искусство

      Ночь темна и глубока. Звезды, напуганные древней тьмой мирской, спрятались за плотную пелену низко нависших облаков. Они грозят свалиться прямиком на простирающееся поле, на океан золотистой почти созревшей пшеницы с горизонтом в виде лесной границы. Атмосфера напоминает морское дно, разве что воды нет и воздух свеж, пусть и самую малость зажат предвкушением конца штиля. Если облака свалятся – они поглотят все под собой, обрекут на существование в вечной бледной дымке. Пустынность этого места привлекала тишиной и спокойствием, словно остаться здесь ненадолго – верный путь к постижению самой вселенной, пустоты и каждой тайны междумирья. Так и тянет устроиться среди колосьев, едва колышущихся под неощутимым, неожиданно нежным этой ночью ветром; сложить ноги крест-накрест, прикрыть глаза и погрузиться в созерцание бесконечности мироздания.       Именно так и поступил Джодах. Временные парадоксы – большая проблема всех посвященных существ. Дисбаланс такого масштаба повлиял на его силы, они, проще говоря, пострадали и нуждались в восстановлении. Пришлось прибегнуть к медитациям, к поискам сокрытых внутри запасов, а иначе как? Самое могущественное существо мультивселенной переживало не лучшие времена. В этом мире никто не должен его найти. Демоны шепчут неразборчиво. Стало трудно их контролировать. Взгляд тысячи глаз размыт и фокусировка – главная задача на данный момент. Не может божество, не может сам Ангел Смерти жить вслепую. Давно он такого не ощущал. Это положение объективно ставит его под удар. Возможность воспользоваться его слабостью… даже думать не хочется. А не выходит. Манера думать обо всем и сразу – неотъемлемая часть бытия Джодаха.       Порыв ветра, заметно сильнее прошлых дуновений, всколыхнул самую малость даже пряди белоснежных волос, что уж говорить о пригнувшейся страдальчески пшенице. Он не мог этого предвидеть. Вспышка зеленого света не осталась незамеченной. Джодах приоткрывает один глаз безошибочно узнавая ауру мироходца, нанесшего ему визит. Тишина нарушается мягкими шагами и угрожающим шелестом раздавленных под ними колосьев. Теперь главным источником освещения был фонарь, окончательно перебивший холодное отсвечивание пытающейся пробиться сквозь облака луны. Перья на черно-красных крыльях чуть нахохлились настороженно, сами крылья расправились, чтобы легким взмахом приподнять хозяина над землей. Джодах плавно встал на ноги, убирая руки за спину.       – Джодах, – раздается голос чужеродный для всей мультивселенной, интонация неразличима. Что–то ужасно странное в ней, что–то непредсказуемое.       – Эбардо, – кивает Джодах, оборачиваясь к нежданному гостю. Улыбается мягко-снисходительно, как при общении с несведущим ребенком. Впрочем, кем-то подобным тот и был. – Чего пожаловал?       На смену спокойствия пришло тревожное чувство от нахождения этого человека здесь. Не определены его планы, не чисты намерения. Нет, конечно, страх не входил в перечень ощущений. Просто-напросто все не так в Эбардо было. Сама его аура. Невозможно отрицать ее зловещую почти пульсацию, попросту невозможно. Он всегда был таким, только теперь… еще больше. Тени на его лице, сотворенные рассеянным светом фонаря, добавляли жути образу.       – Я просто подумал… – тянет слова намеренно, губы растягиваются медленно в ухмылке, не предвещающей ничего хорошего. Качает головой, цокая языком презрительно. – Для тебя в новой реальности места никак не найдется.       – Хах… – усмехается Джодах, желая поставить зазнавшегося мироходца на место, раз уж они так встретились, как вдруг понимает, что парализован. Как такое могло произойти? Замирает (а больше ничего и не остаётся), не до конца понимая, в каком положении оказался. Говорит и уверенность подбита в голосе. Далеко это все от обычного. – Это невозможно.       – Вселенная стремится к порядку… – задумчиво произносит Эбардо абсолютно не обращая внимания на своего «пленного» и подходя, чтобы коснуться его щеки рукой. Пепельно-каштановые волосы беспорядочно падают на лоб. – Я чувствую твою слабость, дорогой Джодах. Но такого рода сила не могла раствориться бесследно.       И тут все становиться понятно по полубезумному зеленому блеску его глаз. Ночь наблюдает за ними безмолвно, колосья в напрягшейся атмосфере сами застыли и как бы боялись пошевелиться лишний раз. Все становится совершенно ясно: все ушедшее от Джодаха по закону вселенского баланса, ну или же элементарного сохранения энергии, перетекло к Эбардо в полном объеме. Вот почему не предчувствовал его появление, вот почему будущее теперь сокрыто…       – И чего же ты желаешь теперь? Ты уже сильнее меня, – нужна тактика. Нужно что-то сделать. Ему нельзя умирать, а Эбардо же абсолютно невменяемый, зацикленный на своих идеях человек.       – Мне нужно всё, – раздается словно прямо в голове, сжимает подбородок Джодаха и заглядывает прямо в душу, будто глазами может вытянуть силы из него. – Всё, понимаешь?       Неуместно близко его лицо и дыхание обжигает ухо. Шепот истинной змеи, безжалостного создания. Сумасшествие все больше, как энтропия растет и ничего больше к порядку не стремится. Тело Джодаха спокойно двигается туда, куда направит своим прикосновением Эбардо. Теперь он – просто марионетка в руках особо жестокого кукловода. Унизительно. И ведь сам во всем виноват. Свою погибель своими же руками сотворил. Фонарь был неаккуратно отброшен на землю, странно подсвечивая развернувшуюся сцену снизу.       – Остановись. Пока не поздно, – цедит Джодах, ведь давно не покидал позицию силы. Ситуация грозит своей критичностью. Эбардо не слушает.       – Если выколоть все твои прелестные глазки по очереди… – стремительной чуть ли не вспышкой у покрытого колкой щетиной подбородка оказывается лезвие кинжала, заменив тонкие пальцы. Оставляет порез невесомо, пуская капельку крови, чтобы самозабвенно слизать. – То всё будет моим.       Джодаха бы передернуло, будь такая возможность. Кровь? У него – кровь? Все намного хуже… Он, похоже, больше не бессмертен. Черт. Эбардо запускает руку в перья левого крыла, проводя языком по губам. Пробуждает физический облик самых могущественных из тысячи. Они послушно показываются, в смятении рассматривая побеспокоившего. То же проделывает со вторым крылом, прямо-таки с голодом оглядывая жертву.       – Так и тянутся к истинной силе… Чувствуют, что ты ослаб, хотят вкусить из источника, – речи Эбардо по неизвестным причинам пространны и запутанны; с чего вдруг он – источник? Нет, конечно, Джодах понимал эту манеру выражаться, однако… – Начнем, пожалуй, отсюда.       Острие направлено на глазницу у самого основания.       – Ты не посмеешь… – уже практически рычит архимаг, пока демоны в голове суетятся и экстренно пытаются придумать что делать во всю тысячу голосов, перебивая друг друга и мысли хозяина. – Одумайся, Эбардо.       По окрестностям эхом, шугая птиц и другую живность, разносится звонкий смех человека, которому показалась уморительной некая шутка. Так неуместно прозвучало в гробовой тишине. Кажись, его это все взаправду забавляло. Хотя кого бы не позабавило?       – Одуматься? Ты шутишь? Если да, то у тебя прекрасное чувство юмора! – Эбардо саркастически хлопает пару раз, все еще посмеиваясь. – Нет-нет, мы приступаем прямо сейчас. Твое время окончено.       И вновь это сумасшествие зеленого оттенка. Первое, что чувствуется – покалывание от вырванного клочка перьев «ах да, это я оставлю себе», через секунду спрятанного в карман. Все-таки Джодах не собирается смиряться или сдаваться. Начинает, перебивает гул в голове, нашептывать заклинание, которое дало бы мощный энергетический импульс, призванный привлечь чье-то внимание. Незамеченным это пройти не могло. Эбардо не нанес ни единого увечья пока, отвлекаясь вновь и покачивая головой разочарованно. Щелкает пальцами и язык пленного немеет тоже. Из пореза на щеке продолжает сочиться бордовая жидкость.       – Но-но-но, Джоди, это была определенно твоя худшая идея на сегодня. Я боюсь, придется немножечко исправить недочет, так сказать восполнить мое упущение… – вздыхает, зевая. – Ладно-ладно, меньше слов… – и хихикает неожиданно, как лучшей шутке тысячелетия. Резкие и хаотичные смены эмоций вводили в замешательство. Мановением руки заставляет Джодаха опуститься на колени и сам наклоняется к лицу. – Последние слова?       – Кхм… – вернули возможность говорить. И… уже понятно, что ненадолго. Решает воспользоваться случаем сполна. Поэтому плюет Эбардо в лицо. – Пошел к черту.       – М… – облизывается. Какая мерзость. Рассмеялся глухо на этот раз. – Дома я нынче редко бываю, конечно. Что ж, значит мы все уладили!       Никто ничего не улаживал, это очевидно, однако кого это волнует? Эбардо ловко цепляет язык Джодаха, оттягивая его и, игнорируя протестующее (слегка ошарашенное) мычание, отрезает одним выверенным движением. Привкус железа заполняет рот архимага, ему приходится отплевываться и сдерживаться в проявлении эмоций. Старается погрузиться в себя. По подбородку стекает кровь вперемешку со слюной, капая и пачкая землю. Эбардо разглядывает орган пару секунд, прежде чем пожать плечами и откинуть его куда-то за спину. Ничего важного, ничего особенного. Хмыкает себе под нос.       – Да, теперь можно приступать, – кивает сам себе, кокетливо улыбаясь на промелькнувшее убийственное выражение Джодаха. Сделать последний все равно ничегошеньки не сможет. В этом вся суть, в этом вся соль. В этом главное удовольствие и главное веселье.       Лезвие самую малость замаралось, роли этот фактор не играл. Выбор останавливается все там же – ближе к основанию крыла. Примеряется, размышляет, как лучше все устроить. То наводит кончик на самый центр, то вырезать по окружности собирается. Останавливается в этот раз на втором варианте, всаживая кинжал в покрытую перьями плоть под основание предполагаемой глазницы. Производит некоторые махинации – и глаз оказывается у него в ладони. Уголки губ приподнимаются от едва заметного прилива энергии на квантовом уровне. Снова рассматривает, а после и вовсе сжимает, превращая в желеподобную слизь.       – Мм… – проводит языком по одному из пальцев, играясь с раздавленным глазом, перед тем как (не с первой попытки) стряхнуть его остатки куда-то в глубины пшеницы, вынося сухой вердикт. – Сладенько, но липко.       Разговаривает, в сущности, сам с собой, раздумывая над тем, что далее будет пользоваться первым пришедшим в голову вариантом. Для него не существует сдерживающего болезненные стоны обладателя этих крыльев. Только эстетическое наслаждение и струйкой перетекающее к нему могущество. Вонзает острие – оно так плавно и мягко входит, до ужаса приятно – в следующую цель прямиком, проворачивая его внутри с садистским наслаждением, превращая рану в неразборчивое месиво. А далее последовал следующий глаз – ничего похожего на этот орган чувств впоследствии там не оставалось. И следующий, и следующий… Сложно было не войти во вкус, мурлыча себе под нос какой-то древний мотивчик.       И вот все на левом крыле спуталось в единую массу из перьев и запекшейся крови. Тонкие пальцы дирижера неслышимого оркестра проводят со всевозможным трепетом по правому, чистоту напоследок запоминая. Демоны в голове Джодаха стонут оглушительно, тот разве что тяжело дышит, не желая сдаваться хотя бы морально. Из-за их голосов и бешеных видений не слышно ни единой трезвой мысли. Они пронзительно визжат от боли, погибая; они кричат, не желая умирать. Их стало вполовину меньше, ничему это не помогло. Оставшаяся часть скорбела по почившим, ревела единым роем и ему начало казаться, что он вот-вот сойдет с ума. Пытка почему-то приостановилась. Видать, Эбардо решил сжалиться (бред) или же просто взял небольшой перерыв между частями своей работы, дабы растянуть «удовольствие». Джодах подрагивает, его бьет крупной дрожью и он отхаркивает сгустки темного нездорового цвета. Это то, что ему позволяет последний в жизни тюремщик. Та вольность, которая тому доставляет.       Словно вслед за развитием и нарастанием мучений, погода тоже входила в фазу изменений. Облака уже больше походили на тучи, сгущаясь все гуще и гуще. Воздух наполнялся характерным запахом постепенно, да и ветер игриво трепал прически обоих виновников торжества. Колосья шептались между собой, обсуждая, осуждая, поощряя раскинувшуюся картину. Мрак сгущался вслед за тучами и воздухом, свету фонаря еле удавалось просочиться сквозь эти тернии. Кровью было осквернено невинное пшеничное поле – главный свидетель, адвокат и судья. Отмоет же его от этой мерзкой скверны надвигающийся плач… Брызги на едва видном лице и одежде Эбардо смотрелись даже слишком органично. И слишком безысходно багровый выделялся на снежных волосах.       – Ну же, Джоди, взгляни на меня. Как тебе? Скажи, изящно, – Джодах приподнимает голову едва ли и смотрит мрачнее некуда. Эбардо вдруг разражается хохотом, похлопав ободряюще архимага по щеке. – Ах да, как же ты скажешь!.. Значит следующий вопрос – сугубо риторический. Как же мультивселенская общественность узнает, кто этот легендарный мироходец, превзошедший бога, кто сильнейший из ныне живущих? Хм-м…       Эбардо все так же самозабвенно изображает задумчивость, складывая руки на груди и постукивая пальцем по предплечью, погружаясь в «раздумья». Джодах еле слушает, и все же дураку понятно, что есть некая очередная больная идея в той темной голове. Вслед за задумчивостью, ожидаемо, следует озарение. По законам жанра.       – Точно! Мне следует оставить, так выразиться, небольшое послание… Не волнуйся, ничего длинного, всего-то мое имя, – это явно издевка. Во-первых, Джодах уже ничего не может да и не хочет особо, так что волноваться и уж тем более ответить на вопрос… Ну не получится. Эбардо опускается на землю и срывает одежду, оголяя живот. – Как насчет… Этого местечка?       Жуткая усмешка возвращается, легкие касания кожи отдаются мурашками по всему измученному телу. Джодах не может никак отреагировать. Взгляд постепенно начинает мертветь. Заранее. Эбардо нравится вскрывать мягкие и нежные места, так что медленно и нарочито глубоко он начинает слева-направо выводить: Э. б… а… Все же не сдерживает полустона от боли, а мироходец только сильнее заводится.       – Не сопротивляйся… – мурлычет сладко; р… д… Самые острые ощущения настигают постфактум и последнее – О. Все его существо погружается в бесконечную агонию, но ведь это вовсе не предел. – Первая и последняя буквы – заглавные. Символично, не находишь? Я же еще и Эо.       Хихикает, все так же не ожидая никакой реакции. Чем дольше будет длиться пытка, тем меньше энергии растворится в воздухе. Нельзя терять такой ценный ресурс. Эбардо разглядывает свою работу, как произведение искусства. Буквы подтекают кроваво, оттого только великолепнее. Так и тянет… Наклониться… кончиком языка обвести каждую линию пореза… Вдохнуть запах кожи теряющего жизнь постепенно и мучительно создания…       – Мне так нравится вкус твоей крови, – продолжает урчать, вставая на ноги. Джодах не хочет на него смотреть. Даже демоны постепенно начинают сдаваться и замолкают, смиренно ожидая кончины. Чужое отчаяние… Столь прозрачное и безнадежное… Так будоражит. – Он исполнен… жаждой покончить с этим всем поскорее. Что ж! Не буду тянуть интригу, которой нет: твоему второму крылышку объективно не хватает умелой руки… моей руки.       Эбардо ухмыляется, крутя клинок в руке и ясно демонстрируя свои намерения. Обстановка накаляется. Все взволнованнее шелестит пшеница, все плотнее воздух, смешавшись со тьмой, окутывает их, в предвкушении кульминации. Поле бесстрастно, ночь безжалостна. Раз за разом вонзается-прокручивается, вонзается-прокручивается лезвие, а у Джодаха не остается сил сдерживать вздохи и стоны страданий, голос дрожал, как и все его тело… Оба крыла изуродованы. Голоса в голове замолкли. Тишина оказывается звенящей и ошеломляющей. Хуже чем крики тысячи. Просто… пустота. Это конец.       – А у тебя прелестная выдержка, Джоди, ты до сих пор в сознании, – вытирает орудие и убирает в карман. Джодах никак не реагирует. Смотрит в-никуда и размышляет отстраненно, какую жизнь успел прожить. О том, в какой хаос погрузится вселенная и что натворит этот… Эбардо. Боль притупляется. Его скоро отключит. Сил почти не осталось. Нет, это почти конец. Что-то еще уготовано… Нет. Не судьбой. Спятившим мироходцем. И это учитывая, что все его действия явно подвергнуты расчету… Он в любом случае умалишенный. Джодах снова откашливает кровь. – Знаешь, осталась всего пара заключительных штрихов. Ты станешь моим лучшим творением!..       И ведь если обратить внимание, то каждая рана была нанесена с особым вниманием к деталям. Незначительным, но важным для «творца». Словно миссия этой необоснованной жестокости и правда – искусство. Сознание Джодаха погружается в пучину бреда и ему хочется смеяться. Эбардо обходит его, оставляя за собой примятый след, проводит ладонями по спине вдоль лопаток, там, где начинают расти крылья. Обхватывает пальцами чуть выше основания и… С невиданной силой дергает, вырывая правое крыло. Джодах резко очнулся. Крылья – и так самая чувствительная часть тела, но то, что сделал этот безумный… Уму непостижимо. Худшее наказание для любого, обладающего «оперением»… Резкий осипший крик тонет в раскате грома. Из рваной раны неумолимо вытекает сама жизнь архимага. Сила… Эбардо ею питается, откладывает «конечность» аккуратно, пшеница прогибается, описывая силуэт. Пора второго крыла.       Если бы Джодах мог, он бы умолял прекратить. Это была точка невозврата. Однако, будем честны, мольбы оказали бы ровно ноль эффекта. Разве что повеселили бы. Как низко он пал… Еще одно резкое движение – его словно лишили рук, ног, головы – да всего его уже лишили! Вопля не последовало: голос сорван и только хрип с последующим до кошмарного болезненного кашлем. Крылья лежат по обе стороны от главного элемента. Артхаус во всей красе и ужасе. Мелькает молния, добавляя пошлой четкости сей картине. Эбардо смотрит в небо. Запах озона уже невозможно игнорировать. Он улыбается. Как поэтично. Совсем не вписывается то, что Джодаха стошнило от невыносимой боли. Его разум уже почти отправился в мир иной, но мироходец не даст ему уйти, не завершив…       – Ну и зачем ты все испортил?! – приходится говорить на тон громче, чтобы порывы ветра не уносили слова слишком далеко. Эбардо хватает белые волосы и наклоняет силой прямо лицом к тому, что только что вышло из Джодаха. – Что ты наделал?! Тебе бы рот зашить к чертовой матери…       Он зол и тычет его прямо в это, как наследившего котенка. И так вплоть до следующего громового взрыва. Перестает, возвращается в свое положение напротив и распрямляет «марионетку». У той – ноль эмоций.       – Ах, ладно, прощаю… Ты весь испачкался, а ведь у нас финал, – Эбардо достает белый платочек и в свете озарившей поле молнии протирает лицо Джодаха, вздыхая мечтательно. – Остались самые красивые глаза.       Да, самые красивые погасшие аметистовые глаза. Он погрузился так глубоко в себя, что больше нет для него реальности. Умрет и не заметит. Обхватывает голову чужую обеими руками, большие пальцы аккуратно устроились на прикрытых веках.       – Жаль, что ты этого не увидишь, – шепчет, прежде чем со всей силы надавить вглубь, в нутро черепной коробки. И давить, не боясь запачкать руки, с такой удивительной садистской нежностью во взгляде, давить, пока дыхание не остановится, а тело не обмякнет окончательно. Крупные капли дождя одна за одной начинают редко-редко падать из уставших терпеть туч.       Аккуратно укладывает тело на спину, седлая его и буквально ложась, прижимаясь, чтобы почувствовать, как не бьется сердце, как постепенно утекают остатки тепла. Эбардо обтирает ладони о чужую, по сути посмертно, одежду и чуть ли не урчит, шастая руками по коже Джодаха, залазя под ткань, от удовольствия, переполняющей его силы и, конечно, возбуждения. Как же его это все завело. Вид пустых глазниц завораживал: казалось, так можно обнаружить ту самую искомую неоднородную пустоту. Сползает немного ниже, стягивает с себя штаны и не обращает внимания на усиливающийся дождь. Одной рукой и сложными схемами-махинациями вытаскивает прохладный член мертвого архимага, чтобы насадить себя на него – естественно без смазки и растяжения, естественно это больно – не маленький у Джодаха орган – но в этом и кайф для Эбардо. У него у самого стоит от одного взгляда на изодранные крылья, на приоткрытый рот без языка… Не может удержаться и целует его, испытывая острую боль, двигая тазом вверх-вниз. Приятно не становится, оттого и накатывает, оттого и стоит только тверже. Не сдерживает стоны, которые удовольствие означают лишь отчасти, – они не слышны. Тишина пшеничного поля уже сменилась бушующей стихией, сверкают молнии и эти моменты – лучшие, ведь можно получше разглядеть это произведение искусства. Такой страсти не найти только лишь в мире живых. Эбардо себя не трогает – только прижимается в каком-то совершенно животном порыве все сильнее и сильнее к Джодаху. Много времени не понадобится, ведь возбуждение копилось весь чертов вечер. Как же он этого ждал. Неподвижное тело под ним своей статичностью просто сводит с ума. Не знает, куда деть руки, извивается, уподобляясь подходящему образу змеи. Больше, больше, больше, ему не нужны полумеры – нужно всё… всё… и сразу…       Его чутка потряхивает – очень уж сильный вышел оргазм. «Вишенкой» на «торте» стала сперма, которой он измазал живот окончательно стынущего трупа. Прямо на месте надписи. Как символично, как прекрасно… Хочется задержаться на подольше, однако Эбардо заставляет себя отлипнуть, поправляя и себе и ему одежду. Перед тем, как встать, еще раз засматривается туда, где раньше были глаза. Туда постепенно начинает заливаться вода. И, тоже напоследок, перед тем как встать, целует его так, словно не труп это и почувствовать что-то может. Такой прилив сил и вдохновения… Задержался бы на подольше, да дел невпроворот.       – Ну ничего, Джоди… Увидимся в новостях мультивселенной, – хихикает.       Эбардо подбирает намокший фонарь, поправляет прилипшие ко лбу волосы. Бросает последний взгляд на пейзаж и на то, что осталось от Джодаха. Исчезает в зеленой вспышке, сразу потонувшей в буре. Кажется, призрак безумной усмешки до сих пор может померещиться там, где он только что стоял.       Пшеничное поле стало могилой того, чьей могилой стать и не рассчитывало. Но что же это теперь… Изуродованный труп бывшего величественным существа. Труп, над которым, ко всему прочему, надругались. Какова мораль? Сомневаюсь, что вы предполагаете ее наличие здесь. Впрочем, главное помните… пока идет дождь. Он все скроет.       Кап-кап. Кап-кап. Кровь все никак не свернется под нарастающим ливнем. Безмолвное послание всей мультивселенной, как и было изначально, тихо расположилось в Богами забытом мире. Ничто и никто не нарушит больше покой внимательного поля. Разве что спокойствие прервется дождем, а ночь – днем.       Зато этот мир навсегда запомнит одного бывшего Бога и одного новообретенного Дьявола. Невероятная честь – застать подобное, согласитесь.       Или, скорее, проклятье.