Как в первый

× × ×

      Осенний ночной воздух и аромат вымокшей под ливнем запыленной травы обносил две темные фигуры, остававшиеся на случайно захлопнувшемся силой сквозняка балконе в четвёртом часу ночи. Без попыток развязать жалкий диаложек или решить нововыявленную проблему. Горе без энтузиазма грела поочередно ладони над зажигалкой и то и дело поднимала голову от навязчивого ощущения слежки, вероятно, девушкой, стоящей по левую руку в ее любимой кожаной куртке. Брутальный элемент одежды смотрелся чрезвычайно по-дурацки и моментами шатенка даже ловила себя на ухмылке. Тоже довольно дурацкой. — Мне холодно, — звеняще раздаётся впервые за несколько часов молчания. Горе покашливает, едва заметно склоняет голову на бок и перехватывает пристальный взор наблюдательницы, которая теперь думает что же ответить. — Я могу вернуть куртку? Она же всё-таки твоя, — Эля прячет лицо в воротнике от стыда, пойманная на такой неумелой слежке. — Тогда холодно будет уже тебе, — очередная безразмерная пауза. Горе отвлекается, чтобы спрятать зажигалку в карман джинс. — И что же нам делать? Эля молча расстегивает зип-молнию на запáхе, без особого энтузиазма стягивает кожу с плеч, собираясь отдать вещь ее обладательнице, но замирает в тот момент, когда ее шею вдруг сковывает металлическим доспехом кольцо из пары замерзших рук, а ночное безмолвие нарушается наигранно отвлечённым: — Не снимай. Мне и так тепло.

О нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет...

О чем ты думаешь, Эля?

      Вопрос хороший. На размышление дается 30 секу- 0 секунд, ибо какого черта Горе сейчас делает?       Ее холодные кисти ныряют под мятую рубашку осторожно, но без расчёта трусливо дезертировать с поля боя. Пальцы проходятся по ребрам, как по ксилофону, и каждое движение способствует воспроизведению немой мелодии из десятков рваных вдохов-выдохов. По телу рассыпаются мурашки, а грудная клетка, будто бы издав указ о запрете сокращений диафрагмы, ждет сердце — своего мятежного заключенного, пока оно не вернется из пяток, где зачастило находиться последние дни.       Подбородок чуть опущен, зрачок не фокусируется и плавает по черному шелку. Горе еще увереннее тянется к растерянному и смущенному лицу, выдерживает этот нечитаемый взгляд и естественную манерность движений. Левой рукой ловко цепляет вторую пуговицу и тут же ее расстегивает, лишь на мгновение опустив глаза. Кусочно выгоревшие, упавшие с плечей и теперь свисающие перед лицом пряди да мнимая астрономическая единица — всё, что осталось от барьера между ними.              Атмосфера... атмосфера что надо...       Никто не отрицает, вероятно, неправильный исход, но никто и не провоцирует кульминацию. Страшно. Правду говорят: обжегшись молоком, дуешь на воду. Так что ни одна сторона не горит желанием обзавестись еще парочкой, возможно, сотен таких ожогов благодаря жару прерывистого дыхания и неосторожным прикосновениям. Для Эли это чудовищно дорого — позволить себе стать просроченной таблеткой супрастина и раствориться в стакане черной воды, лишь ради того, чтобы хоть на секунду получить возможность избавиться от аллергической реакции на затянувшееся одиночество; Стоит ли такая мимолетная озабоченность ее рассудка? Добровольно лечь на стол патологоанатома-бывшей, что променяла тебя на парня и, наконец, смириться с поражением в этой бесконечной битве по негласным правилам. И какова вероятность, что проявленная слабость к холодным, одетым в металл, ладоням не повернет лицо прямо под уверенную пощечину жизни, и всё не повторится как в предыдущий раз? " — Прости, я так не могу. Любить девушек это ненормально, из-за тебя у меня едет крыша. И у тебя тоже. Ты просто запуталась, потому что еще не встретила парня, который бы тебе понравился. Нам стоит оставить это, Эль..." Да, вот так она и сказала тогда. Гомофобия действительно дерьмовая вещь. Не хочется, воюя за возможность, убить ее обстоятельствами. Оставят ли они друг другу нечто светлое вместо набора несрастающихся ссадин в этот раз? И есть ли в сим умоляющем взгляде напротив неаккуратно разлитая искренность, или это лишь страх с аккомпанементом любопытства? Да к чертям это, хах... Это проблемы будущей Эли. А сейчас, запертыми по собственной дурости на всю ночь на балконе жениной квартиры, самое время совершать ошибки. — Наверное, моя мама сказала тоже самое перед тем как рожать меня, — крутилось у младшей в голове.       Взгляды пересеклись: рассеянный темно-торчковый и неуверенное голубое золото с едва заметными вкраплениями ржавчины хоть золото и не ржавеет. Гетерохромия глаз наверное единственная гетеро вещь в этих неиронично концептуальных взаимоотношениях (и слава богу).              Размышления остаются до конца недоведенные, по причине резко рухнувшего здания чуть выше желудка, крыша которого и так была охвачена языком пламени, искусно вылизывающим области солнечного сплетения и отправляющим искры к кончикам пальцев. Тянущийся поток из приоткрытого окна, как инсулин, ускоряет насыщение тела сладкой глюкозой и вызывает непроизвольное сокращение мышц. На мгновение вспыхивает ощущение десятка маленьких ножей, по хозяйски вжимающихся в чувствительную кожу спины, а затем медленнее расходящихся в две стороны по пять розоватых борозд. Отчаянное "не уходи" или собственническое "моё"? Эля бы вскрикнула, но, спасибо, её хватает лишь на то, чтобы беззвучно приоткрыть рот и даже так задохнуться, из-за того, что шатенка без сил и оправданий хаотично уткнулась в залитую лунной голубизной шею; предварительно опаляя ее, черт знает почему, ужасно горячим, почти драконьим, дыханием. Из всех способов суицида этот нравится Эле больше всего. Да и кто она такая, чтобы отказываться от чего-угодно предложенного Горе?       Близость поджигает изнутри, как факел брошенный в амбар с сеном, и начинает казаться, что воздух был вперемешку с аммиаком. От него мутится сознание, становится вязким и плавким, как вещество в двух нефтяных скважинах, полусокрытых за парой век напротив. — Я та еще дура, Эль... И мне жаль. Снова.       Горе не продолжает. Лишь долго-долго смотрит в растерянное лицо напротив. Она, зайдя так далеко, но не решаясь более продвинуться и на сантиметр, пытается незаметно дышать глубже и замедлить попереломанный метроном в своей грудной клетке.       В ответ на это Эля выдерживает паузу, не разрывая зрительный контакт и не стараясь вызволиться из притягательной черной жидкости, тянущей в глубь; Затем с удивительной естественностью протягивает свои руки Горе за шею, пуская пальцы в копну волос, оставляя жест на затылке, от неожиданности чего шатенка едва ли не взвывает. Эля притягивает к себе еще ближе. Возможно, добавляя на выдохе риторическое «можно?»       Трудно соображать в такие моменты; но торопливое «конечно» не заставляет себя ждать. Блондинка в свою очередь слегка улыбается и не оставляет ни шанса уйти, ни сантиметра между ними. Жар и экваториальная влажность, перед глазами. Везде. Запах ее шампуня до одури врезается в память, а губы нещадно плавятся. Колени подкосило к чертям.

Как в первый раз.