Тыковка.

Она без конца работает, она работает, и иногда спит по паре минут. Она вкалывает, и иногда ложится отдыхать больше чем на сутки. Она мало ест, она запивает свою рутину ярким дорогим виски. Она поет, она напевает. Она кричит, она раздражается, но всегда держит лицо напряженно холодным. И помимо лица холодным остается и душа, и сердце, и отражением мороза становятся её гетерохромные глаза: Очи сверкают когда приходит исступление от злости; Взор глубок, когда ей поровну на всё, всех и вся. И какие бы её глаза не были — ты ничего не узнаешь. Слишком много секретов. Слишком. Тайны, загадки. Одним словом — жизнь. Её волосы не собраны, когда она после душа. Рыжие локоны зализываются назад всеми возможными способами, но рано или поздно распадаются из укладки, оставляя частичку хоть чего-то настоящего. Но так или иначе, из неё льется яд. Резкость, высокомерие, двуличие. В обществе ей говорят: аморальна, неэтична, ужасающе груба. Да плевать бы на всё это, не так ли? Хотя, нужно думать о других, об их планах, целях… «Хватит думать о других, пора думать о себе.» С тех пор, а это так с давних, очень давних — Она смеется в лицо, она смеется за спиной. Она стала озлобленна, слишком ранена, Идут года, а теперь она всё так же смеется, В лицо, за спиной. Она плачет. Каждый раз она пьяная заваливается в свой кабинет, делает вид, что ей наплевать Ей наплевать ровно до того момента, как ей удастся дойти до апогея сознания после серьезного количества алкоголя. Наплевательское отношение родилось, живет, но дает сбои с момента 'изгнания' из Owerwatch. Она смирилась с этим, пошла дальше. Blackwatch заставил потерять её многое. Многое из того, что она любила. Её никто никогда не понимал, но как ей было хорошо, когда она была там. А сейчас, она там, куда привела её судьба. Пусть всё так же, как и было раньше, там, в далеком Blackwatch, Она никогда не позволяла себе плакать. А сейчас, Она плачет. Она рвет душу, потому что больше никогда и ни за что, не увидать ей, Как он делает вид, будто они друзья. Как он смешит её сидя за барной стойкой вместе с бокалом виски, Как он смотрит на её умное лицо во время работы. Как он рьяно называет её тыковкой. Он идет рядом с ней, а она рядом с ним, Он запоминает её черты лица, она пытается разглядеть его под ковбойской шляпой. Он начинает петь что-то незамысловатое, а она в шутку подхватывает. Она курит, он выклянчивает вторую сигарету. Она умничает, он травит язвительности в ответ. Она безжалостно убивает, он внимательно смотрит, восхищается. Он метко стреляет, она запоминает действия его рук. Она ухмыляется, когда косится на него; Он чудаковато улыбается и подмигивает. Он смотрит в её глаза, и пытается найти ответы на свои вопросы, а она, в свою очередь, закрывает очи. Он смешит её, она громко хохочет. Он называл её тыковкой в честь огненных влас, она кликала его идиотом в шляпе. Они могли бы быть прекрасными друзьями, но были не более как прелестными партнерами, не подпуская друг друга ближе, чем за барной стойкой. И пускай, Этого было бы более, чем достаточно. Полно для того, чтобы заставить плакать. У неё никогда не было друзей, а он -Джесси Маккри, — был отличным дополнением к безумному одиночеству. И именно его личность заставляет её рыдать по сей день. Выпивая виски в гордом одиночестве в каком-то баре, она -Мойра О’Доран, — рыдает и вспоминает коллегу как единственного, кто понимал её, скрипя зубами, но одобрял, видел её под градусом, но самой честной и настоящей, болел по её страшной тернистой душе, подставлял свою спину в бою. Она бьется в истерике, когда осознает, что это осталось лишь воспоминанием и никогда не вернется в её жизнь. Генетик осознает, что она любила карлика с револьвером в руке, а он любил женщину в медицинском халате. Жаль, этого никогда не вернуть. Мойра перестала любить, потому что больше никто не называл её, так нежно и ласково — тыковкой.