амбивалентность

дайн никогда в жизни не смотрел на неё такими глазами. она замечает это не сразу, качаясь в томной полудрёме и пиная камешки под ногами. тело ощущается лёгким и тяжёлым одновременно, будто бы не своим. прикосновение к руке немного отрезвляет — дайн нежно берёт её ладонь, поглаживая костяшки. он никогда так не делал. это артерии, понимает люмин, эти чёртовы корни, торчащие из земли, об которые она снова запнулась. после стольких капканов для разума, так долго легко морочащих голову, и на них нашёлся свой лом — нахида, по крайней мере, научила её быстро различать сны и реальность. это сон, повторяет люмин, неосознанно сжимая руку дайна в ответ и переплетая пальцы. это не её тело, это тело брата. осознание бьёт в нос нашатырём. к горлу люмин подкатывает ком — она определённо точно не хочет участвовать в этом воспоминании, когда смотрит на дайна и чувствует, как глаза сами по себе мягко щурятся и в груди становится ýже, чуть сдавливая лёгкие с сердцем и селезёнку. это не её чувства, это чувства брата. такие схожие с её, когда она заправляет белые пряди за уши, поглаживая мягкие щёки. люмин задыхается, ощущая на себе поцелуй и холодные руки на плечах. от шока в глазах маячат помехи и это немного вытягивает её из доскональных подробностей воспоминания. дайну, чёрт возьми, стоило хотя бы раз упомянуть, что они были влюблены. люмин сглатывает и чувствует себя невообразимо голой, будто с неё стянули не только одежду — кожу. непокрытые мышцы и органы принимают каждое прикосновение жжением. дайн никогда в жизни не смотрел на неё такими глазами, но этот взгляд ей словно знаком. родное и тёплое в ассоциациях немного успокаивает, но вместе с тем чешет тревогу. люмин руками брата трогает холодное лицо, смахивает светлые пряди, всматривается в него, кого-то ищет. бледные щёки, белые локоны. это её чувства — только её. выдох. дайн никогда в жизни не показывал такого выражения на лице. он касается брата осторожно, будто трогает нечто хрупкое, хотя итер всегда был титановым сплавом. он гладит бессмертные рубцы и раздражённую красную кожу на острых плечах и шее, мажет их мазью и ловит его руку, потянувшуюся к воспалениям. целует сбитые костяшки, тычется лицом в шершавые ладони без перчаток; истинный возраст брата всегда отражался в его глазах и руках — потрёпанных временем и мириадами увиденных звёзд. ладонь дайна в его хватке кажется просто юношеской, — да, с мозолями, да, со шрамами — но всё ещё юношеской, пока итер — древнее зло в почти нетронутой новенькой упаковке, обёртке гладкой и блестящей. люмин чувствует эту разницу всем нутром, покрываясь мурашками, когда тело льнёт к телу. она определённо точно не хочет участвовать в этом воспоминании. люмин дрейфует в неге, слышит голоса и звуки, как через толщу воды и шум телевизора задним фоном во время дрёмы. всё, как учила нахида — создай вокруг себя плёнку, крепкую, но эластичную, чтобы не задохнуться. только низ живота всё равно предательски теплит. она хмурится. тонкие запястья, хрупкая грудная клетка с выступающими рёбрами, высокий недовольный голос. это её чувства. вдох. люмин хочет наконец оборвать это воспоминание, но всё ещё не может найти выход из головы брата. из кончиков пальцев и рта, из его движений и жестов. использовать только правую руку так непривычно. люмин тоскует по нему. отчасти лжет себе, что ищет лишь выход. ощущать себя с ним единым целым — в этом определенно есть то, чего ей не хватало и не хочется вновь лишаться. она обнимает себя, прощупывая тело, узнавая шрамы там, где их помнит. помнит ли брат как вьются у неё волосы в дождливый сезон и про след ожога на ладони; помнит ли её немного кривой, но острый клычок и неровные пластины крепких ногтей, которые всегда было так тяжело красить лаком? всё в этом сне тычет её иглами в оголённые органы. дайн, который никогда в жизни на неё так не смотрел, брат, по которому тоскует всё её внутреннее — от души до рефлексов, и ничего о паймон. тоже хочу прикасаться, смотреть, слушать, думает люмин, разделяя с братом это чувство, но не человека. ей в уши настойчиво лезет тяжёлое дыхание и хлюпающие звуки, шлепки кожи об кожу. дайн повторяет имя брата, шепчет, стонет его, цедит через зубы. она не понимает зачем артериям нужно показывать как её брат ебет дайна, и почему ей обязательно смотреть на это через первое лицо. она не понимает почему артерии показывают ей их конец — дайна, который не уходит даже когда прикосновения грубеют и оставляют на нём синяки, когда на боках остаются сине-жёлтые следы, а в плечах покрываются заживающей корочкой отпечатки зубов. он потеряет себя, если потеряет итера, лишится всего, что наполняло его желаниями. дайн выбрал жёлтый своим любимым, лишь потому что в попытке угадать его любимый цвет, итер назвал тот первым. это жестоко, грёбаные корни. не хочу смотреть, как мой друг и брат становятся бывшими. люмин стучит по невидимым стенам и громко кричит — возможно, там снаружи паймон слышит, как она бормочет во сне и видит, как она хмурится. пай, паечка, паймон, вытащи меня отсюда, разбуди хоть поцелуем, хоть криком в ухо, хоть пощёчиной... это жестоко. лицо итера отражается в глазах дайна — по дефолту немного безумное, усталое, со шрамом на щеке и сухими потрескавшимися губами. лицо, которое люмин любит, по которому тоскует, которое хочет ударить и расцеловать одновременно, потому что он так упрямо сидит в своей бездне уже пять сотен лет, из тени наблюдает за ней, но ни разу не оставил где-нибудь хотя бы одной ссаной записки. показался сам лишь единожды, а потом — только телепередачи от артерий. наверное, у дайна такие же чувства, потому что он жадно впивается в сомкнутые губы, целует будто в последний раз, сжимая чужое лицо в ладонях, прижимает плотнее к себе, давит большими пальцами на щёки, гладит их. дайн целует, а итер позволяет себя целовать — и это точно не вина люмин, не атрофия её присутствия и не плохой сигнал артерий, это лишь его чувства. чувства итера. его больное наслаждение раскачиванием качелей и рассудка дайнслейфа, его напускное равнодушие, его взгляд исподлобья, полный азарта хтонических божеств. он выбрал себе любимчика, понимает люмин. выбрал кого будет любить, кого будет мучить, кого целовать и душить, кого брать за руку и оставлять в одиночестве. итер не бросает истерзанный труп кхаэнрии по трём причинам, и первая в списке — дайнслейф, его мученическое лицо, которое становится лишь прекраснее, когда его трогает проклятием, его упрямые почти бесшумные шаги, пристальный взгляд зрачков-пик в затылок. — я люблю тебя, — говорит дайн вслух в последний раз, утыкаясь лицом в шершавые ладони. к сожалению, он тебя тоже. но не скажет, потому что засранец. наверное, люмин увидела достаточно, раз её выплёвывает из сна, и она подрывается, пугая паймон, которая тут же бросается ей на шею. это наконец лишь её чувства — эмоции, тактильные ощущения, зрение, обоняние, слух. чувства люмин и её руки, сжимающие паймон в объятиях. — я люблю тебя, — признаётся она, может, уже раз в сотый. — и я тебя, — паймон склоняет голову, непонятливо всматриваясь в её лицо, будто в поисках причины подобных резких нежностей — снова кошмар или очередные неприятные видения? и позже, когда люмин рассказывает об очередной подлянке артерий дайну, тот прокашливается, тихо спрашивая: — просто видела наши путешествия? люмин улыбается, ласково ероша светлую чёлку. он теряется, смущённо выгибая бровь, и посматривает на неё с подозрением, но не отстраняется. — только путешествия. но тебе всё же стоит признаться мне кое в чём о тебе и моём брате. дайн молча отводит взгляд. в его поджатых губах отчетливо читается "блять".