Шахматная партия

С тех пор, как Эжени де Сен-Мартен поселилась в Париже, у капитана Леона дю Валлона редко выпадала свободная минутка. Днём ему приходилось расставаться с возлюбленной, чтобы помочь детям мушкетёров в тех или иных делах, но едва на город опускались сумерки, Леон спешил к себе домой или в гостиницу к Эжени, и дни без неё казались ему невыносимо долгими и скучными, а вечера, проведённые с ней, — слишком короткими. Днём, с притворно скучающим видом рассматривая стены Лувра и скользя бесстрастным взглядом по его обитателям, Леон мечтал только о том, как воссоединится с Эжени, и они вместе отправятся на прогулку, в трактир или даже в столь нелюбимый бывшим капитаном театр, а затем их ждёт маленькая комнатка Леона и узкая, раздражающе скрипучая кровать. Иногда ему всё же не приходилось отлучаться, и Леон мог весь день провести в обществе Эжени. Так было и на этот раз — потратив день на прогулку по Парижу, они вернулись домой ближе к вечеру. Сын Портоса приоткрыл окна в своей комнате, но на улице всё ещё было очень жарко, и прохлада почти не доносилась внутрь. Из-за жары, стоявшей в Париже уже неделю, аппетита у обоих не было, и вместо ужина они решили заняться кое-чем более интересным. Точнее, решила Эжени — она жестом фокусницы вытащила из-под стола шахматную доску и с гордым видом поставила её перед сидящим на стуле Леоном. — Дети мушкетёров убедили меня, что нет ничего дурного в том, чтобы тратить деньги на бесполезные вещи, — объявила она. — Поэтому я купила шахматы — не всё же время мне ходить по тавернам и смотреть спектакли! Ты умеешь играть в шахматы, Леон? — Очень скверно, — признался он. — Де Жюссак пытался научить меня в то время, когда он ещё был капитаном гвардейцев, а я — зелёным юнцом, но... — Леон выразительно махнул рукой. Эжени на миг поникла, услышав в голосе капитана нотки боли, — де Жюссак был его наставником, почти заменил Леону отца, но в конце концов оказался на стороне его врагов, и её возлюбленному до сих пор было тяжело вспоминать об этом. Впрочем, через несколько мгновений она вновь оживилась и подняла голову. — Я могу попытаться научить тебя, если хочешь. — Говорят, старую собаку не выучишь новым трюкам, — усмехнулся он. — Ты не собака, а лев, — она покачала головой. — И ты не так уж стар. — Думаешь, льва проще выучить, чем собаку? — хмыкнул Леон, однако на шахматную доску поглядел с интересом. — Что ж, попробуй. Эжени немедленно принялась хлопотать над доской. Её глаза заблестели, голос стал громче, и было видно, что она находится в своей стихии — как всегда, когда она рассказывала Леону что-то новое или объясняла правила общения с очередным видом нечистой силы. — В шахматной доске заключена идеальная гармония, — певуче произнесла она, погладив ровное дерево, разделённое на квадраты — не чёрные и белые, а кофейно-коричневые и медово-жёлтые. — Шестьдесят четыре квадрата, тридцать два тёмных и тридцать два светлых. Тридцать две фигуры, по шестнадцать с каждой стороны. Баланс чёрного и белого, тени и света, зла и добра. Расставляя фигуры, Эжени подошла к Леону совсем близко, склонилась над доской, так что он ощутил на щеке её горячее дыхание, а её длинные тёмные волосы свесились рядом с его лицом. От них исходил тонкий аромат фиалок, яблок и каких-то трав, и Леон не стал отодвигаться, хотя пряди и щекотали ему шею. Ему, напротив, захотелось податься вперёд, зарыться лицом в волосы девушки, впитывая этот аромат, коснуться невесомых шёлковых локонов, потереться щекой о её щёку, не боясь уколоть нежную девичью кожу отросшей щетиной, но прежде чем он успел это сделать, Эжени выпрямилась и отошла. — Наши войска, — произнесла она, пока сын Портоса силился сдержать вздох разочарования. Выточенные из дерева фигурки выстроились на доске ровными рядами, их острые навершия тянулись ввысь. Леон заметил, что перед ним Эжени поставила светлые фигуры, а перед собой — тёмные. «Интересно, это потому, что она ведьма и считает себя нечистой силой?» — мелькнуло у него в голове. — Король, — Эжени приподняла своего короля и сделала шутливый реверанс. — Ваше величество! Он может ходить во всех направлениях, но только на одну клетку — дальше для него слишком опасно. Также король никогда не знает своего цвета — видишь, мой чёрный стоит на белом поле, а твой белый — на чёрном, — она продемонстрировала, как именно ходит король, вернула его на место и взялась за следующую фигуру. Леон наблюдал за этим спектаклем, прищурившись, испытывая нечто вроде весёлого недоумения, но вместе с тем всей душой желая продолжения. — Ферзь или, как у нас принято говорить, королева, — тем временем продолжала Эжени. — Ваше величество, какая честь! — последовал ещё один шутливый полупоклон. — Она ходит во всех направлениях и на любое расстояние — в пределах шахматной доски, разумеется. Королева куда более свободна в своих действиях и движениях, чем король... Не кажется ли тебе, что это напоминает не столь давние времена во Франции? — Проводить такие сравнения может быть опасно, — заметил Леон. — Шахматы и политику лучше не смешивать, хоть первое и было вдохновлено вторым. — Ты же не отправишь меня в тюрьму за нелестные высказывания о царственных особах? — Эжени внимательно взглянула на него, склонившись над столом. Тёмные пряди упали по бокам её лица, скользнули на плечи, и Леон с трудом отвёл взгляд от белой шеи — она казалась выточенной не менее искусно, чем шахматные фигурки. — Нет, — пробормотал он. — Конечно, нет. — Слон, он же офицер, — она взяла фигурку, покачала её между пальцами, задумчиво провела рукой по вытянутому остроконечному шлему. Может, в этом был виноват не желающий уходить жар летнего дня, а может, у капитана просто разыгралось воображение, но этот невинный жест вдруг показался ему не вполне приличным и полным тайного смысла. — Ходит только по диагонали. Один из слонов всегда стоит на поле своего цвета, другой — чужого, — Эжени погрустнела и, проведя слона по диагонали доски, поставила на место. — Один из них не знает своего истинного цвета и всегда вынужден сражаться не за тех. Чёрный слон, не знающий, что его место — среди белых... — её голос затих, рука повисла над доской, как повисли в воздухе последние слова. — Прошу, не надо! — не выдержал Леон. Он расслышал в объяснениях Эжени намёки на собственную судьбу, и это задело его ещё сильнее, чем воспоминания о де Жюссаке. — Хорошо, — девушка кивнула и перешла к следующей фигуре. — Итак, конь. Скачет зигзагом и может перепрыгивать через другие фигуры. Хитёр и способен напасть исподтишка, из-за чего опасен не менее, чем могучий ферзь. Мой, можно сказать, любимец, — она улыбнулась, переставляя коня с место на место. — Разве бывают любимые и нелюбимые шахматные фигуры? — удивился Леон. — У меня — бывают, — Эжени снова посерьёзнела и взялась за небольшую деревянную башенку. — Ладья или тура. Ходит по горизонтали или вертикали, всегда идёт напролом. Может защитить короля, подставив под удар себя вместо него... И, наконец, пешки. Маленькие, но храбрые солдаты, которые ходят только вперёд и никогда не отступят. Двигаются маленькими шажками, но если пешка дойдёт до конца доски, она может стать кем угодно. Она с облегчением, как показалось Леону, закончила объяснение, оставила фигуры в покое и обернулась к окну. — Как нынче жарко! — девушка быстрыми движениями расшнуровала верх платья, потом, помедлив мгновение, наклонилась и, слегка повозившись под подолом юбки, избавилась от туфель. Леон проследил взглядом за двумя миниатюрными башмачками, улетевшими в угол, и поспешно вернулся к Эжени, которая как раз усаживалась поудобнее. — Да, вечер сегодня и правда жаркий, — согласился он. — Но я, кажется, начинаю вспоминать правила игры... Эжени дала ещё несколько пояснений — на этот раз уже совершенно серьёзно, без поэтических иносказаний. Её дыхание слегка участилось, лицо порозовело, глаза сияли, а над верхней губой поблёскивали капли пота — должно быть, на неё так действовала жара. Убедившись, что Леон хотя бы немного понимает, что делать, Эжени кивнула на доску, и капитан, недоверчиво усмехнувшись, сделал первый ход. Полное его неумение играть в шахматы выяснилось очень скоро. Под внимательным взглядом девушки Леон почувствовал себя неловко, стал путаться и забывать самые простые правила. Эжени сначала следила за ним молча, потом принялась поправлять и одёргивать и даже пару раз схватила за руку, предостерегая от неверного хода. — Нет, Леон, пешка так не ходит! Это вам, офицерам, можно ходить сразу через всю доску, простым солдатам такого не положено! — Дурацкие правила, — буркнул сын Портоса. Руки у Эжени были горячие, и ему показалось, что от её прикосновений кровь быстрее забурлила в его жилах. Леон встряхнул головой и попытался сосредоточиться на игре, избегая смотреть на соперницу, особенно — в полураспахнутый вырез её платья. Когда Эжени наклонялась вперёд, его края расходились ещё сильнее, и золотистый свет свечей освещал тонкую шею, выступающие ключицы и ложбинку между грудей — даром что груди у Эжени были невелики. — Их создавали люди, которые были гораздо мудрее и опытнее нас, — журчал её голос, окутывая сознание бывшего капитана. — Игра в шахматы была изобретена индийскими мудрецами в незапамятные времена. Не удивлюсь, если кто-то из этих мудрецов был волшебником... Её нога под столом коснулась ноги Леона, и он быстро отодвинулся, опустив взгляд на доску. Теперь он действовал медленнее, подолгу рассматривая фигуры и пытаясь предположить, как поступит Эжени, куда она пойдёт в том или ином случае, хотя и понимал, что проще собаку научить играть в шахматы, чем догадаться, о чём думает ведьма. Разворачивавшееся на доске действо больше напоминало дуэль, чем шахматную партию, — Леон наступал, девушка отступала, и вскоре даже понесла потери в виде трёх пешек. Сын Портоса уже начал подозревать, не поддаётся ли она ему, но в следующее мгновение ферзь Эжени лишил его коня. — Иногда надо чуть-чуть отступить, чтобы потом разбежаться и прыгнуть, — она лукаво улыбнулась и опять коснулась затянутой в чулок ногой его ноги — выше, чем раньше. Леон снова отодвинулся, ощутив сильную дрожь во всём теле, и внезапно понял, чего добивается Эжени. Это была не партия в шахматы. С самого начала девушка соблазняла его — коснувшись волосами, погладив слона, расшнуровав платье, схватив за руку, — и Леон с новым приливом дрожи понял, что откликается на её призыв. Такое поведение было совершенно не свойственно всегда скромной и серьёзной Эжени де Сен-Мартен — если не считать их первой совместной ночи в гостинице и той вспышки страсти, произошедшей после схватки с Виктором Туссаком, первым о близости всегда заговаривал Леон, Эжени лишь отвечала ему. Должно быть, её поведение так резко переменилось из-за ревности к Луизе де Круаль или из-за осознания, что она могла навсегда лишиться возлюбленного — Леон недолго размышлял об этом. Сердце его колотилось быстрее обычного, тело охватил жар, не имевший никакого отношения к медленно уходившему теплу за окном, и капитан с трудом удержался, чтобы не заключить Эжени в объятия прямо сейчас, но огромным усилием воли сдержал себя. «Если ей так нравится играть со мной, то я отвечу тем же», — подумал Леон, сжимая зубы, чтобы не застонать от прикосновений Эжени, которая, окончательно обнаглев, закинула ногу ему на колено и теперь поглаживала ступнёй возле бедра. «Королевская гвардия так просто не сдаётся! И мушкетёры тоже». — Пожалуй, здесь и правда слишком жарко, — нарочито непринуждённо проговорил он, расшнуровывая жилет и скидывая его. От Леона не укрылось, какой взгляд Эжени бросила в распахнутый ворот его рубашки, — её явно не оставило равнодушной зрелище его загорелой, тяжело вздымающейся и опадающей груди. В серых глазах девушки заплясали искры, но внешне Эжени осталась серьёзной. Она опустила ногу и с задумчивым видом склонилась над доской. Дальнейшие несколько минут показались бывшему капитану вечностью. Они были одновременно пыткой и сильнейшим наслаждением, которое ему довелось испытать. Эжени то трогала его ногой, то брала за руку, то наклонялась над доской, прекрасно понимая, что вырез платья приоткрывает её грудь, то откидывалась назад, облизывая пересохшие губы, то прикусывала нижнюю губу, обдумывая следующий ход. Леон понимал, что она, до него не познавшая ни одного мужчины, могла научиться соблазнению, только подсматривая за другими женщинами и слушая перешёптывания служанок, но её бесхитростные действия не оставили сына Портоса равнодушным. Ему приходилось прилагать все усилия, чтобы думать об игре, а не о белой коже и участившемся дыхании Эжени, он тоже беспрестанно облизывал губы, не то слизывая солёный пот, не то фантазируя о вкусе губ девушки, и голова его кружилась всё сильнее. При всём при этом они оба ещё пытались играть. Движение фигур замедлилось, ходы с обеих сторон стали нерешительными, кони и офицеры вяло топтались в окружении пешек, и если Эжени ещё пыталась как-то вести бой с помощью своего верного ферзя, то Леону не позволяла сдаться только его проклятая гордость, потому что он вскоре перестал соображать, что происходит на доске. Пьянящий аромат фиалок, яблок и диких трав заполнил его сознание, тело жаждало горячих прикосновений, но он упрямо продолжал переставлять фигуры, пока слова Эжени не заставили его оторваться от доски. — Тебе мат, — голос её звучал слабо и слегка подрагивал. Леон мельком взглянул на доску, где его король сиротливо жался к краю под натиском чёрного ферзя и нескольких пешек, и решительно встряхнул головой. — Пускай! Я всё равно никогда не любил шахматы. С этими словами он поднялся и резким движением смахнул все фигуры с доски. Полетели вниз со стола короли, теряя свои короны, весело застучали по полу кони, тяжело стукнулись ладьи, и хрупкий стан королевы едва не хрустнул под сапогом Леона, но он вовремя опомнился и сделал шаг назад — не хватало ещё сломать фигурки, наверняка стоившие Эжени немалых денег! — Сдаюсь, — собственный голос донёсся до него как будто издалека. — Ты выиграла. В шахматы... и в другую игру тоже. — Ты долго продержался, — выдохнула Эжени, тоже вставая с места. Она приблизилась к капитану и погладила его по бедру, на этот раз рукой. Леон снова вздрогнул всем телом — такая дрожь была его ответом на ласки, и раньше Эжени всегда пугалась, останавливалась, заботливо спрашивала, приятно ли ему и не сделала ли она ему больно. Леона её осторожность чаще всего трогала, реже забавляла или раздражала, но теперь Эжени не стала ни о чём спрашивать и не остановилась — напротив, её движения стали более уверенными. — В шахматы я тоже играю неважно, — почти шёпотом проговорила она. — Но в отцовской библиотеке я как-то нашла одну книжку с картинками — кажется, она тоже привезена из Индии. В ней говорится об искусстве любви. Плотской любви, — пояснила девушка, как будто Леон не понял это без неё. — И уж её-то я прочла от корки до корки. Должна сказать, изучать такое куда интереснее, чем шахматные ходы! — Я не сомневаюсь, — бывший капитан с трудом мог говорить от переполнявших его чувств. — Может, ты привезёшь её сюда, и мы изучим её вместе? — Может быть, — Эжени тяжело дышала, голова её склонилась на грудь, руки вцепились в плечи Леона — кажется, она едва держалась на ногах. Не в силах больше противиться своим желаниям, сын Портоса подхватил девушку и усадил на стол, прижался губами к её губам, потом скользнул ниже, к вырезу платья, обжигая поцелуями её шею, а руку запуская ей под юбку. — Какая прекрасная шахматная партия, — выдохнула Эжени, откидываясь на спину и крепче обнимая Леона. — Надо проводить такие почаще. Правду говорили древние... о Боже, Леон!.. древние мудрецы. Шахматы полезны для разума... и для тела. Она шептала что-то ещё, горячо дыша в ухо Леону, но он уже не слышал, охваченный порывом куда более древним, чем изобретённые в незапамятные времена шахматы. Чёрно-белые клетки шахматной доски скрылись под серой тканью взметнувшейся юбки Эжени, в окно наконец-то ворвались порывы первой ночной прохлады, а на полу, равнодушно наблюдая за происходящим на столе, по-прежнему лежали кони, короли и ферзи.