Wrong Side of Heaven

Кацуки никогда не размышлял о смерти. Даже предположить не мог, что старуха с косой может его когда-либо настигнуть. Ведь он сильнейший и до жути упрямый засранец, а смерть – удел слабаков и безвольных слизняков, что не способны бороться до последнего вздоха. Ему всегда казалось, словно он под защитой неведомой могущественной силы. Словно он главный герой какой-то истории. Но в глазах смерти все равны. Ей глубоко плевать на то, кто ты. Какие у тебя мечты и стремления. Насколько ты способный ученик и насколько могучий герой. Ей плевать, как мало ты прожил. В её глазах все люди одинаковы. Заурядны. До смешного просты. Лежа на поле боя, перепачканный грязью, по́том и кровью, Бакуго сквозь сжатые зубы стонал от боли и досады. Он до сих пор не мог принять, что его лучшая атака не сработала. Это всё, на что он был способен. Большего у него не было. Кацуки старался держать глаза открытыми. Ему хотелось запечатлеть в сознании образ неба, затянутого грозовыми тучами. Он с детства ненавидел дождь, и это будет последним, что он увидит перед своей смертью. Какая ирония! Адреналин постепенно сходил на нет и тело стал сотрясать озноб. Во рту ощущался отвратительный металлический вкус собственной крови. Силы угасали, а в голову начали лезть дурные мысли. Сожаления о том, что так и не сделал в жизни. Подумать только: умереть в семнадцать лет. Он же только начал жить по-настоящему. Открыл своё сердце для других, а через мгновение вместо него дыра. Злая шутка! Так несправедливо! Так жестоко! Бакуго никогда не размышлял о смерти. Ему думалось, что у него вся жизнь впереди, что всё ещё успеется. Для таких, как он, судьба уготовила множество поворотов не туда и жизненных уроков. Но всё оказалось куда ироничнее… — Кацуки. На задворках сознания, он услышал голос – её голос, – что был наполнен отчаянием и печалью. Она назвала его по имени. Непростительно. Но разве это прямо сейчас имело значения, когда он чувствовал, как тело покидала жизнь? Забавно, на что способен умирающий мозг в последние мгновения жизни – слуховые галлюцинации его первой влюблённости. — Кацуки, прошу, не закрывай глаза! Смотри на меня! Вполне себе реальная Шото нависла над ним и обеими руками, что было сил, зажимала рану в груди. Вот глупая Половинчатая! Она надеялась спасти его таким нелепым образом? Это не могло не вызвать у Бакуго улыбку. Он не знал, улыбался ли на самом деле или это было в его воображении. Хоть на долю секунды, но он забыл, что умирает. Он сделал над собой усилие и перевел взгляд на Тодороки. Откуда она вообще взялась? Шото не должно быть здесь, но тем не менее именно её руки останавливали кровотечение. По её щекам, покрытыми ожогами, текли слёзы. Она плакала из-за него. Девочка, которая никому не позволяла приближаться к себе, плакала над его умирающим телом. А Бакуго всё-таки удалось познать прелести жизни: ему удалось полюбить. Это был его конец. Не будет больше завтра и потом. У него осталось не так много времени, так зачем откладывать. Это наверное предсмертная эйфория, иначе он никак не мог объяснить появившиеся силы для: — Я люблю тебя, Шото, — прошептал Кацуки, прежде чем обессилено закрыть глаза. *** Первое, что он понял, когда очнулся в больнице, – он жив. Второе, ему было чертовски больно везде и сразу, что не разобрать было, где больше. Противно пищал какой-то аппарат, правая рука ныла от капельницы. Грудь обвита тремя слоями бинтов, руки и ноги на месте, правая половина лица – тоже. Какого чёрта? Как можно было выжить, если не было сердца? Вряд ли одной силы воли и упрямства было достаточно, чтобы получить второй шанс. Он пока не знал как это случилось, но он выяснит. Он не сразу заметил у окна фигуру в белой же больничной одежде. Она стояла спиной к нему, по волосам Кацуки сразу узнал Шото. Она смотрела на ночной город, а её задумчивое выражение лица отражалось в стекле. — Шото, — уголки его губ невольно дёрнулись вверх. Кацуки не признал свой же голос. Горло раздирало от ран и от того, что он не говорил, чёрт его знал, сколько времени. Чертовски хотелось пить. Тодороки резко повернулась на зов. Её глаза заблестели от слёз, а губы растянулись в искренней улыбке. Но она ничего не сказала в ответ, просто стояла и молчала. Это было первое слово в его "второй" жизни. То, что она была последней, кого он видел в прошлой жизни и первой – в новой, тепло отзывалось в сердце. Он положил руку на грудь и ощутил, как оно бьётся. На этот раз он не потратит жизнь зря: не испортит всё бессмысленной злостью и ненавистью, не загонит свои чувства в дальний угол, он прочувствует каждый день. *** Их первый поцелуй был неловким и неуклюжим. Они стукались зубами, соприкасались носами. Воздуха не хватало катастрофически. Шото приходилось прерываться, чтобы стереть слюну со своего лица. Она делала это смеясь, сказав, что было бы неплохо потренироваться, а Кацуки ответил ей тогда в губы, мол именно этим они и занимались. Ему хотелось пройти через приключение под названием "всё впервые" вместе с ней. Каждое последующее прикосновение её губ разносились по телу ураганным смерчем, уничтожая здравый смысл на своём пути. Он был не против так и остаться в плену сладких губ Тодороки. Их первый секс был не менее неловким и корявым, но в тоже время прекрасным. Тогда было слишком много неизвестного, а наскоро прочитанной книги "Библия секса" не было достаточно, чтобы за один день понять всю механику процесса. А советы по типу "Двигайся по наитию, бро!" только бесили. Но стоило ему увидеть обнаженное тело Шото, то как она стеснительно прикрывала свою маленькую грудь и краснела, всё когда-либо просмотренное и прочитанное порно напрочь вылетело из головы. И стало фантастически пусто в черепушке. Тогда в полумраке его комнаты, он сделал всё для её комфорта: презервативы, смазка, подушки, прелюдии. Совершая очередной прерывистый толчок, он смотрел ей в глаза и спрашивал всё ли хорошо. А Тодороки под ним улыбалась, накрывала ладонью шрам в центре его груди и отвечала, что лучше быть не может. С тех пор прошло три месяца. Потребовалось много времени, чтобы изучить каждый миллиметр тел друг друга; понять, что приятно, а что нет; обозначить границы дозволенного. Бакуго наклонился вперёд и припал губами к шее Тодороки. Она лежала под ним и, отвернув голову, тихо постанывала от медленных размеренных движений внутри неё. Кацуки неохотно оторвался от шеи, только чтобы схватить за бёдра и приподнять таз, открывая путь к заветному месту, что сносило крышу. Шото извивалась под ним, сжимала руками его простыни, тело содрогалось в мелкой дрожи. От такой Тодороки вело. Вело от её приоткрытого рта, из которого доносились мольбы о большем; вело от её запаха – миндального шампуня и кокосового скраба для тела; вело от мягкости её кожи, которую не посмели испортить даже многочисленные шрамы. У Кацуки защемило в груди от великолепного зрелища перед глазами. Как такое прекрасное существо было рядом с ним? От каждого нового толчка Шото плавилась в его руках всё больше, жадно хватая ртом воздух, которого уже не осталось в комнате. Двухцветные волосы разметались по подушке и перемешались между собой. Она приоткрыла глаза и встретилась с ним взглядом, медленно подняла руку и опустила ладонь прямо на шрам в центре груди. Бакуго перехватил её кисть и поднес к своим губам, оставляя поцелуи на костяшках. Он забросил её длинные ноги себе за пояс, обхватил руками и прижал к себе, не переставая двигаться. Тодороки в ответ обняла его и впилась короткими ногтями в спину. Шото стонала его имя, сильнее обхватила ногами, пока не накрыл оргазм и она не обмякла под ним. — Кацуки, — со сбитым дыханием обратилась Шото, когда тот закончил и навалился на неё всем телом. — Ты меня раздавишь. Он перекатил своё уставшее тело на бок, и она медленно выпуталась из его объятий, поднялась с постели и стала собирать по комнате свою разбросанную одежду. Что-то в её движениях напоминало былую отстранённость. Она переносила своё тело словно по инерции, не задумывалась над тем, что надо делать дальше. Бакуго не видел выражения лица Шото, но чутье подсказывало: что-то было не так. Он уже не первый раз подмечал в Тодороки отрешённость и холодность. Уже некоторое время она была тенью, что следовала за ним везде. Телом была с ним, но разумом – неизвестно где. Сначала Бакуго старался сразу же отогнать противные скрипучие мысли, но нутро кричало, взывало о разумности. Он словно смотрел на неё впервые и не узнавал свою Шото, которую любил всей душой и которой был готов подарить весь мир. Кто же была эта девушка? Кацуки не выдержал, поднялся вслед за ней, отыскал на полу своё бельё и быстро натянул его. — Шо, останься, — Кацуки не спеша подошёл к ней. — Тебе не обязательно сбегать сразу. Она казалось не слышала его вовсе, продолжала возиться со своим нижним бельём. — Я не сбегаю, — пробормотала она, застёгивая бюстгальтер. Она говорила так тихо и вымученно, что у него закралась мысль: не обидел ли он её до этого. Он нерешительно поднял руки и мягко опустил их на её плечи. Тодороки и тут не проявляла ничего, даже головы не подняла. — Пожалуйста, поговори со мной, — мягко попросил он. Правой рукой Бакуго убрал волосы и наконец увидел её лицо. Она смотрела в пол. — Ты мне ничего не рассказываешь, не делишься ни чем. Ты охотнее обсуждаешь мангу с Серо, чем со мной, — обеспокоенно сказал он. — Я хочу знать, о чём ты думаешь. — Зачем тебе это знать? — Всё просто: затем что я люблю тебя. Молчание. — А ты меня любишь? — с нажимом спросил он. — Ответь простым "да" или "нет". Горло болезненно сжалось, не давая возможности сказать ничего больше. Он почувствовал, как его внутренности скрутило, а сердце – его многострадальное сердце – закололо в ожидании. — Я не знаю, — едва слышно произнесла она. Кацуки стоял абсолютно ошеломлённый. Он убрал руки и немного отшатнулся. Брови непонимающе вымыли вверх. — Тогда зачем ты со мной? — А что мне ещё оставалось? Ты признался мне в любви и умер, — выпалила она и подняла на него глаза, полные слёз. — Я по сей день в мельчайших подробностях помню, как остановилось твоё сердце у меня в руках, как похолодели твои конечности. — Она подняла руки на уровень груди и стала всматриваться в них. — Ты обрушил на меня свои чувства и оставил одну. Даже не подумал, как я буду жить без тебя. — Но я живой. Благодаря тебе. — Ничего подобного. Пока твоё сердце собирали по кусочкам, я была абсолютно бесполезна. Просто наблюдала, как капает капельница. — Прости меня за это, — Кацуки поднял руку и нежно провёл кончиками пальцев по её щеке. — Мне и в голову не пришло, что я выживу. — Но ты выжил, — выкрикнула она. — Вернулся с того света. — Да, но не по своей воле. — он сокрушённо прикрыл глаза. — Я не воскрес, а меня воскресили. Это разные вещи. — Когда ты пришёл в себя, я увидела, как ты улыбаешься и как блестят твои глаза, — Шото опустила голову. — Мне стало страшно, что я могу потерять тебя снова. Ты обнажил свою душу, а мне нечего было предложить тебе взамен, кроме своего тела. — Что значит "кроме своего тела"? — он сдвинул брови на переносице. — Ты думаешь, что мне нужен от тебя только секс? Шото не нашлась с ответом. Поскольку не знала, что ответить. Она подняла на него взгляд, немного склонила голову в бок и почти шепотом начала: — Каждую ночь, как я закрываю глаза, я вижу твой окровавленный холодный труп. Снова и снова переживаю твою смерть, — губы Шото затряслись, после чего по щекам покатились слёзы. — Я кладу тебе руку на грудь, чтобы удостовериться: ты живой. Я могу спокойно спать, только зная, что твоё сердце продолжает биться. Кацуки взял руку Шото в свою и положил раскрытой ладонью себе на грудь. — Я здесь, Халфи, я никуда не денусь от тебя. Тодороки всхлипнула и прижалась к нему, спрятав лицо в изгибе шеи. Она тихо плакала, а Кацуки крепко обнимал её, успокаивающе гладя по спине. Это было гораздо интимнее, чем всё, что происходило в этой комнате между ними. — Что мне сделать для тебя? — Кацуки поцеловал Шото в висок. — Не смей умирать!