Театр — это и пародия, и история жизни

Начало. Начало обычно является самым сложным из всех, ведь именно во время начала необходимо войти в свою стезю. Почувствовать свою роль. Прочувствовать всё то, что пытался донести человек, написавший эти строки. Удовлетворение. Игривое осуждение. История, полная боли и проклятий. Душевные терзания. Гордыня. Ярость. А дальше… … Вздох, полный разочарования. Оплошность заставила вновь остановиться, сбивая на половине монолога, который по своей же прихоти пришлось разбирать несколько дней подряд, если ещё не пару недель. С ним время потеряло свой ход, своё ощущение и течение. И даже несмотря на бесконечные пометки, подборы интонации, разборы, моменты… всё равно что-то было неидеальным. Это что-то выбивало из ритма, вроде бы хорошо подобранного и складного, следующего из характера героя… Чего-то не достаёт? Если да, то чего же? Или он уже начинал придираться к себе на нервной почве? Да чёрт его знает. Раньше же получалось. Раньше же как-то получалось его прочитать, ни разу не сбившись… Если, конечно, память не решила обмануть своего хозяина. И позади раздался странный сейчас, но естественный обычно шум поставленных на пол книг. Пришлось обернуться. Пришёл библиотекарь в чёрных одеяниях. Даже не в чёрно-белых, а в чёрных с золотыми узорами и маленькими вставками, чем-то похож на свою покровительницу внешне и принесённой атмосферой. Хоть кто-то новый появился в этих самим Богом трижды проклятым забытых местах. Странно, что именно он принёс книги, а не вечно ошивающийся вокруг да около библиотекарь в красном пальто и с цветочно-жёлтой макушкой. С другой стороны, этот мог занести те экземпляры, которые не подошли этажу Философии, но точно могли подойти сюда. Тогда почему так много? Их взгляды встретились. Не пердёрнуло, конечно, но навеяло какое-то странное чувство… Какое-то… В мыслях уже появилась маленькая и уже можно говорить, что достоверная догадка о том, кто это может быть. Однако нужно сохранить спокойствие и серьёзность, чтобы не потерять построенный за больше количество времени образ. Глаза гостя после гляделок были переведены на исписанную аккуратным почерком бумагу, спокойно лежащую на столе. — Прошу прощения. Вы что-то зачитать хотели? Вроде бы вопрос осторожный, заданный будто чуть роботическим тоном, а вроде и задан настолько беспардонно, что хотелось высказать замечание. Но, к счастью или сожалению, истинно принадлежащих этому этажу библиотекарей нет. А что этот? Доверия, конечно, он не вызывает, но вряд ли они увидятся ещё раз, разве не так? Только если увидят его библиотекари этажа Театра во время своей работы вне этого древа, и то нескоро и очень редко. Хотелось бы расслабиться, ведь это же просто библиотекарь… Но покровительница Философии пусть и достаточно щадит сейчас, по сравнению со своими первыми двумя жизнями, но даже так про её жестокость ни в коем случае забывать нельзя. Особенно когда библиотекари перенимают её нрав время от времени. Потому и расслабляться не стоит. Забавно это и одновременно достаточно жутковато. Побаиваться библиотекаря… Это у него может быть или особая связь какая из покровителей, или сила, благодаря которой эти самые покровители могут пасть в мгновение ока. Но ни один из вариантов нынешней ситуации не подходил, так что о причине своего страха знает только сам хозяин этого места. — Да, но этот монолог всё никак, на удивление, не даётся, — было сказано так спокойно, будто покровителя этажа ни эта, ни другая дилемма никак не волнуют. — Помню, что удавалось мне как-то его читать до мурашек на чужом теле. — Возможно, вы читали его при других обстоятельствах? — предположил библиотекарь в чёрном, встав с другой стороны стола. — Других? — Да. За столом наверняка сложнее читать, пусть и удобство есть. Покровитель задумался над словами гостя. А ведь если подумать, то ситуация и обстановка могут очень сильно поменять тон и настроение даже профессионального рассказчика, буквально до неузнаваемости… Возможно, что-то из этого могло и получиться. У монолога, тем более, повествование идёт скорее в напряжённом тоне, так что и обстоятельства должны навеивать напряжение. А напряжение можно было создать абсолютно разными способами. Хотя и есть один довольно эффективный… — Когда-нибудь участвовали в дуэли на мечах? Странный вопрос, особенно когда эти двое находятся в Библиотеке, где чуть ли не каждый день любой из этажей мог быть вызван на смертельный бой с очередными гостями, с которым как раз и могут состояться мини-дуэли. Обычно выступали группой библиотекарей, да, но находились и смелые одиночки, которым работа в команде только мешает. — Я буду только рад стать вашим соперником. На лице библиотекаря была едва заметна лёгкая улыбка. Конечно, не каждый день какой-либо покровитель предлагает сразиться с ним один на один, при том при первой встрече и настолько непринуждённо, будто каждый день устраивает дружеские состязания. Это можно считать достойным событием. А потому хозяин этажа Театра слегка улыбнулся и бросил ему вытащенный из книги кусочек Света, который поймали уже в виде меча, похожего на мечи ассоциации Лиу. — Тогда прошу пройти на сцену. — Прошу не поддаваться мне. — Я не настолько жесток к вам и вашему достоинству. Идти нужно было недолго, всего лишь обойти несколько стеллажей и выйти на прекрасную, но пока ещё тёмную и пустую сцену. Но вместо привычного множества прожекторов, освещавших её, загорелись только два, и по указанию невидимого существа они были наведены на дуэлянтов. Проверив то, следует ли за ним свет, покровитель бросил взгляд на своего партнёра на дуэли и после закрыл глаза, желая сосредоточиться скорее на ощущениях, чем на картинке. Господи, кто вообще может так быстро согласиться на дуэль? То может быть или мазохист, или любитель спорить, или мастер. Или всё вместе. — Надеюсь, вы готовы? — для покровителя меч стал ненадолго тростью, выставленной вперёд него и на которую возложили обе руки. — Конечно, — библиотекарь из Философии не выражал беспокойства и удобнее взялся за эфес. Конечно же дуэль будет нелёгкой, ведь надо помочь покровителю накопить эмоции. Но кто, чёрт возьми, знал… — Один я. …что начнёт он чтение на дуэли?! Это немного сбило с толку библиотекаря, принявшего вызов, но и отступать он не собирался. Даже если чтение будет приятным, а голос — зазывающим, ласкающим слух и душу. В копилке побед никогда не помешает триумф над одним из покровителей, который, если верить слухам, достаточно изворотлив и хитёр. И пусть слухи часто обманчивы, в этот почему-то хотелось верить. — Наконец-то! — Постой! Ребёнок попался достаточно юркий, как и корректировщики оказались слишком доверчивыми. Ну а как же, ещё зелёные, им пока не совсем знакомы на практике законы Города и всего, что находится вне Гнёзд. А посему они, милые, сердобольные, погнались за пугливым малышом, чтобы спасти его от участи быть убитым какой-либо тварью, что живёт в этих гиблых местах. Отвлеклись от своего первого задания ради незнакомой им жизни, которая могла их убить. И которая не упустила шанса попытаться их убить. «Какой же я холоп и негодяй!» И первое задание стало — какая неожиданность! — последним. Но ничего страшного, мелкие или незначительные детали в механизме быстро заменяются. А чистильщики были только рады отобедать свежим мясом, которое привело к ним дитя, за что и отблагодарили они его кусочком, данным не внезапно, но почему-то бывшим довольно большим. Но это даже хорошо. Сегодняшний день был прожит не зря, а значит и будет прожит завтрашний день точно, с таким-то запасом. — Не страшно ль, что актёр проезжий этот… Покровитель указал на вспылившего на него гостя, который узнал в нём того, кто однажды дал его офису кривую, по словам этого же гостя, наводку. Ах, бедолага, как быстро на лице ярость от боли и осознания сменили странные, неописуемые обычными словами чувства… Негоже улыбку так резко сменять на глубокую задумчивость. — …в фантазии, для сочинённых чувств так подчинил мечте свое сознанье… — Да нахрен мне сдались твои монологи! Человек есть лишь костёр, пылающий всё ярче от эмоций, но и от них же гаснущий. — Я собственноручно тебя прибью, смерти моих товарищей на твоих рука- И замолчал он, стоило только к боли в пронзённом мечом плече добавиться ещё и ощущениям от лёгкой ранки на обожжённой щеке. Он лишь своим примером подтвердил, что храбрец из него такой же, как и трус. «Чёртовы засранцы со снаряжением Лиу», — пронеслось в его голове вместе со слезой, что скатилась по щеке, обжигая ранку. Один из чертей в красном (кажется, мужчина в годах, но такой растрёпанный, что похож на мужественную женщину) держал палец у рта, призывая сохранять молчание. Ещё один (точно мужчина) лишь страдальчески, но тихо вздохнул, уже мысленно осуждая идиотов. И всё же ни один из четырёх не понимал выбор своего покровителя и то, зачем вообще он начал этот монолог. А вот он уже испытывал глубокое моральное удовлетворение, но не показывал его на своём лице. — …что сходит кровь со щёк его, глаза туманят слёзы… Злосчастный меч, слегка лишь окроплённый кровью, отведён в сторону, но прежняя задумчивость постепенно, с каждым словом, с каждым звуком из плавной и медленной становилась всё более беглой, будто вот оно, уже сейчас придёт к нему озарение. — …замирает голос, и облик каждой складкой говорит, чем он живёт! Мужчину передёрнуло, когда почувствовал невидимые цепкие когти, начавшие разрывать границы его жалкой души, и чей-то пристальный взгляд, что заглядывает в разрывы и щели. Этот театральный маньяк без иронии вызывал отнюдь не страх. Скорее немое восхищение. То самое понимание растерянности перед конфликтом, что встал перед ним. Актёр горел своей ролью. Но и пламя это вызывало обморожение без чувства меры. А его у актёра, к сожалению или счастью, никогда и не было. — А для чего в итоге? — в сердцах воскликнул главный библиотекарь, отведя завораживающе страшный, будто аномальный взгляд от жертвы. — Из-за Гекубы! Он вскинул руки, как бы говоря этим, что поражён мастерством «проезжего актёра», но и не понимает до конца, как так можно «играть» из-за того, чего лично сам никогда и не пережил. — Что он Гекубе? Что ему Гекуба? А он рыдает. Остальные гости не понимали, что происходит, зато тот, кто повёл их в это место, не мог не то, что сдвинуться… Даже рот раскрыть и начать перечить было не в его власти. Он не подписывал согласие на театральную постановку уж точно. Но она есть. Она исполняется перед ним. За что? Для чего? Да вот только знает один лишь Дьявол, как в то время библиотекари старались не делать лишних движений. Всё равно бой для них пока (а может и навсегда на этот раз) окончен. Всё стало ясно для мужчины, как только молчание было прервано очередными строками, очередным глубоким, пугающим взглядом, пробирающим до мурашек. — Что он натворил, будь у него такой же повод к мести, как у меня? Слепое желание привело к тому, что всё изнутри было аккуратно вывернуто наизнанку этими самыми невидимыми когтями и было выставлено чуть ли не на всеобщее обозрение. Смелая, конечно, идея заявлять некогда одному из лучших информаторов о том, что херня у него, а не наводки и информация. Но она была далеко не лучшей. И даже совсем не хорошей. — Мы… Мы же ещё можем договориться? Прекрасен же на слух голос труса, что охрип лишь от страха перед скорой смертью за такие заявления. Но всё это было заслуженной «наградой» за его невероятную смелость, перешедшую в безрассудство. Желание гостя было услышано: перед ногами появилась буквально из ниоткуда странная на вид тетрадь. Поднимать её было страшно— настолько она была стара и потрёпана, что, того и гляди, рассыплется от одного неаккуратного вздоха. Однако ничего не происходило со стороны библиотекарей. Те лишь стояли и смотрели на тетрадь, однако в их глазах был виден страх, в отличие от их главы, который будто просто хотел знать, что произойдёт дальше. Это был почти прямой намёк. И будто у провинившегося был выбор. — Он сцену б утопил в потоке слёз, и оглушил бы речью… Пришлось поднять тетрадь, медленно и аккуратно, чтобы увидеть открытую её на какой-то только ведомой ей странице. «Заглавие: Peccatum Proprium» — …и свёл бы виноватого с ума. И почему-то после этих слов его начала одолевать дрожь. Дрожь сильная, настолько сильная, что было невозможно не обращать на неё внимание. И лишь одна надежда на то, что она возникла из-за травм, полученных в бою и начавших отзываться из-за понижения в крови адреналина. Он надеялся. Искренне. Вот только сегодня он выступал перед королём вместе с ничего не знающей о ситуации труппой. И королю нет дела до проблем актёров. — Потряс бы правого… Это были слова, больше похожие на приговор. Гость мигом, словно в осознанном паническом трансе, при котором он не мог контролировать своё тело, выхватил пистолет, что дала ему тетрадь, и застрелил одного из своих товарищей. — …смутил невежду… Настал черёд второго, хотевшего высказать пару ласковых от шока, но не успевшего это сделать. — …и изумил бы зрение и слух. Последние двое даже не решились что либо сделать и приняли по пуле в лоб в немом восхищении, и оно же застыло навеки на их лицах, что не исказила боль. И лишь тогда покровитель замолчал. Ненадолго. Будто пребывая в душевных метаниях и тяжело размышляя о том, что же ему делать в сложившейся ситуации. И конечно же он знал, что сейчас испытывает бедный паникующий гость, возомнивший о себе слишком многое и теперь осознающий как свою давнюю ошибку, так и её нынешние последствия. — А я, — вновь начал медленно подошедший к нему библиотекарь, но чуть убито, уже самоунижительно, однако не утратив своего душевного рвения, — тупой и жалкий выродок, слоняюсь в сонливой лени и ни о себе не заикнусь… — и едва заметно перехватил меч в руке поудобнее. — …ни пальцем не ударю для короля, чью жизнь и власть смели так подло. Одним идеально просчитанным ударом покровитель вогнал клинок в жалко бормочущего мольбы о пощаде гостя клинок по самую гарду. Наконец «главный герой» успокоился и затих. — Что ж, я трус? Он бесцеремонно выдернул свою рапиру из трупа, который даже чересчур громко упал на землю, и практически сразу же глубоко страдальчески вздохнул. А после осмотрел не слишком широкую улицу, испещрённую в основном мёртвыми телами и кровью, среди которой нет крови только одного участника. Он выжил в этой кровавой мясорубке, устроенной ему недовольными клиентами, несколько из которых всё ещё подавали слабые, но признаки жизни, хотя и не пытались встать и напасть на своего карателя. Как, впрочем, не жаль. — Кому угодно сказать мне дерзость? — начал юноша чересчур гордо, пнув труп перед собой, что до этого, будучи живым, едва ли не засадил подло клинок в шею со спины. — Дать мне тумака? Мокрые от уже постепенно засыхающей красной жидкости волосы были небрежно зачёсаны назад. Из груди рвался смех, направленный в сторону идиотов, что посмели за «кривую» наводку прикончить его, пока он совсем один, без Офиса, в котором он работает. Какие же они наивные, хотя многие и поопытнее него будут. Переоценка сил или что? Безумство и сладость победы охватили до этого вечно трезвый разум. Те, кто не умеют пользоваться информацией, в Городе никогда не найдут себе места. — Развязно ущипнуть за подбородок? Один едва живой корректировщик хрипло вскрикнул в последний раз из-за перерезанного горла. — Взять за нос? Второму почти выжившему повезло меньше: смерть не была быстрой, ведь через глаз был воткнут в голову верный вечный клинок рапиры. А от него и крики доносились до остальных полуживцов, заставляя кровь в их сосудах стынуть в жилах, неспособных более держать её из-за нескольких серьёзных ранений. — Обозвать меня лжецом заведомо безвинно? Корректировщику не должны мешать в его работе те самые яркие эмоции, что юноша с красными не то от природы, не то от крови волосами проявлял сейчас, возмущаясь и одновременно веселясь от неудачного нападения на него. Да, ему было весело ощущать привкус этой победы в одиночку. Ему нравилось наблюдать за тем, с какой агонией и болью уходила жизнь. Остальные невезунчики довольно быстро отправились за своими товарищами на тот свет. Но оставалось ощущение, что это ещё не всё. — Кто охотник? — пронёсся по кровавой улице едва успевший сломаться голос юноши. Он чувствовал взгляд таинственного наблюдателя на своём теле. — Смелее! В полученье распишусь. И насколько это заявление было смелым, настолько и выскочивший наблюдатель был уверен в своих силах. Взрослая женщина, явно высокоранговая, точно сильная, и подросток ей не ровня. Конечно, так казалось всем сначала, вот только они же все лежали на земле и постепенно холодели. Не второй и третий, конечно, ранг, но и не ниже пятого уж точно все они были. Кроме нового участника — в этой ощущались сила и спокойствие даже не третьего. Возможно и первый. А потому и дуэль стала похожей на своеобразный танец. Танец, полный ран, исхищрений и подлостей, чтобы застать противника врасплох и пробить его сердце своей рапирой или своим мечом, у кого что есть в руках. Но и они не были единственным оружием. Пыль, камни, трупы, стены, окна, рамы, стёкла… Всё становилось в руках дуэлянтов чем-то смертоносным и до мурашек опасным. А потому ошибок совершать нельзя ни в коем случае. И разуму, застланному кровавой негой, такое простое, но очевидное правило неведомо. Исход был очевиден. Вкус собственной крови во рту был уж очень необычным, как и удар всей поверхностью спины об стену, что выбило из груди весь воздух. Но это отрезвило больную голову и заставило пелену гордыни отступить, взамен оставив мечущийся разум, не желающий умирать. Страх смерти неизбежен даже для человека, которому неведом страх вовсе. В этом суть жизни. — Долго же я с тобой провозилась. Корректировщица вынула своё оружие из чужого тела с противным хлюпаньем. Но убирать его не собиралась обратно, мало ли что ещё может наблюдать за их боем. — Не зря ведь говорят, что ты у нас можешь и без старших за себя постоять. А низкий ранг так, отговорка. Её немного удивило то, что её соперник ещё мог двигаться, хотя, по идее, клинок проткнул сердце. На практике же лишь чёрт знает, Богом этот корректировщик бережён или же сам Дьявол решил взять под крыло своё такое чудо. Или же это какая аугментация, чёрт чем не шутит. — Проще уж тебя добить, чтобы не мучился. Корректировщица уже прицелилась по шее и хотела перерезать её. Но меч был схвачен на половине пути чужой рукой, через которую он не прошёл из-за остановившей замах по своей воле едва удивлённой убийцы. А жертва, до этого сам бывший убийцей, кашлял и дрожал от боли и потери крови, тяжело дыша и стараясь хоть как-то защитить себя от смерти. «Не желчь в моей печёнке голубиной, позор не злит меня, а то б давно…» — Да ты у нас живучий, я смотрю. Она резко выдернула из чужой мёртвой хватки гладий меча, чем вызвала со стороны своей жертвы полускулёж от новой порции боли. Удивительно, но пальцы она вообще каким-то чудом ему не отрезала, пусть и виднелась уже кость. Такого точно Бог беречь не будет и не собирается. Лишь Дьявол и осмелится взять под свою лапу, казалось бы, идиота, но такого идиота, который сопротивляется тому, что уже должно произойти неизменно. Цепляется за жизнь изо всех сил, зная, что сейчас умрёт. Вроде можно и восхититься, а вроде и противно от этого, будто старается кому-то что-то доказать. — Даже смотреть жалко. А потому она решила уйти. Если уж не решился принять милосердие, то пусть страдает до самого конца. Страдает в движении, поднимая почти не слушающееся тело, зажимая кровоточащей рукой кровоточащую рану и беря в целёхонькую свою рапиру. Страдает, пока видит перед собой резкое движение уходящего Корректировщика. Но в его глазах был не страх или попытка найти хоть что-то в этом чёртовом образе по типу своей смерти. Он скорее восхищался тем, что с ним сделали буквально не больше, чем за пару минут, которые казались вечностью. И кто сделал. «…я выкинул стервятникам на сало труп изверга». Он посмотрел на ладонь. Перчатка в крови в свете белого прожектора так красиво блестела, что невозможно было отвернуться без принуждения. Так и хотелось сказать «Браво, скромный незнакомец-библиотекарь, ты попал в меня, воспользовавшись моим воспыланием!» Но надо же было ему дать небольшую передышку. Так пусть ею наслаждается, к тому же ему и так до этого досталось по предплечью чуть ли не вдоль. — Блудливый шарлатан! — с ухмылкой вскрикнул главный библиотекарь, глядя на напряжённого соперника и показывая на себя же. — Кровавый, лживый, злой, сластолюбивый! Это было похоже на чьё-то описание (и очевидно, чьё именно, ведь чтец сам на него показывает), осуждающее одним своим тяжёлым тоном буквально за все пороки, которые можно только осудить жадного человека. И он не упускал своей возможности это сделать. Больше похоже на какую-то игру, в которой неизвестно, кто попался на крючок. Возможно и оба. А возможно и кто-то третий. Или четвёртый. И ладно, если бы речь шла о библиотекарях или покровителях… Библиотекарь в чёрном даже посмеялся, зажимая рукой рану, беспокоящую его на удивление как-то слишком сильно. Конечно, дела его и были плохи, но не настолько, чтобы раны начинали напоминать о себе так скоро. Расстояние между ним и его соперником было приличным, да и оба находились в таких условиях, при которых невозможно нормально обмануть, как ни странно. Но возникало необычное чувство, когда он в очередной раз бросал свой взгляд на лицо хозяина этажа, глядящего то ли на него, то ли сквозь него. Улыбка не создавала по какой-то причине ощущение наигранности действа, как и глаза, в которых блестел вызов и которые горели наслаждением от процесса, не стремились обмануть. Даже дыхание сменилось со спокойного и сдержанного на какое-то дикое и тоже искреннее. А по тем же слухам было всё иначе. — О мщенье! — будто смеясь над собой, продолжил покровитель, глядя на библиотекаря, словно ища от того такую же реакцию. — Ну и осёл я, нечего сказать! А смеялся он скорее из-за того, что признавал своё честное, но поражение в маленькой битве посреди большой дуэли. Да, этот смех был похож на тот, каким смеются лишь те, кто может принять собственное поражение. А от того интерес к продолжению распалялся. Это только середина, хотелось бы узнать, каким будет конец, ведь теперь неведомо, что будет дальше. — Я сын отца убитого, — и монолог действительно продолжался, несмотря на уже сбивающееся дыхание, будто кроме одного слушателя напротив их было много. Но амфитеатр пуст. — Мне небо сказало: встань и отомсти. А я… И покровитель продолжил смеяться, только уже неизвестно, от чего именно, прикрыв лицо ладонью с окровавленной перчаткой. Это стало показателем того, что перерыв окончен и пришло время вновь насторожиться. И, как назло, раненое предплечье болело до безобразия сильно, требуя к себе внимание хозяина. Да вот только хозяину бы самому помощь сейчас не помешала, если честно, в неполучении новых следов. — Я изощряюсь в жалких восклицаньях и весь раскис, как уличная тварь… И горделиво-задумчивым взором наверняка проник в душу несчастного библиотекаря, который даже не дёрнулся, лишь прошипел от неудобства боли в этот момент. — …как судомойка! Увернуться было несложно. А вот попасть по маске на голове было тем ещё чудом. И, казалось бы, уже должен был убить в ярости и трансе от неё, но часть маски, сколотая во время одного из выпадов и упавшая с головы, резко остановила покровителя. И сейчас, когда та частично не закрывала взор, он видел, как сильно его библиотекари были ранены и напуганы, не имея сил и случая хоть что-то сделать против своего покровителя даже вчетвером. Он и без того силён достаточно. А белая маска сделала его сильнее. Неужели белая маска в этом виновата, как и думал главный герой изначально? Конечно нет! — Тьфу, черт! — прошипел он и помотал головой, стараясь отогнать наваждение из мыслей аномалии, что старалась подчинить его себе вновь, обещая ему то, что никто его и не узнает. — Проснись, мой мозг! И, как только все четверо услышали это, они взглянули на своего главу с надеждой. И было чётко ясно то, что они больше не вынесут бой и готовы хоть сейчас раствориться в приятном свете золотых страниц. Лишь бы больше не продолжать. Сил не осталось, только боль. В груди что-то кольнуло. Это что-то похоже на терновый куст по ощущениям. Или чувство вины. — Я где-то слышал, — до этого гордая речь превратилась в лихорадочный полушёпот. Но не из-за страха он стал лихорадочным, а скорее из-за осознания иронии происходящего, — Что люди с тёмным прошлым, находясь на представленье, сходном по завязке… На лице, всё ещё частично скрытом под маской, появилась блаженная улыбка понимания, какая бывает лишь в тех случаях, когда докапываешься до чего-то, чего раньше не понимал совсем. И она стала видна, когда он снял её с себя и начал рассматривать пистолет, дарованный ему аномалией для того, чтобы убить своих же с целью следования сценарию. Но не в этот раз. Он понял, в чём дело. — Кабальеро, твою ж за ногу! — крикнула ему седая библиотекарь, «Проигравшая», но сама же зашлась кровавым кашлем, едва ли не падая на землю от дикой боли в простреленной груди. — Т-только посмей! — Прошу, не перенапрягайся! — её подхватили под руки «Брошенная», «Сломленный» и «Трусливый», несмотря на свой маленький рост и худобу, лишь бы та не упала на деревянный пол. Но говорила именно первая, маленькая девушка. — Твоей смерти нам не надо тут! Остальные двое — «Сломленный» и «Трусливый» — могли лишь не осуждать или говорить, но наблюдать за тем, что будет дальше. И у всех было такое ощущение, что ничего хорошего можно и не ожидать. Их точно подстрелят, как перепёлок с ранеными крыльями. — …ошеломлялись живостью игры… А потому никто и не ожидал, что покровитель, ставший «Главным героем» в этой пьесе, тем самым несчастным «Убийцей» из, казалось бы, нормальной семьи, приставит к своему виску злосчастное оружие. И при этом улыбка не сходила с его лица. — …и сами сознавались в злодеянье. Никто его не мог остановить. Как минимум потому, что абсолютно всё пошло не по сценарию аномалии, которая, судя по буйству окружения, была то ли этим недовольна, то ли возмущена до самой корки с нитями своей книги и своей тетради со сценарием. И, в отличие от главного библиотекаря, библиотекари не могли больше от него отступить. Они были вынуждены наблюдать за тем, как их, казалось бы, последняя надежда, почти невредимый, но бесяще улыбающийся хитро-блаженной улыбкой, прощается с ними взглядом, полным спокойствия. И такое спокойствие такое можно увидеть лишь у ожидающих вечную для жизни, сменяющую её неизменно. — Убийство выдаёт себя без слов, хоть и молчит. А потому ещё больнее слышать, как те в отчаянии кричали его имя, будто это его остановит. Выстрел показался оглушительно громким. Ещё труднее было поверить в то, как осмелившееся на попытку в русской рулетке дитя спокойно положило пистолет на стол, прямо на деньги, будто это не у него вот недавно могло с шансом один к шести вынести мозги шальной пулей. Тут немногие-то взрослые осмеливаются даже с большой ставкой, только если жизнь уж совсем недорога, да и отбиты они стали по характеру. Забавно, что у него в глазах было видно лишь непонимание общей паники. «Я…» — Господи, зачем ты это вообще решился сделать?! — закричала женщина, бросившаяся практически сразу к мальчишке, думая, что тот в шоке, а потому не осознаёт ситуации, в которую попал. — Ты мог умереть, понимаешь?! Это тебе не шутка! Она схватила его за плечи, как мать, паникующая из-за безрассудства своего отпрыска и не видящая его истинного спокойствия, несвойственного обычным детям. В конце концов, что её вообще заставило подбирать ребёнка из окраин? — Ты не видишь, что он вполне спокоен? — мужчина, наблюдавший за ними чуть издалека, похлопал её по плечу, как бы заставляя таким образом хоть немного, но прийти в себя. — Конечно, спокойствия уже нам это не добавляет, но с другой стороны хладнокровие не помешает никогда. «…поручу актерам…» Это был театр жизни с самого, чёрт возьми, его начала, просто завёрнутый в оболочку того, что называется социальной жизнью. Не более того. Отыгрывать свою роль в этом безумном, а порой даже несправедливом обществе, конечно, весело, но часто утомительно. Особенно для подростка, решившего начать читать книги себе не по возрасту. И ему оказались интересны пьесы, которые даже взрослый человек едва мог бы понять при всём своём жгучем желании. — Ого. Его старший коллега решил как можно тише подойти чуть ближе, за что чуть не получил стилетом себе в горло. Благо реакция есть у обоих, как и знания друг о друге. И этого было вполне достаточно, чтобы на этот раз остановить атаку, схватив за запястье. Ну а если нет, то хотя бы обошлось ранением в плечо. — Вот это ты замахнулся, конечно, на книжки. Пьесы, драмы… Не тяжело хоть читать? Ответ корректировщик, конечно, не получил. Лишь тихое хмыканье и грубоватый намёк руками на то, чтобы убирался чуть подальше, а то мешает читать. — Опять ты со мной не разговариваешь, какая жалость, а, — посмеялся мужчина в недлинном сине-чёрном плаще Офиса. — Я думал, что ты поболтливее будешь, знаешь, особенно когда услышал о твоих речах… Или язык язвить устал? Могу понять, заговаривать зубы наверняка очень сложно. И продолжал стоять рядом, глядя со спины в текст пьесы как-то заинтересованно, но не как враг, а скорее как… Товарищ? Друг? А может… — Ого, это монолог о Гекубе? Не сложновато? — Сложновато мне становится в вашем присутствии и при вашей болтовне. — Какой ты холодный! Конечно же это сказали без обиды, скорее шутливо, понимая, что мешают. Но будто не желая уходить. А потому и прогнан гость незваный не был. — Вы можете сесть рядом и не мешаться, — было сказано так, будто с этим разрешением он потерял и свою гордость. — Ах, благодарю за разрешение! «…сыграть пред дядей вещь по образцу отцовой смерти». И ведь никогда ему не было обидно. Совсем никогда. Но нечто задевало что-то внутри его груди, из-за чего она начинала ныть. Не шрам то был, ещё напоминающий о себе и ошибке, шесть лет назад допущенной, нет. Что-то… другое. Что-то, что не соотносится ни с одной из ран, особенно когда глаза направлены прямиком на лицо, искажённое вечной гримасой предсмертной боли. Такая же, как у десятков и сотен других людей, умирающих от чужих рук. Но именно в этот раз всё почему-то по-другому. Почему-то в этот раз что-то щиплет ему глаза. Забавно в свои двадцать два брать главенство над Офисом, когда толком об этом ничего не знаешь и привык работать в одиночку. Так привычнее. Да и безопаснее для товарищей уж точно. Но теперь время безопасности прошло, и пришло время браться за что-то новое для себя. И всё же были у юноши подозрения на тех, кто убил того, кто стал ему роднее самого родного человека. «Послежу за дядей — возьмёт ли за живое. Если да…» Взгляд был отведён на одного из извечных напарников бывшего главы Офиса. Серьёзный, уже в годах, ему многие доверяли едва ли не свои жизни. А тут какая ситуация получилась… Ситуация больше похожа на смехотворное клише, придуманное ленивым автором какого-то странного, чересчур затянувшегося рассказа. — …я знаю, как мне быть. А потому вскоре этого серьёзного человека не стало в Офисе. Одни говорили, что его выжил кое-кто (конечно пальцем в глав не тыкают, а то мало ли что), другие — что сам решил уйти, не собираясь подчиняться кому-то младше себя из то ли рабочего, то ли семейного принципа. В любом случае хорошего сотрудника они точно были лишены. Вот только не помешало им оставаться на плаву и укрепить своё положение настолько, что могло дойти до сотрудничества с одной из Ассоциаций и вхождения под её крыло. Нужно было начать вести переговоры с ней для того, чтобы это точно произошло. А пока можно немного умерить на удивление взволнованную душу чашечкой пусть и не самого хорошего, но приемлемого чая. И, казалось бы, всё, они уже точно никогда не увянут. «Но может статься…» Если бы не одно но. — Прошу прощения, я могу с вами сесть? К нему внезапно подсела какая-то девушка с высоким тёмно-русым хвостом и живыми алыми глазами. Бесцеремонно, даже нагло, пока её телохранитель (а иначе эту корректировщицу с длинными кроваво-красными волосами и тяжёлым суровым взглядом не назовёшь) стояла рядом и внимательно изучала своего коллегу по ремеслу. Конечно же доверием между корректировщиками не пахло. Зато от девушки, с виду слишком наивной, назвавшей его имя как-то чересчур игриво, веяло чем-то, что Городу точно не соответствовало. Забавно, но она каким-то чудом распаляла дух и зажигала внутри погашенную ещё при рождении и в самом гнусном детстве жизнь. Неясно, почему, но хотелось идти за ней хоть на край света после окончания её речи. — …Надеюсь, вы примете моё предложение. Она продолжала улыбаться даже после того, как рассказала свой безумный во всех смыслах план (но не хотелось верить, что это всё), на который даже женщина, пусть и незаметно, но закатывала глаза, словно не до конца верила. Он разделял её чувства. Наверное, это единственный момент, в котором они пришли к согласию. А потому одна взялась покрепче за эфес своего клинка. А другой — за рукоять зонта. Благо, незаметно для лучика солнца, пришедшего из ниоткуда. — Не обещаю, но могу над ним подумать. Извечная улыбка-маска всегда помогала немного сгладить напряжение. Конечно, не против опытного кого-нибудь, но её обычно было достаточно, чтобы отстали, ведь это тонкий намёк. Да и взгляд скорее был сосредоточен на напарнице, чем на предлагающей. А потому в её сторону был сделан намёк-замечание. — Всё же под таким давлением сложно принимать настолько серьёзные предложения. И оставалось только наблюдать, как его соперница не могла нормально подобрать слова и действия, чтобы ни обидеть напарницу, ни устроить переполох, от чего оставалось ей только хмыкнуть и немного, но отвести взгляд в сторону. Лишние слушки им точно не нужны. «…тот дух был дьявол.» И перерезать собственное горло осколком зеркала было плохой идеей. Как минимум больнее, чем от обычного ножа, и всё же решение было принято, пусть и сгоряча. Пока он один в собственном помещении, можно себе позволить такую экзотику, как самоубийство. Всегда же был один, чем этот раз мог отличаться от других? Тем, что он был один в самом приятном месте, которое когда-либо он мог найти? Нет, он был не один, это точно. Это сейчас солнце ушло за горизонт, тёмно-красным цветом прощаясь с миром. Вот только помутневшим перед смертью взглядом увидел тот, кто должен был вытаскивать людей из духовной бездны, но сам же угодил в неё, что на удивление не один он. Как иронично сильно сейчас нужен был ему сильный голос вместо неестественно слабого хрипа, руки, которые не желали его слушаться никак, и ясный взгляд, что он потерял пару… часов же назад? Вроде меньше… Лишь белый цвет одежды с подтёками странного цвета, будто кровь другого цвета, остался в памяти, как и то, что зачем-то этот странный человек или ребёнок («Вроде как он взрослый, но в теле ребёнка… Ничего не помню…») присел и начал ворошиться рядом с ним, часто кашляя. Этот скрип был таким неприятным, до ужаса. — Дьявол мог принять любимый образ. А потому его и не пугало место с множеством зеркал и собственных отражений, таких похожих на него, словно надёргали из других времён и фантазий. Да и много других, непохожих на него, присутствовало. Родных. Чужих. Но все они ему знакомы. И все они осуждали одним лишь взглядом. Свою провинность он осознаёт и видит, перед кем именно. Да, этот человек, сказавший слова выше, кажется совершенно другим, пусть и похожим на него больше, чем все остальные, но это и есть он сам, разница лишь в том, что этот человек (но тогда это человеком не назовёшь) работал в Лоботомии. Забавно, что человек часто боится именно самого себя, и этот случай стал не исключением. Потому что они оба знают, что он может сделать, если перестанет держать себя в узде контроля. Уже проходили, помним прекрасно. — Может быть, лукавый расчёл, как я устал и удручён. Покровитель устало вздохнул, сказав это. Сил держать в себе боль, накопленную за… сколько там? За лет так тысяч десять? Не столь уж важно. Сил уже просто нет. А потому и держаться становится всё труднее. Держать всё в себе. Держать эти эмоции. Чтобы не сорваться. Что-то начало щекотать кожу на лице. Пришлось прикоснуться к своей щеке и увидеть чуть мокрую перчатку. Но всё равно… Что-то не давало ему покоя. Слишком больно. Не от простого плача явно. А потому пришлось снять и дотронуться до чего-то уже без неё. Чтобы потом увидеть на пальцах слёзы… вперемешку с кровью. — Так вот почему… Он лишь посмеялся вместе с отражением, пусть и звучало это как-то нервно. Времени у него на долгие раздумья нет, а потому необходимо поспешить и найти способ выбраться из этой жуткой ловушки, угнетающей разум и достоинство, заставляя думать только о своих провинностях, о том, кто стоит перед ним сейчас в стекле или за ним. Но как же не хотелось отсюда выбираться… Остаться наедине с собой, чтобы осмыслить все свои ошибки и всю свою жизнь, кажется не такой уж плохой идеей… «И пользуется этим мне на гибель». …пока не вспоминаешь, что вообще-то у тебя есть подчинённые, которые тоже в неё попали, а они уже могут пострадать намного серьёзнее него. Да и, похоже, само зеркало решило скорее не осудить, а помочь, пусть и как-то своеобразно. Нут уж. В другой раз. На здравый ум и спокойное сердце пройдёт беседа. А потому… «Нужны улики поверней моих, здесь, в записях». В руки из рук отражения был взят пугающе знакомый белый зонт с кроваво-красными пятнами. От его истории многим точно станет плохо или больно. — Однако давай не будем рассказывать о том, чего ещё не произошло, — довольно оскалилось отражение. — Иначе так теряется интерес. На это последовал лишь кивок. Сил осталось совсем немного. Как бы хватило на полноценный удар. И то их продолжают изо всех сил выбивать, без передышки, пусть выпады стали более щадящими и спокойными, будто покровитель этажа решил, что это как-то поможет. Или он сам уже устал? Без понятия. Абсолютно без понятия. — Для этого со сцены… Последний выпад произошёл со стороны библиотекаря, решившего, что, собрав всю волю в кулак, сможет хоть что-то сделать. Даже если проделанная им работа сияет засохшим бордовым пятном на огненно-красном фраке, чьи фалды были испорчены ещё где-то в середине своеобразной пьесы. Но его меч из ослабленных рук был отброшен в сторону, а сам библиотекарь-гость резко оказался на полу без сил, пока к его шее приставили кончик чужого оружия, чуть оцарапавший её. Победитель в этой дуэли смотрел на него гордо, тяжело дыша, с нескрываемой улыбкой и сладостью победы, настолько завораживающей, что проигравший был бы не прочь полежать так ещё. По крайней мере, ему есть теперь, чем похвастаться. — …я совесть короля на них поддену. Это был конец. Конец, достойный того, чтобы наблюдать истинное лицо покровителя, наполненного приятным безумством вперемешку с логикой, сочувствием, гордыней, эгоизмом и каплей вины. Даже улыбка его на этот раз была абсолютно другой: не дежурно хитрой, но настоящей, отражающей все его эмоции. А глаза… Как красиво сияют эти обычно пустые или сероватые, подёрнутые дымкой рутины глаза… жизнью? Ради такого мгновения стоило пережить чёртов ад с самим Дьяволом, зачитывающим монолог принца Гамлета. Даже дыхание сбилось. Удивительно. … Какого вообще хрена?! К сожалению, это мгновение, которое длилось… Сколько? Пару секунд? Может, несколько минут? Или часов? Да чёрт его побрал, этого Дьявола, из-за которого он потерялся во времени! Но что-то их всё же сбило с темпа. Очень сильно сбило, настолько, что покровитель отбросил свой меч в сторону, схватив гостя на руки, оттащил его в сторону. И как раз вовремя: один из прожекторов, работавший всю эту странную незамысловатую сцену, рухнул вниз, аккурат там, где были эти двое, и стекло рассыпалось на множество осколков из-под мятого металла, едва ли не задевая своих почти жертв. Вскоре рухнул и второй прожектор, но уже дальше от них, из-за чего сцена осталась в условно бесконечной темноте. Конечно, не так представляется занавес, но от того менее прекрасной сцена не становится. Возможно, внезапная неисправность крепления оборудования даже её дополнила каким-то пафосом. Но заставило испугаться их обоих, пусть и на мгновение, не это. Вдалеке где-то упало и разбилось огромное зеркало (судя по звуку, ещё и вместе с рамой), настолько громко, что, возможно, вся Библиотека услышала этот шум битого стекла. — Даже то, чего нет на сцене, не выдержало вашего чтения, — усмехнулся библиотекарь. — И попрошу меня отпустить, мне неуютно. — Да мне самому неприятно вас на своих руках держать, знаете… Покровитель в красном мог смело уронить своего гостя, но он решил его аккуратно поставить на ноги. Правда, всё равно отряхивание костюма, будто что-то грязное держал, было не таким уж и приятным для библиотекаря в чёрном. Даже немного оскорбительным. — Благодарю за вашу помощь в моём чтении, это было… весело. Прозвучало как-то сильно сдержанно и неохотно, пусть и невозможно понять в темноте, что вообще за эмоция отражена на лице у этого чёрта. А потому приходилось лишь догадываться. — Кастиэль и Су Янь помогут вам с ранами, Бьянка проводит вас до этажа Философии и объяснит ситуацию леди Бине. Больше похоже на этакий жест извинения, чем на обычный рассказ, кто что сделает. Но от этого легче не становилось. — И попрошу больше сюда не возвращаться. — Это почему же? — С мазохистами дел вести не предпочитаю. А вот это уже было действительно обидно… Настолько обидно, что внутри у библиотекаря что-то кольнуло. — И с чего вы взяли, что я мазохист? — Да с того, что ни один нормальный человек не будет восхищённо смотреть на своего убийцу и улыбаться как идиот после того, как его повалили на землю и почти проткнули ему шею. А вот это уже было похоже на удар в спину и шею одновременно, тем более когда это всё сказали спокойно-осуждающим голосом, так ещё и в темноте, где невозможно различить чего-либо. Он что, реально именно так на него смотрел или что? Ещё и шум начал доноситься, будто из реквизита. — Хорошо, — библиотекарь кивнул, — господин Шин. — Меня так только свои и называют обычно. Наконец появился свет, пусть и из керосиновой лампы в чужих руках. А потому фигуру покровителя было проще разглядеть, как и его эмоции. — Так что мне даже интересно, по какому случаю вы меня так назвали? — Вы же назвали нашего покровителя «леди», так почему бы и мне не? — Я в сторону леди Бины из уважения. — И я к вам так обращаюсь с таким же поводом. Библиотекарь в красном тихо посмеялся и прикрыл глаза, что с уже засохшим кровавым следом от ладони выглядело чуть жутковато. И всё равно пятно на его обычно идеальном фраке уж очень сильно смущало, будто точно поддел что-то серьёзное. — Назовите лучше своё имя, это точно будет хорошим тоном, если мы говорим о вежливости. — Джин, — мгновенно ответил библиотекарь в чёрном. — Благодарю ещё раз, Джин. Покровитель, на котором не было маски из-за того, что где-то во время дуэли она упала и разбилась (возможно, придётся доставать из-под прожекторов), развернулся к нему спиной. — И ещё раз прошу вас больше не возвращаться. Всё, что и вы, и один любопытный Читатель хотели знать, уже выяснили сполна. По крайней мере, я надеюсь на это. И он удалился в сторону света за кулисами, оставив гостя одного в темноте недоумевать, о каком таком читателе он говорит. *** В целом… После первой помощи от Су Янь и Кэса стало немного лучше. Да и Бьянка достаточно грамотно всё разъяснила Бине, будто знала и так, как говорить с покровителями на равных. Хотя… Джин бы тоже мог вполне себе справиться с этим всем. Только ему не позволили удивлённые библиотекари, увидевшие его выходящим со сцены и начавшие расспрашивать, что произошло. Наверняка увидели ещё и Шина до этого, и из-за этого возникло столько вопросов. Да и леди Бина начала пусть и очень редко, но очень тонко и прозрачно намекать Джину, что он не столько мазохист, сколько безумец. А намекала она так для того, чтобы остальные ничего не заподозрили и ради реакции. И она была бесценна, даже если едва заметна под привычным тому спокойствием, под чёрный чай самое то. — Ну что, безумец? Встреча с Бьянкой на этаже Философии оказалась слишком неожиданной. А она лишь несла не подошедшие из этой Библиотеки книги обратно в Вестибюль. На щеке, шее и плече всё ещё были видны пластырь и бинты, которые снимать в ближайшее время Джину никто и не разрешит. Конечно, магия Света, все дела, но прошло, казалось бы, всего ничего для того, чтобы раны зажили. — Как себя чувствуешь? — Как обычно. Это был не грубый ответ, просто кое-кто не особо хотел отвечать и болтать вообще. Но восприятие другими людьми — штука интересная, и библиотекарь, восприняв нежелание как обиду на весь их этаж, потому решила подбодрить его: — Только не надо дуться! По секрету скажу, что ты первый, кто нанёс ему хоть какую-то рану именно в этой жизни. Даже другие наши два покровителя не особо преуспели, если не считать то, что они воспользовались хитростью… — И что это мне даёт? — со скукой поинтересовался Джин. Хотелось бы съязвить об их слабости, но он вовремя прикусил язык. — А я… и не подумала об этом. Между ними ненадолго воцарилась неловкая тишина. — Я надеюсь, что у тебя раны быстро заживут, — Бьянка улыбнулась, но внезапно у неё появились сомнения, — хотя прошла уже пара дней, чтобы они точно смогли. — Как видишь, пока без успеха, — вздохнул Джин, чуть отойдя от неё. — Заживают так, как и должно быть за Библиотекой. Он ушёл, не желая больше продолжать разговор, оставив Бьянку наедине со своими мыслями, которые были отнюдь не позитивными. На её лице внезапно появилось беспокойство. «Думаю, стоит сначала спросить, как работает регенерация здесь, и уже после делать выводы… Но это потом». В следующее мгновение её уже не было на этаже. И в этой Библиотеке тоже.