пассивное курение

сяо курит иногда. пачки ему может хватить на месяц или на год, иногда на пять дней — как карта ляжет, как по голове ударит. и пахнет от него табаком этим ароматным непонятно с чем смешанным. может, мята, может, персик. кажется — всегда чем-то разным. сяо курит иногда уже лет десять, может, больше. сяо выглядит юно, будто школьник во время экзаменов. уставший, потрёпанный, немного резкий. сяо не юный. наоборот — всё ближе к оссану. годы капают, бьются об асфальт, разбиваются о бетон. у него пальцы на вкус горькие, на ощупь стёсанные, сухие. кожа у основания ногтей слоится чешуйками. — колюче, — паймон гладит его по бритой щеке и смеётся. — едва ли. — а с виду такой гладкий, — рассматривает внимательно, весело щурит глаза, держит желтушно-серое лицо в ладонях. не доверяй глазам, хочет сказать сяо, но в этом нет никакого смысла. паймон будто бы школьница. низенькая, сотканная из света, с крашенными в белый локонами. белые чулки, белая кофта. вечный синий шарф и обгрызанные кобальтовые ногти. целует его в щёки и говорит, что он пахнет горечью, зарываясь носом в волосы на долгие минуты. белая кожа, белые ресницы, белоснежные засранные кроссовки. существо непередаваемых частот. а точнее — basic bell на рингтоне и препротивное жужание вибрации. паймон ловит свой телефон, когда он почти падает со стола, заклеенный наклейками, завешанный брелоками, с трещиной в углу экрана. неглядя принимает вызов, укладывает телефон под ухо, нехотя отстранясь и одним взглядом просит "не сбегай", радостно приветствуя кого-то по ту линию. — паймон слушает, — держит его кончиками пальцев за кончики пальцев, не сплетая. — это кэйя, — шепчет. голос её звучит ярко и звонко, притворно раздражённо. она смеётся, закатывает глаза, щурится. сяо смотрит на неё весь разговор, наблюдает за выразительной мимикой, складками на лбу и между бровей, морщинками от улыбки. блеск на её губах наполовину съеден, смазан. его лицо, вероятно блестит. паймон кладёт трубку и берёт его ладони в свои руки, гладит большими пальцами зазубрины свежих царапин. — что-то срочное? — он спрашивает тихо, чуть севшим голосом, будто не говорил больше суток. — неа, нет. сяо молчит. смотрит на их соприкасающиеся колени, её белые чулки, выпирающую из-под резинки молочную кожу. он уверен, где-то в интернете есть название для её эстетики, возможно, angelcore, возможно, deathfromdiabetescore. или просто плейлист на ютубе с песнями из рекламы. белые руки с крашенными в кобальт ногтями сминают его рубашку, объятия длятся долго, удивительно безмолвно. сяо смотрит в пол, через её плечо, вдыхает запах волос, одежды, тела. духи люмин, дешёвый чай, мондштадская выпечка. сигарный дым. сяо сжимает паймон чуть крепче. немного эгоистично хочет впитаться в неё побольше, поглубже. чтобы стать её частью так же, как бледный шрам на шее и горький привкус на губах. она говорила ему: блеск отвратителен на вкус, чтобы губы не облизывать. это у неё плохая привычка. — останься, — так смело смотрит в самые зрачки. сяо роняет взгляд на стол, укрытый плёнкой с узором в клетку, на две кружки и корзинку с конфетами. — сяо, — всё ещё заглядывает в лицо. что-то внутри протяжно скрипит. он закрывает глаза. они лежат целиком одетые на заправленной постели. паймон, утыкнувшись ему в грудь, размеренно дышит, но ещё не спит. держится тощими ручонками за него, будто если отпустит, сяо исчезнет, растворится в воздухе чёрным дымом. наверное, её не за что осудить. он уходил достаточно, чтобы к этому привыкнуть, не приходил так часто, что ему в принципе сложно верить. сяо сам по себе очень сложный. неладный, упрямый. и курит иногда. заражает её своим горьким запахом, вплетает дым в волосы, вместо цветов. ей бы пошли ромашки. сяо закрывает глаза. ночь длится долго, словно вечность. он не решается встать ни в одну из минут. кажется, даже засыпает. случайно, ненамерено, во власти момента и её тепла. когда промаргивается — небо за окном желтеет, и синие тени приходят на смену чёрным. паймон громко сопит, пускает слюни с открытым ртом. сяо сам себе не признается как любит эту её часть, такую смешную и глупую, что даже в его прокуренных грязных лёгких рождается ласковый тихий смех. сяо не позволяет себе издать и звука, но пропускает сквозь зубы тёплый воздух. она наполняет его тем, что люди зовут жизнью. но он в ответ раскачивает её на качелях, поднимает в воздух от объятий до игнорирования, от поцелуя до "не трогай меня". паймон только с ним не краснеет от злости и не говорит колкостей в ответ, лишь опускает голову, поджимая губы. и говорит так, будто действительно хоть в чём-то виновата: "прости". сяо хочет хоть раз услышать в ответ то, чего заслуживает. "ты заслуживаешь" говорила она, укладывая его спать, когда сон был непозволительной роскошью. "ты заслуживаешь всего, что есть на свете хорошего, сяо". он заслуживает хотя бы раз получить от неё пощёчину. мечется между тем, чтобы остаться рядом и чтобы никогда больше не возвращаться. она заслуживает лучшего, кого-то, кто не так холоден, кто может улыбаться ей куда чаще и кто не только принимает, но и отдаёт. сяо не знает, что делать. ему хочется закурить, выжечь себе лёгкие, умереть от удушья. помыть руки, вымыться, облиться отбеливающим средством. он воняет гарью, грязью, пылью. он сам по себе — гарь, грязь, пыль. невозможно отмыть — только кремировать. любить его — наказание, поэтому он всё ещё надеется, что всё это — не любовь. что-то другое, что не будет никого мучить. сяо тупее наивного школьника, раз так в это верит. звон будильника тормошит паймон и она резко дёргается, прижимаясь плотнее. до сих пор не осознаёт себя в реальности, зарываясь ему куда-то в ключицы, неразборчиво бормоча. сяо тянется за её телефоном, чтобы выключить трезвонящее безумие, но звонок, оказывается, принадлежит не будильнику. он прижимает спящую паймон ближе, напряжённо вглядываясь в цифры, прожав кнопку звука до минимума. он не знает зачем малышка кли звонит ей в семь утра, но отвечать девочке самому как-то особенно неловко. если это что-то важное, она ведь не будет звонить паймон, верно? сяо бы не позвонил. эта мысль колет органы иглами с ядом — он бы не позвонил, не сказал, не попросил бы помощи. и даже принимая поцелуй, всё равно боится открывать сердце. оно гнилое — только замарает ей руки. она глупая — только прижмет к груди и сильнее запачкается. паймон не знает, что такое стыд, и наглее её не сыскать, поэтому так упрямо зовёт его по имени, хотя он никогда не откликается. только слушает, как мягко оно перекатывается у неё на языке, как ласково тянется из самой груди. — сяо. паймон поднимает глаза, сонные и припухшие, улыбается. — ты всё ещё здесь, — тянет хриплым спросонья голосом, совсем тихо, но так искристо и радостно. — клёво! — да. всё ещё здесь, паймон. сяо курит иногда. марает сигареты, закуривая, оставляет на них блестящий след. смотрит в стекло, на испачканные глитером щеки. в отражении на него смотрит тайно помешанный с angelcore лентой в пинтересте и плейлистом из рекламных песен. никогда сам не стирает след её блеска на лице, ложится спать с её запахом в одежде. сяо затягивается, выдыхает ком дыма. девушка в отражении его глаз ест бутерброд, пачкая подбородок смесью сока томатов и майонеза. это буквально проклятие — он готов смотреть на неё до бесконечности, пока она не ответит на взгляд взглядом. — я люблю тебя, — говорит паймон, запивая проглоченный кусок чаем, — даже если ты боишься любить меня в ответ. и улыбается, щуря синие, почти чёрные глаза. кто-то должен был это сказать, поэтому пускай это будет она. с бутербродом в руках и укропом на зубах, честнее, чем когда-либо была. — я, кстати, наконец выбрала тебе обидное прозвище, — паймон поднимает указательный палец и пистолетиком направляет на него, — трусишка якса. сяо тоже щурится — мягко, почти ласково, продолжая держать сигарету меж губ. убирает белую, прилипшую к щеке прядь за ухо, трогает новый гвоздик-звёздочку в мочке. пускай это будет что угодно — только не любовь. иначе сяо не сможет уйти, когда будет обязан.