Оставаться с тобой

       Солнце заходит медленно. Ласковые июльские лучи утягивают с собой очередной тёплый день, оставляя на месте светила лишь пустоту и множество звёзд. Ночь ассоциируется с чем-то страшным. Тоской, одиночеством, бессилием. Главнокомандующий подходит ближе к круглому окну чердака и любуется закатом. Он знает, как только солнце скроется за синевой гор, тьма примет его в свои холодные удушающие объятия. Лишит сна, заставит ворочаться на жёстких досках, вселит в его сердце скуку и тоску. Здесь, на чердаке, всё становится особенным. Ощущая пустоту в голове и животе, даже звёзды кажутся врагами. Молчаливыми зрителями чужого горя. Но закат значит не только приход ночи.        Главнокомандующий вздрагивает, пятится. За тяжёлой дверью слышатся шаги. Сердце замирает, когда в голове появляется осознание: это происходит снова.        Замок щёлкает и с характерным скрипом дверь отворяется.        — Скучал? — голос у Манко мерзкий. Как и его улыбка.        Главнокомандующий по привычке сжимает руки в кулаки. В голове рождается миллион мыслей. Внутри закипает ненависть, злоба, животный гнев.        Манко оценивает физическое состояние пленника и ухмыляется. Главнокомандующий худ, бледен. За проведённые на чердаке несколько дней его шерсть сбилась в клочья, запачкалась и поблекла. Обыкновенно живые глаза словно подёрнулись плёнкой. Огонь внутри потух. Манко потушил его как пламя свечи. Без особых усилий.        — Ну как ты здесь? — Манко улыбается, крутит на пальце связку ключей.        Главнокомандующий не отвечает. Очевидно, плохо. Всё, что он видит последние дни сквозь грязные стёкла окон: лишь мрачные стены и лесные рощи. Но даже это не так плохо, как голод. Его не кормят. Верно, забывают. Рыбные кости с хлебом раз в день, это всё то немного, чем он может насладиться.        Манко огибает стол и садится на табуретку. Кладет руку на столешницу, звеня ключами.        — К ноге!        Главнокомандующий сглатывает слюну вместе с остатками гордости. Стискивает зубы, падает на колени. Штаны шуршат, пока он проползает так несколько метров к столу. Он делает это не впервые. Ткань потеряла свой изначальный цвет, потускнела от пыли и грязи. Коленки стёрлись и покраснели, но хорёк не смел ослушаться. Он помнит, что было в прошлый раз. Не хочет, чтобы это повторилось. От воспоминаний сводит живот и Главнокомандующий морщится.        — Тебе плохо, — Манко изображает сочувствие, — любимый?        Последнее слово режет уши. Звучит так, словно вырвано из контекста. Некстати, неправильно, неподходяще. Главнокомандующий для Манко кто угодно, но не любимый. Слуга, питомец, игрушка. Но не партнёр.        Главнокомандующий поднимает взгляд зелёных глаз. В них ясно читается бескрайнее отчаяние, возмущение, страх. Но Манко плевать, что его ненавидят. Он кладёт руку на бедро, похлопывает. Главнокомандующий знает этот жест. Кладёт подбородок на колени Манко, закрывает глаза.        — Хороший мальчик.        Длинные пальцы касаются макушки. Они ласково гладят спутанную рыжую шерсть, расчёсывают колтуны. На мгновение становится хорошо. Манко делает это нарочно нежно и заботливо, чтобы в момент вырвать пленника из сладких грёз, возвращая его в печальную, грязную реальность. Главнокомандующий ожидает пощёчины или пинка в живот в любую секунду. Мысленно он уже на полу. Лежит, скорчившись от боли. В глазах темнеет, в ушах звоном отдаётся смех хорька. Но пока этого не произошло, рука Манко ласкает его. Нежность длинных пальцев разливается по телу живым теплом и глубочайшей безнадёжностью. Так плохо, что даже хорошо. Едва слышно скрипит молния на штанах Манко. Главнокомандующий открывает глаза, лениво переводит взгляд на стояк хорька. Манко словно смущён. Пленник разглядывает половой орган врага. Видит, как вытекающий предэякулят оставляет на белой ткани белья мокрое пятно.        Во рту сухо. Жажда мучает Главнокомандующего который час, но, по стечению обстоятельств во рту оказываются не капли драгоценной воды, а лишь вражеский член. Хорёк чувствует как к горлу подкатывает тошнота. Верно, его бы вырвало, если бы было чем. В животе слишком пусто, чтобы исторгнуть из себя хоть что-то кроме желудочного сока и слюны. Но он продолжает. Из страха, из веры в лучшее. Манко улыбается, краснеет. С интересом наблюдает, как Главнокомандующий покорно выполняет то, что от него требуют. Чувствует себя по-настоящему победителем.        Последние солнечные лучи греют шерсть. Словно давний друг приобнимают за спину. Касаясь сливового воротника, не менее неухоженного и грязного, нежели мех его хозяина, шепчут о том, что следующий день принесёт облегчение. Голос солнца звучит тихо, напоминает Хинджокчеби. Хрипловатый, но такой знакомый. Родной. От воспоминаний о докторе становится тепло. Где-то там он, вероятно, уже готовится ко сну. Или трудится над проектом. Он способен заниматься этим до глубокой ночи. Иногда Главнокомандующий сидит рядом, клюёт носом или дремлет. Ему нравится смотреть, как друг работает. Как изящные пальцы очерчивают круги на схемах или быстро-быстро скользят по бумаге, вырисовывая букву за буквой. В какой-то момент Хинджокчеби отрывается от своего занятия и приподнимает подбородок Главнокомандующего. Просит пойти спать. Хорёк тащит за собой друга, но не в силах переубедить упрямого доктора, идёт готовиться ко сну один, оставляя Хинджокчеби работать.        Главнокомандующий вздыхает. Ещё немного и он выберется из этого кошмара. Попадёт на базу, рухнет в объятия Хинджокчеби. Хочется чувствовать себя защищённым, любимым. По-настоящему любимым.        С уст Манко срывается вздох. В нём слышится эгоистическое удовольствие. Главнокомандующий хмурится, чувствует как его рот наполняет чужая сперма. Внутри всё сжимается от отвращения, когда он глотает. На вкус солоновато и горько. На вкус как поражение. Насилие над гордостью, над принципами. Примерно настолько же мерзко. Но проигрыш всё же хуже.        — Можешь встать, ты хорошо поработал.        Главнокомандующий выпрямляется во весь рост. Выглядит разбито. Даже в его осанке более не читается никакого самоуважения. Под его трясущимися ногами растоптанная гордость. Манко встаёт, потягивается. Прижимается к Главнокомандующему, целует в губы. Пленник чувствует что руки, которые минутой ранее ласкали его шерсть, теперь ощупывают его поясницу и бёдра. Молча терпит.        Влажный язык скользит по ряду зубов, касается внутренней стороны щёк. Вседозволенность и наглость Манко унижают, ломают разум окончательно. Кажется, словно всё это происходит не с Главнокомандующим, а с кем-то другим. Но когти, впивающиеся в бёдра, рассеивают все сомнения. Так плохо не может быть ни в одном кошмаре. Ни в одном фильме. Ни с кем, кроме Главнокомандующего. От этой исключительности воротит.        Манко разрывает поцелуй. Слюна капает с губ на его зелёный пиджак, сохнет быстро.        — Почему именно я? — в шёпоте Главнокомандующего слышится скорее безнадёжность, нежели интерес.        — Потому что я люблю тебя, — в глубине янтарных глаз плещется что-то, похожее на симпатию.        Главнокомандующий никак не воспринимает это. Он не хочет знать, что чувствует Манко. Он просто ненавидит его. И никакие слова этого не изменят, вне зависимости от их правдивости.        — Я вернусь завтра, — Манко движется к выходу, но перед самой дверью оборачивается, — любимый.        Его глупая мерзкая улыбка исчезает и слышно как поворачивается ключ в замке. Заперт. Снова.