. Он ходит из угла в угол, снова царапает на стене обращения к rA9, но ритуал уже не приносит былого облегчения. Он смотрит на старый рисунок из одних только линий, с которого ему улыбается Кэра… как вдруг в чертах милого лица ему чудится насмешка. Они ведь не… …не могли… Как они могли?! Они всё же бросили его! Они его предали! Забыли в ту же секунду, как скрылись за дверью! Диод отчаянно засветился красным, цветом вспышек перед глазами. Несколькими резкими движениями ножа Ральф зачеркнул портрет на стене и, толкнув дверь ногой, выбежал во двор. Пусть они теперь его не найдут! Поделом им! Почти ничего не видя от ярости, он размахивает ножом возле куста, дёргает рукой ветки, втаптывает в грязь опадающие лепестки и листья. Сорвав с верхушки последний, самый крупный цветок, он бросился обратно в дом.…как и свои рыдания!
Он мечется по комнатам, точно зверь по клетке. На каждой стене, на каждой двери появляются глубокие царапины или даже дыры от ножа. Если они всё же сюда явятся, пусть увидят, что сделали с ним! На мгновение замерев у лестницы, Ральф уставился на зеркало. Когда Кэра впервые после своего преображения пришла к нему, он увидел, как она смотрится в зеркало. Ему бы никогда не хватило храбрости долго смотреть ей прямо в лицо, он бы точно стал делать глупости, но зеркало помогло ему изучить каждую черту и защитило от неловкости. А от предательства не защитило! Собрав все силы, Ральф нанёс удар рукоятью ножа. Стекло разлетелось на осколки, как разрушилось что-то внутри самого Ральфа, а жалобный звон вдруг стал резонировать во всех системах. Ральф внезапно обнаружил, что голова его давно подёргивается, да и сам он то и дело вздрагивает, а ещё внутри опять невыносимо жжёт. Тириум разве что не вскипает, а насос захлёбывается, разогревшись до предела, но всё равно не справляясь с нагрузкой. Накатил страх: а вдруг он сейчас взорвётся? Не помня себя от ужаса и кошмарного ощущения, что внутри всё горит, Ральф одним движением вырвал деталь. Секундная темнота – и он понимает, что лежит на полу. Что ж, по крайней мере, больше не жжёт. Сейчас должен прийти другой страх, тот, что вызывает девиацию, страх смерти… но он не приходит. Вместо него есть только угасающая злоба, уступающая место грусти. Он вернулся к тому, с чего начал – к невыразимой печали. Ему бы так хотелось ещё раз их увидеть, чтобы они обняли его и сказали, что любят, чтобы они стали семьёй хотя бы на отведённую ему инженерами минуту. Этого было бы более чем достаточно и в то же время отчаянно мало. Он даже не заметил, что носился с розой, сжатой в кулаке. Он пытается прижать её к груди дрожащими руками, но они плохо слушаются, и цветок соскальзывает в дыру, где раньше было «сердце». Ощущение пронзительной пустоты и прохлады немного ослабевает, но Ральф всё равно чувствует себя опустошённым и выжатым. И почти спокойным, хотя и сам не знает, почему.***
Порой приглаживая ладонью разлетающиеся от весеннего ветра волосы, по улице шёл вечно молодой детектив. Спустя месяцы отвратительной волокиты они наконец-то получили закон: теперь они такие же люди, во всём. И вот навыки выслеживания девиантов помогали найти тех, кто ничего не слышал, прячась в своих укрытиях. Ласточкой он нёс радостную новость всем, кому мог. Не обошёл он стороной и заброшенный дом, где когда-то увидел любовь и храбрость. В глаза сразу бросились некоторые странности. Например, хоть и поломанный, но свежий, живой куст, хотя остальные растения в саду давным-давно засохли или одичали. Или распахнутая дверь – хозяин этого дома, вроде, не любил чужаков. Значит, либо здесь кто-то другой, либо что-то произошло. Шагнув через порог, детектив замер. Ему было не привыкать к телам, человеческим или пластиковым, но в этом холодном корпусе было какое-то скорбное смирение. А ещё в нём был уже мёртвый, но ещё стоящий, как засушенный, цветок розы, пропитавшийся тириумом. Что-то такое он слышал… Цветы, растущие в груди несчастных влюблённых... Пару раз моргнув, детектив отогнал от себя эти мысли, не до них, когда столько дел: сообщить в штаб о находке, объяснить, почему это не убийство – не всем ведь это видно невооружённым глазом, позже помочь с транспортировкой тела… Отправив сообщение, он решил выйти. Пока сюда кто-нибудь прибудет, он успеет перейти улицу и заглянуть в тот подвал, в котором, кажется, кто-то когда-то прятался. Присев на корточки, он отправил сообщение на радиус нескольких метров: «Можете больше не прятаться. Тут безопасно. Теперь мы свободны». Затем поднялся и не спеша пошёл обратно, подставляя лицо солнцу. Может, если кто-то оставался в том подвале, то составит ему компанию и заодно впервые за долгое время взглянет на свет.Жизнь продолжается.