***
–Что он вообще в тебе нашёл? Ты ж несуразная.– его оценивающий взгляд прошёлся по всем интересным участкам тела. Неожиданно Риддла пронзила догадка, он покачнулся, но сумел устоять на ногах. – А! Нет! Что ты в нем нашла? – обвинительный и в то же время торжествующий жест. – Великая волшебница своего времени и какой-то жалкий рядовой маг. Что вообще могло вас свести, если и не.. Мм! Гермиона прервала его поцелуем на середине тирады. Грубо, сладко, в то же время просяще. Он принял её жест и ответил, собственнически брал ещё и ещё. А она ему отдавала. Была готова позволить всё, лишь бы он замолчал. Стена и ближайший стол мгновенно скомпенсировали разницу в росте. Руки прижимали к себе настолько близко, что можно было почувствовать сердцебиение друг друга, касались так, будто не желали отпускать желанную добычу. Периодическое получение кислорода сопровождалось стонами. Её. Настолько сладкими и просящими, что она сама удивлялась. Полноценного полового акта ещё не было, как и соприкосновения с обнажённой кожей, но она уже чувствовала, как дрожат ноги, а тело отзывает на толчки и тянется навстречу. Руки цепляются, притягивая ближе. Том явно наслаждался тем, что делал. Он знал, что он делает и хотел, чтобы это же знала и она. Глубокие поцелуи в шею заставляли Гермиону выгибаться ему навстречу, прижимаясь ещё ближе. Она сама притягивала его к себе, поднимала голову, открывая больший доступ, просила больше. Прерывистые громкие стоны красноречивее всех слов. Слова можно сдержать, а вот вскрики... Ему это льстило. Казалось бы невинные прикосновения вызывают у неё сильнейшее желание. К нему. – А он слышал, как ты стонешь, крича почти на выдохе, от одних только поцелуев? – шептал слизеринец практически в шею, не отрываясь от своего занятия. – Чувствовал, как сжимаешь его бёдрами и толкаешься навстречу, желая ощутить даже сквозь одежду? Выдыхала ли ты также просяще и сладко всего от одного движения языка по обнажённой для всех коже? Как много ты позволяла ему, Гермиона? И сколько сейчас можешь позволить мне? Возможно ли заставить тебя сорвать голос от стонов и забыть собственное имя? У него явно это не получалось, раз ты сейчас... Гермиона притянула его к себе и поцеловала, просяще приоткрывая рот и впуская его язык, который нежно ласкала в ответ. Бедра приноровчиво потирались, тело тянулось к его руками и податливо отзывалось на каждое прикосновение. Девушка уже не знала, действительно ли она всё ещё играет или реально хочет, чтобы он дотронулся до неё хотя бы пальцами. Возбуждение внизу живота скапливалось в одной точке, которая вот-вот должна взорваться. Только бы он.. Да, вот так! Пожалуйста, именно тут, да.. Да! – Том, – она не выдержала и прервала поцелуй, сосредоточившись на движениях снизу. – Том! – Да? Он смотрел на неё, не моргая, с потемневшими от возбуждения и алкоголя глазами, не прекращая движений (хотя большую часть трения сейчас совершала она..). Смотрел с интересом и вполне осознанно для пьяного человека. Он явно был готов довести её до конца. Интересно, а её глаза сейчас выглядят также? – Том!.. Пожалуйста... – Весь твой... – Ах! – ещё более ощутимый толчок в знак подтверждения и убеждения тому, что она сейчас тоже полностью его. Ощутимый поцелуй в открытую шею, руки, собственнически сминающие рубашку на талии. Он вот-вот доведёт её до финала, но в последний момент замедляется, заставляя тянуться ему навстречу. Риддл прислоняется лбом к её лбу, явно получая бóльшее удовольствие от созерцания того, как с её приоткрытых губ срываются несдержанные выдохи и стоны, как прикрываются глаза в попытке сосредоточиться на точке концентрации удовольствия, как зубы прикусывают нижнюю губу в попытке сдержаться. Ему нравится смотреть, как гриффиндорка теряется в попытке не поддаваться ему. А Гермиона действительно чувствует, как специально издаваемые громкие похабные стоны сменяются её собственной реакцией: попыткой сдержать выдохи и настоящие стоны от удовольствия. Она хотела его отвлечь, но почему-то все это оказалось так приятно. Ближе, глубже, пожалуйста, да... Но Том сейчас настолько пьян и прельщен тем, как она на него реагирует, что не видит подмены, а она... Она всеми силами не хочет осознавать, насколько сильно желает ощутить его руки на обнажённой коже, а его внутри. Это всё игра, попытка заткнуть его, чтобы не слышать оскорбления в свою сторону. Когда Риддл молчит, сложно понять, что все это действительно напоказ. Да, она тоже немного выпила (не полбутылки как он!), и это всё действие алкоголя ведь правда же? Она не может хотеть его сейчас, после всего сказанного по дороге и здесь. Не может стонать от поцелуев в губы, каждый раз, когда он от неё отстраняется. Краткие соприкосновения ради того, чтобы поймать её просящий выдох. Не может выгибаться, когда его рука ласкает волосы у затылка, а язык влажно помечает шею. Не он её сейчас умело соблазняет. Она жертвует собой ради себя, позволяя ему. Гермиона резко поддаётся ему навстречу. С губ срывает полустон. Точные движения по клитору (вкупе со всем остальным) вновь подводят её к пику. Когда она успела раздвинуть ноги так, чтобы подпустить его так близко? Когда он успел сместиться так, что смотреть на неё сверху вниз и ловить её губы, которые податливо приоткрываются и отвечают? Гриффиндорка притянула его за рубашку, чтобы стереть это превосходство в его глазах, углубила поцелуй, чтобы заставить темного мага забыться в ней. Но слизеринец отстранился. Всего пару сантиметров, лишь для того, чтобы она увидела торжество в его глазах. Провёл пальцем по губам, оттянув нижнюю и вызвав полустон. Она слишком чувственно сейчас на всё реагирует. В её потемневших, с расширенными зрачками, глазах наверняка сейчас такая покорность и желание. Том совершил большую ошибку, открыв сейчас рот. – Кто-нибудь доводил тебя до такого состояния, кроме меня? – голос низкий, возбуждённый, вкрадчивый. – Без проникновения, всего лишь касаниями? Уверен, что ни он, ни.. Его слова вновь потонули в поцелуе. Медленном, не удовлетворенном. Он поддался. Казалось, уловил закономерность между своими словами и инициативностью Гермионы. Но скорее всего нет. Девушка отстранилась, притягивая его к себе. Ей уже было плевать на то, настоящая реакция или нет. Нужно его заткнуть. Её глаза, потемневшие и решительные, смотрели прямо в его. Между ними будто протянулся лазерный луч. – Хочу сегодня чувствовать только твои прикосновения, а не язвительные высказывания, – она, на удивление, владела голосом, сказала спокойно и чётко. И он исполнил её желание. Гермиона осознала, что по-настоящему реагирует, когда покорно раздвинула ноги шире, позволила стянуть с себя рубашку, а сама потянулась к его ремню.***
Волшебница покачала головой, прогоняя воспоминания. Она до сих помнила собственные стоны и его поцелуи до синяков по телу. Он помечал её, как собственность, убеждая и себя, и ее, что сейчас она стонет именно под ним. Вчера всё было довольно грубо и ей какой-то мере даже понравилось. Сколько раз она вчера кончила? Помимо самоутверждения за её счёт, Риддл старался дарить ей удовольствие, причем довольно успешно. Её стоны были не от боли, а грубость не выходила за рамки дозволенного. При слишком быстром темпе он, по её просьбе, замедлялся, подстраиваясь так, чтобы нравилось и ему. Вот никогда ничего не сделает целиком в ущерб себе. Гермиона пощупала шею, на которой предполагаемо должны быть засосы, но осмотр в зеркале их не обнаружил. Кожа была гладкой и безболезненной. Как долго она сегодня спала? Хаос её... вылечил? Утренний разговор всплыл перед глазами.***
Просыпаться не хотелось. Всё тело ломило от ночного удовольствия и боли. Секс практически проходил на столе. До кровати они добрались в самом конце. Удивительно, но после вчерашнего она лежала к нему лицом. Да, по сути она сама предложила ему себя, поддалась, но слова крепко впечатались в память. Несмотря на физиологическое удовлетворение, разуму было больно. Он воспользовался ей. Он оскорбил её. Да, будучи пьяным! Но это не оправдывает его. Сквозь сон Гермиона чувствовала нежные невесомые прикосновения на шее и на щеке. Он ещё и трогает?! Хотя вчерашние прикосновения было до стонов приятные... Голова слегка болела от алкоголя и не особо соображала (Том выпил полбутылки да ещё и вымотался за ночь. Он сейчас должен спать! Ну или мучиться с головной болью, но не смотреть на нее и не гладить! Он ведь смотрит,а не просто бесмысленно пальцами водит, так ведь?). Они вчера переспали. Да, именно так. Они вчера переспали, он её трахнул и.. Ему сейчас, наверно, ужасно хреново. Голова трещит от похмелья. Он ведь выпил таблетку? Таблетку.. Ей тоже надо выпить таблетку. Но ведь у неё нет похмелья.. Они вчера переспали. Всё было очень приятно и ощутимо. Несмотря на то, что он был пьян, очень даже неплохо. "Интересно, а он в состоянии был надеть презерватив, а не просто мне присунуть, потому что я просила?" Сонный мозг соображал медленно, но логическая цепочка постепенно выстраивалась. Пре-зер-ва-тив. Черт, презерватив! Его не было. Противозачаточные! Где противозачаточные? Наскоро потянувшись к невесть откуда оказавшейся рядом сумке, Гермиона достала пачку таблеток и материализовала рядом стакан воды. Оказалось, что помимо внеплановой беременности, её волновала жажда. Стакан с полнотой исполнил оба её желания. Больше воды её желудок вместить не сможет. Гермиона сжала пустой стакан в руке. Она чувствовала его взгляд на своей спине, но не поворачивалась. Она не хочет его видеть. – Гермиона, – Риддл подал голос. Она не ответила, но молчанием дала понять, что слушает его. – Я вчера немного переборщил. Не хотел делать тебе больно. – Не хотел? Её голос, сиплый, душу разрывали кошки, а на глаза вот-вот собирались навернуться слезы. – Я не собирался говорить то, что сказал. – Но ты так думал, – его мягкий тон, пытающийся быть извиняющимся, не трогал её. – А то, что у пьяного на языке, то у трезвого в голове. – Это неправда. Я в действительности так не думаю, вернее... Ей нравилось то, как он старательно избегает слова "прости" и "извини". Бывший ограничился бы фразой "Прости меня, пожалуйста, я не хотел", приобнял её, нарушая личное пространство. Риддл же не трогал, но и не пытался взять вину на себя. "Да, я виноват, но на самом деле..." Жалкая попытка обелить себя. Вину чувствовать чувствует, а терять достоинство, унижаясь, не хочет. Он и тогда не извинился. Послал своих людей. Теперь же, когда у них что-то вроде отношений, она думала, что будет по-другому. Гермиона медленно встала, поведя пальцами, уже в одежде и всё так же спиной отошла от кровати, застёгивая чёрную рубашку. Том небось раздосадован, что не дала ему полюбоваться её обнажённым телом. Хотя вчера он видел всё во всех ракурсах. И даже трогал. Тёмного мага, как оказалось её тело волнует сейчас в самую последнюю очередь. Он тщательно подбирал слова, пытаясь построить монолог. Нетипично для него, ведь обычно в карман за словом он не лезет. Гермиона вздрогнула, ощущая, как по щекам от обиды текут слезы. Вздохнула, беря себя в руки и утирая влагу тыльной стороной. Достаточно. – Мы вчера достаточно наговорили друг другу, и я не хочу тебя видеть. Она снова взяла часть вины на себя. Глупая. Глупая. Глупая. Но зато прервала его несуразный монолог. Нужно просто уйти, не оглядываясь. Пока у неё ещё есть остатки гордости. Но Гермиона медленно развернулась подошла к нему и склонилась, заставляя слизеринца отклониться назад. Глаза в глаза, всего полметра между ними. Теперь она смотрит на него сверху вниз, как это обычно случается, когда они оказываются в постели. — Ты сказал то, что сказал. И ты действительно так думаешь, как бы не отрицал. И будешь думать так всегда. Правда, я предпочла бы не слышать то, что ты обычно говоришь у меня за спиной. Голос бесцветный, спокойный. Только сухие факты. Нетипично для неё. Надеюсь, он поймёт, что она хотела донести. Следующий шаг был неожиданным для них обоих. Гермиона склонилась и прикоснулась к его губам, медленно, мягко. Том ответил. Неглубокий, нежный, неторопливый поцелуй. Без языка. Слаженный. Каждый отдавал столько же, сколько и получал. Обычно так целуют на прощание. Он провёл рукой по линии её челюсти, касаясь мочки уха, заправляя выбитую прядь волос, прикоснулся к шее, мягко притягивая к себе и касаясь большим пальцем ворота рубашки; другой рукой коснулся правого предплечья. Гермиона отстранилась. — Лучше отпусти. И он отпустил, что говорило о многом.