Во флигель они бежали оба, как тогда, из Америки.
Когда живёшь с кем-то в одном доме, он как бы делится на две свои вариации. Можно зайти в одни ворота, пройти одним садом, проведя рукой по одному кусту сирени, сбить грязь с обуви на одном крыльце, но попасть в разные дома. Можно отпереть дверь, своим усилием занимая пространство, подняться к себе на второй этаж, сбросить потрепанное пальто на скрытый под покрывалом типографный станок, упасть на незаправленную кровать. Проследить глазами игру света на балках крыши, наконец, провалиться в беспамятство. Лихорадка Шатова никак не отпускает. Можно в дверь постучать, лишь подать знак о своём близком присутствии, попроситься в пространство. Сбросить пальто на стул, принять чашку чая, проследить игру света на стенах и чертежах, наконец, провалиться в беседы до глубокой ночи. Лихорадка Шатова никак не отпускает, потому он поднимается в себе, выбирая свою вариацию дома Филиппова. Забывшись беспокойным сном, Шатов просыпается, когда слышит шаги на крыльце. Точно также сбивая грязь с обуви, Кириллов заходит в собственную вариацию дома. Он сейчас, наверное, в одну из чашек опускает ветвь сирени, а заходящее солнце бросает последний взгляд на его чертежи. Шатов бы сам перед смертью именно ту, кирилловскую, вариацию дома захотел бы увидеть.Тогда, у наших, Кириллов напоминает ему Мцыри. Глядит на коленопреклонённых в храме печально и непонимающе, рвётся прочь, на встречу грозе за окном. Но рвётся тихо, без просьбы, к тому покою, какой можно найти лишь в самом глазу бури. Если Кириллов поднесёт револьвер к виску, то грохот выстрела будет, наверное, самым громким, что он когда-либо скажет.
Странно жизнь их всюду вместе протаскивает. Оба одно ищут. Только Шатов бога сквозь призму народа, через жизнь видит, а Кириллов — сквозь призму одного человекоПознать ли бога, стать ли им, они, наверно, тоже порознь не смогут.
*** Через форточку в комнату проникает сквозняк, Шатову всё хочется подняться и захлопнуть её, но он не как не решается. А лучше удариться о землю и обратиться наконец не серым волком, а полевым воробьём и вылететь в эту форточку. В такую же запорхнуть, только на первом этаже, тихо чирикнуть Кириллову в спину, забраться в широкий карман его жилетки и не вылезать никогда больше. Стать одной из его вещей, которые Кириллов всегда кладёт на место, ловить на себе его бледную тень, когда он ходит ночью по комнате.Это со Ставрогиным нужно воротить горы, Кириллову — только чирикнуть вместо стука.
А может, он и был всегда воробьём, и ему только кажется, что он — студент Иван Шатов, который живет в одной из вариаций дома Филиппова, который рассматривал потолок ночами в Америке, у которого в углу типографный станок спрятан? Кириллов в воробья не может, но, кажется, всё понимает, потому что заходит к нему с двумя чашками. — Лихорадит вас всё, Шатов? Ко мне спустились бы, внизу теплей.Но теплей всего, конечно, в кармане его жилета.