Потеряшка

Громкий отчетливый топот эхом раздавался в полупустом коридоре, поднимая пыль на темном деревянном полу, изредка скрипящему от небрежного отношения к нему. —Линч, ну прости, я же не хотел тебя обижать, ну прости меня, мать вашу! – Джон уже устал бегать за журналистом, вымаливая прощения, потихоньку нотки вежливости переходили в явную агрессию, приступы которой с трудом удавалось сдерживать спустя каждое проигнорированное извинение. Писатель сам по себе был очень вспыльчивым и ворчливым, но сейчас он проявлял удивительную даже для самого себя стойкость и терпеливость, пытаясь догнать и объясниться своему приятелю уже второй битый час. Как только брюнет дошел до двери своей спальни, дверь резко захлопнулась, был услышан тихий щелчок, оповещающий о том, что дверь закрыта на замок, а владелец комнаты гостям не рад. Джон, доковылявший до «тупика», поморщился от данного действия. Казалось, из-за подобного сотрясения в этот миг мог обрушиться потолок, раздавив и разломав всех и вся. За тонкой стеной быстрые шаги Егора вмиг стихли, будто их и не было раньше. Лишь какой-то глухой шум и шуршание прозвучало на некоторые доли секунд, однако и то прекратилось. Писатель раздражённо и, даже в какой-то степени, обречённо вздохнул, осторожно и медленно прислонившись к двери. —Ну не хотел я терять твою камеру, ну прости! Я куплю тебе новую, обещаю, даже лучше, чем была! – шатен уже впал в отчаяние, воспроизводя полукрики, немного повернув голову в сторону мешающейся деревяшки с ручкой, за которой находился важный для него человек. Юноша уже хотел издать очередной изнеможденный тихий стон, как из комнаты раздался первый, спустя два часа, ответ. —..Мне нужна была та. С ней связано слишком много воспоминаний. Даже через чур.. Слишком много всего, через что мы с тобой прошли. Она напоминает мне обо всех тех трудностях, которые мы с тобой смогли преодолеть вместе. Она была очень дорога мне, – журналист тихо произнес все на одном дыхании слегка хриплым голосом. Спустя пару секунд после этого, от источника джоновых переживаний раздались еле слышимые всхлипы и внеочередное шебуршание. Сначала писатель даже растерялся. На что ему сначала реагировать? На то, что вещь, которую он одолжил у своего приятеля и благополучно потерял, была очень дорогим для него предметом? А может на то, что в причине дороговизны этой вещи лежали воспоминания, связанные с ним самим, отдающиеся приятной теплой ноткой в груди напарника? Голубоглазый парень совершенно остолбенел, осознав всё. Глаза полезли на лоб, собираясь вывалиться из орбит, рот приоткрылся в удивлённом жесте. Щеки налились свинцовым румянцем. Джон осторожно скатился по гладкой двери, облокотившись о нее спиной, зарываясь потными ладонями в собственные непослушные кудрявые волосы, сжимая их до побеления костяшек пальцев. Его потерянный взгляд был направлен в пол. В голове проносилось множество навязчивых мыслей, не дающих спокойно вздохнуть. В животе даже что-то скрутило, выворачивая наизнанку, однако писатель этого упорно не замечал, настолько он был поглощён внутренним судом над самим собой. Тут голова шатена поднялась, руки, что недавно силой удерживали локоны волос, легко отпустили их. Доски пола неприятно скрипнули. Поднявшись на ноги, парень убежал, напоследок крикнув кое-что своему журналисту. —Я вернусь с твоей камерой, только подожди! Я обязательно найду ту, которая и была у тебя до этого, я обещаю!.. Куртка была быстро накинута, звуки ударяющихся о пол ступней быстро удалялись, а после небольшого хлопка тяжёлой входной двери и вовсе пропали. Егор, все время сидевший в небольшом мягком пледе, удобно обернутым вокруг всего его тела, всё это время судорожно прислушивался к каждому шороху со стороны его приятеля. Да, ему было действительно обидно, что тот потерял дорогую для него вещь, но не настолько, что он мог обижаться вечно. Особенно если считать, что без самого Джона эта вещь не значила бы столько, сколько стоит сейчас. Стоила. Он уже остыл и не сердился на своего приятеля, просто хотелось побыть одному и полностью принять потерю, а потом выйти и обнять писателя, так крепко, до хруста рёбер, но так нежно, извиниться, что он был слишком груб, слишком эмоционален, зарыться руками в чужие волосы, медленно поглаживая макушку и спину собственными тонкими руками, изредка похлопывая массивные плечи. Но Джон уже ушел. Ушел, потому что журналист медлил. Сильно медлил. Рука, предательски незаметно дрожащая, потянулась к мобильному телефону. — ..Разряжен, – попробовав включить его, парню ничего не удалось. Темный мрачный экран продолжал оставаться этаким как ни пытайся. Тяжело вздохнув, юноша постарался мыслить разумно. Если он сейчас поедет за Джоном, то не догонит, ибо тот уехал на машине. Да и, собственно говоря, брюнет даже не знает куда именно направился писатель. Он мог отправиться куда угодно. Сейчас лучше поставить телефон на зарядку и подзарядить, а после сказать, чтобы тот немедля приехал обратно. Нечего бессмысленно кататься туда-сюда. *** В темной зашторенной комнате от единственного источника блеклого света раздались глухие гудки. —Ну же, Джон, черт возьми, возьми трубку! Уже пятый раз. Пятый чёртов, мать вашу, раз журналист пытается дозвониться до шатена. Вдруг с ним что-то случилось?.. Вдруг он попал в аварию? Или может его поймал маньяк? А может и вовсе заблудился где-нибудь, оставив телефон в бардачке машины? Вдруг его истерзали дикие звери? Хотя, какие ещё дикие звери, Линч! Успокойся, дыши ровно, вы с ним слишком много всего повидали, чтобы писатель так просто вляпался куда-то. Пот ручьем лил с растревоженного парня, готового в любой момент бросить всё и поехать на поиски приятеля, затрезвонив во все спасательные службы. Все тело было бесконечно напряжено, мышцы были натянуты словно струны какого-нибудь музыкального инструмента, в голове царила каша из тревожных мыслей и возможных страшных исходов, создающие отвратительное, вязкое и склизкое до тошноты месиво, заставляющее сильнее сжимать телефон в руке, надеясь на то, что шатен просто поставил телефон на беззвучку и сейчас сидит и спокойно попивает чаек у себя дома, прикусывая каким-нибудь дешёвым печеньем, которым угостила его соседка, добрая бабушка Таня. В глазах темнело от волнения, губы и руки подрагивали, будто их пробивало током, а в груди сильно защемило, словно тонкие когти медленно раздирали сердце и душу, лаская и щекоча обрывки, а после начиная трепать по-новой, но уже сильнее, применяя новые и более извращённые методы, покалывая. Дин-дон. Дин-дон.. Раздался надоедливый звонок в дверь, такой ненавистный в данный момент. Даже не хотелось открывать. Переборов себя, Линч поплёлся в сторону источника звука, повторяющегося раз за разом, уже звенящего в ушах. —Кого там, чёрт возьми, принесло так не вовремя, – пробурчал себе под нос Егор. Рука потянулась к щеколде, поворачивая ее в нужную сторону. После знакомого щелчка ручка повернулась, а дверь отворилась. За ней стоял Джон, протягивающий в одной своей руке ту самую камеру, с теми самыми потёртостями, с той самой небольшой трещиной на пластмассе в углу, с той самой, на которой было заснято так много всего.. Сам писатель неловко закинул вторую руку на макушку, неловко почесывая ее. Фингал под глазом был виден даже в полумраке под карнизом, настолько темный он был. —Я же обещал, Линчи, – небольшая искренняя улыбка появилась на лице шатена, освежая обстановку как прохладный душ в жаркий день. Брюнет посмотрел в голубые глаза собеседника, спрятавшихся за линзами, дав слабую пощечину. —Ты дурак.. Журналист тут же со всех сил прижался к Джону, словно видит его в последний раз, вжимаясь настолько, насколько можно, пока руки аккуратно ползи на чужие плечи, хватаясь. Он даже не взял камеру. Удивлённое выражение лица голубоглазого юноши в этот момент нужно было видеть. Расслабившись, тот приобнял талию другого парня, уткнувшись в чужую макушку. —И я тебя люблю.. Весь вечер они провели в нежных объятиях друг друга, а также в лекциях и разборках о том, чем думал Джон.