***
«Принц мой…», — ошеломлённо выдохнул Эрик, прижимаясь взмокшим, с завившимися кольцами волос лбом к моему. Ещё бы он так не дышал. Я и сам был не лучше. Дело было в том, что сначала мы минут сорок выматывали друг друга, фехтуя у развалин северо-восточной стены, и в конце концов Эрик (он был куда лучше во всём этом) загнал меня к конюшням. Попытки дышать в раскалённом солнцем полуденном воздухе, отбивать удары и одновременно не катиться кубарем по скользкой длинной траве с холма выцеживали кислород из лёгких, так что ко времени, как добрались до каменных стен конюшни, я мог выжимать воду из собранных в высокий хвост волос и хотеть просто обессилено сесть на землю в тонкой полоске совсем не прохладной тени, отбрасываемой скатом конюшенной крыши. Но я только оперся взмокшими лопатками о стену, отбросил меч и закрыл глаза. «Ты до сих пор не умеешь контролировать дыхание», — приговорил Эрик, становясь напротив. Я посмотрел. «Это плохо. Ты держишь бой от силы…» «Сорок минут, Эрик. Ты гонял меня в руинах сорок минут по полуденному пеклу», — укоризненно огрызнулся я. «Так-то я был там вместе с тобою», — заметил он и ушёл под крышу. Это было верным. Он был там со мною. Как и всегда и везде старался делать это. Мы родились с разницей в пять лет; разрыв был существенным для каких-либо общих возрастных интересов, но это не мешало Эрику возиться со мною с младенчества, читать со мною, учить меня говорить, объяснять мне существующие правила и как некоторые из них можно обходить и нарушать, учить этикету и сражаться. А ведь ему почти не было удержу в этом деле. Лучше был только Бенедикт. Совершенный принц Амбера, который, в свою очередь, учил Эрика. Его привязанность ко мне могла бы быть объяснена тривиальной братской любовью, существуй та хотя бы призрачно средь принцев и принцесс. Так что забота Эрика выглядела странной и неестественной в глазах дворни и родни, а с годами стала причиной его учащавшихся ссор с отцом. Маленьким я воспринимал отношение ко мне Эрика, как должное, но со временем, научившись анализировать и лавировать в дебрях семейных антисоюзов, сообразил, что Эрик ведёт себя ненормально в контексте всё тех же фамильных дебрей. Он выделял меня, этим самым и вредя, и защищая. Джулиан, Кейн, Брэнд да и любой другой член королевской семейки, каждый по отдельности и все вместе, могли бы изводить меня с пелёнок, как поступали друг с другом, но авторитет Эрика, основанный на его врождённой способности впадать в безусловную ярость и страшной физической силе, держал их в узде. Только однажды Брэнду удалось меня достать, подкинув в постель, укрыв их одеялом, диких арденских шершней. Восьмилетний я вопил так, что даже не был уверен, чувствовал ли боль от жал. Но этого хватило, чтобы Брэнд исчез. Отец орал на Эрика ничуть не тише меня, ужаленного десятком шершней, и, всего вероятнее, пришиб бы, не хвати ему какого-то сверхъестественного родительского чутья понять, что Эрик, стоящий перед ним и произносящий раз за разом единственное «Брэнд жив, отец», не лжёт. Но что именно с Брэндом произошло и куда его спрятал Эрик, мы ещё долго не знали. Эта ссора Эрика с отцом не была единственной. Со временем я понял, что причин было две: сходство характеров Оберона и Эрика, отчего оба работали по принципу нашла коса на камень, и я. А с течением времени две эти причины вдруг стали созависимы, объединились. В тринадцать, после особенно яркого скандала, в котором отец даже схватил Эрика за грудки и швыранул в укрытую шёлковыми гобеленами стену, благодаря произнесённым Джулианом лично для меня словам я понял, почему Оберон так злился. «Он боится, что, если ваша тесная дружба продолжится, однажды Эрик залезет к тебе в штаны», — меланхолично и с пренебрежением ко всему, даже к такому шокирующему откровению, бросил Джулиан. Верить Джулиану было опасным и опрометчивым, поэтому я спросил Эрика (не впервые), почему отец настолько к нему цепляется. И если прежде Эрик отшучивался или бросал легкомысленное «потому что я подозрительно сильно для его величества люблю тебя», то в этот раз он промолчал. Отец же, отойдя и утихнув, впредь старался держать себя в руках, но всякий раз, видя меня и Эрика вместе, по-рысьи следил взглядом. Я, впрочем, после слов Джулиана следил тоже. За Эриком. Оттолкнувшись от стены, и я отправился в конюшню. Здесь было чуть прохладнее. Пахло сухой золотистой соломой для стойл, свежескошенным сеном и раскрытыми овсяными мешками. В лентах солнечных лучей из окон вилась тёплая пыль. Лошадь Бенедикта стояла в стойле, подрагивая шкурой в чёрно-красную полоску. Адской твари Моргенштерна Джулиана не было и в помине. Эрик стоял ко мне спиною, зачерпывая из бочки с водой и отирая ладонью лицо и взмокшую шею. Я остановился, засмотревшись. Высокий и здоровенный, словно колосс из тёмного мрамора, Эрик был красив. Просто, на мой взгляд, безупречен. Будто назло отцу и Джулиану залезть ко мне в штаны он до сих пор не пытался. И ведь он совершенно не понимал, что тем самым не оправдывает ожиданий не только насторожённого Оберона и ехидного Джулиана, но и, чёрт возьми, моих. Эрик обернулся: — Вода чистая, пользуйся. — Обойдусь пока, — ответил я, мягко, но настойчиво толкнул Эрика в грудь, вынуждая отступить, пройдя в золотом, пляшущем солнечном луче, к стене, и поцеловал. Ровно две секунды Эрик не двигался и, казалось, забыл дышать. Стоял с немыми губами и раскрытыми глазами, но как только эти две секунды истекли, сгрёб меня руками под задницу, вскинул на себя, развернул и придавил к серому камню. Эрик был таким горячим, с влажной кожей, с губами солёными и попросту охуенными. И Эрик, не прекращая поцелуя, быстро выпростал мне рубашку из-под мокрого ремня и теперь здоровыми и жёсткими от мозолей ладонями сминал кожу по спине, груди, шее, прихватывая по щекам, возвращался до задницы, снова подтаскивал под колени к себе и на себя. И всё это время словно втирал меня в стену, продолжая бесчеловечную солнечную пытку: не давал мне вдохнуть кислорода. Да я и не хотел, даже если в голове у меня звенело, темнело под веками, а сердце загнанно колотилось. Только не это. Лишь когда Эрик мучительно нехотя выпустил меня из хватки и прижался взмокшим, с завившимися кольцами волос лбом к моему, выдохнув «принц мой», я понял, что отец был как никогда прав. С одной существенной поправкой. Это я залез к Эрику в штаны. Мне было семнадцать.***
А сейчас мне тридцать шесть. И я в цепях. А Эрик сегодня короновал сам себя. — Ладно, Эрик, зачем я здесь? Эрик всё-таки подхватил второй бокал, подошёл и предупредил: — Я очень прошу, не пытайся швырнуть в меня и это. В последнее время был перебор со стульями и коронами. Просто пей. Я хмыкнул, вспомнив тяжёлое сосновое кресло, с которым загнал Эрика в угол библиотеки, и недавно запущенную в него корону, теперь тускло мерцающую серебром, изумрудами и рубинами на чёрных крутых кольцах его волос. Я взял протянутое вино, избегая смотреть в близкие глаза Эрика. Он продолжил: — Я намерен быть королём, правящим твёрдой рукой. Королём без слабостей. А ты здесь как последнее напоминание о моей слабости. — Ну точно, я слышал, что ты собрался жениться на королеве Моэри и прибрать к рукам Рэбму. — Возможно. Вопросы династии и прочее, ты же понимаешь, — Эрик как бы нехотя ухватил меня повыше локтя, сжал и чуть потянул на себя. Сталь цепей предупреждающе звякнула. Чёрт, прошло столько времени с тех пор, как Эрик касался меня, но это его касание было по-прежнему горячим и подействовало почище Пути. Безусловно, после спуска в Ребму память ко мне вернулась, но сейчас произошло иное: ко мне вернулись все те ощущения и чувственность, на крючке которых я сидел шесть лет нашего романа до побега в Тень. Уверен, что на том же крючке сидел и Эрик. — Корвин, я предлагал тебе быть не просто регентом, когда займу трон. Ты мог бы быть моим консортом. Пальцы Эрика прошлись вверх по моему плечу. — И как же вопросы династии? — огрызнулся я. — Ты знал, каковы были мои приоритеты! — сквозь зубы процедил Эрик, стискивая пальцы на пределе терпимого и приближая лицо к моему. Пришлось отворачиваться, потому что было слишком близко, а крючок оказался там же, куда я его загнал, поцеловав Эрика в золотом свете пляшущего луча. До сих пор, блядство такое, там. — Хочешь поиметь в последний раз последнее напоминание о своей слабости? — я думал сказать это насмешливо, но вышло иначе: голос сел. — Полагаю, это я делал так часто, что просто не могу позволить себе обречь тебя на тьму, не сделав снова, — Эрик дал слабины, потому что голос его тоже опасно просел. — Что? Пристроишься стоя? — я показательно зазвенел цепью и наконец выпил. — Или намерен стереть свои величественные коленки о холодный каменный пол? — Сука какая! — Эрик в бешенстве оттолкнул моё плечо и отошёл к столу. Оттуда повернулся, показал ключ и предупредил: — Выкинешь что, сверну тебе шею собственными руками. Стоило увидеть ключ, как я почувствовал, что оживаю. В буквальном смысле. Заметил из дверного проёма, за которым скрывалась именно спальня Эрика, а не приёмная, оранжевые отблески каминного пламени. Наконец-то разобрал, каким хорошим было вино на вкус. Но лучше всего (было ли мне от этого лучше в самом деле?) было воспоминание об Эрике в постели. — Что я могу, по-твоему, выкинуть? — вяло поинтересовался я. — Свои карты я бросил Блэйзу, оружия при мне нет… Опрокинуть тебя ментально без тех же карт я уже не могу, а физически… Разве что… — Корвин, — угрожающе напомнил Эрик. Я допил вино и чуть развернул запястья, открывая замки наручников. Эрик обошёл меня со спины, встал близко, я чувствовал его дыхание над виском и боролся с затягивающимся, дрожащим клубком в животе. Эрик медлил. Я догадался, что он чувствует, возможно, сходное моему возбуждение, которое не даёт действовать чётко. А ещё решается. Видимо, я в самом деле потрепал ему нервы до сегодняшнего вечера. Наконец охватил меня руками и отомкнул замки.***
Стоит сказать, что мы с Эриком старались скрываться. Шастать друг к другу в комнаты было не так просто, даром что обе были на втором этаже. Моя стояла в юго-восточной части замка, а Эрик жил ближе к библиотеке в юго-западной. Но самым существенным минусом было моё соседство с рыжей сучкой Фионой. Заметь она, что у моих дверей по ночам стал появляться Эрик, всё открылось бы не просто в скором обозримом будущем, а мгновенно. Рядом с Эриком же жил Кейн. Пускай единственным, что того могло по настоящему волновать и заводить, были моря, русалки, корабли и навигация, тоже бы не оставил просто так припозднившегося в их с Эриком общем коридоре к спальням меня. На нашу с Эриком удачу были карты, гениальное создание порождения Хаоса Дворкина. Эрик просто шагал через мою карту ко мне, а я, разнообразия ради, через его к нему. Уходить можно было через карту библиотеки. Так что да, проблему с не вовремя подворачивающимися под руку соглядатаями в лице братьев или сестёр мы решили быстро и просто. Сложнее было со мною. Я мог кричать. Нет, я кричал, забываясь, под Эриком. В свою защиту могу сказать, что и он не делал ничего, чтобы не дать мне до такого доходить. Разве что, когда моё шепчущее «Э-эрик, Э-эрик, Э-э-эрик» начинало звенеть и набираться высоким стоном, опрокидывал меня спиною себе на грудь, зажимал рот здоровенной лапищей и продолжал драть, не снижая скорости. Это было потрясающе. Как была потрясающей возможность, остывая и высыхая от пота и всего прочего, уснуть чуть позже в одной кровати.***
— Что ты чувствуешь? — спросил я, стаскивая за воротник неизменно чёрную сорочку. Эрик крутанул головой, словно не веря вопросу, но (снова поистине королевская милость) ответил: — Безысходность. Я чувствую безысходность, Корвин. Ты загнал меня в капкан своей настойчивостью. Ты вынудил меня прийти к тому, что есть. — Звучишь как настоящий абьюзер. Я тебя вынудил? — озлился я и отшвырнул на пол только что снятый сапог. Я видел из спальни, как он оставил корону около бюста Оберона, повернулся и, развинчивая запонки, двинул ко мне. — Я могу звучать как тебе заблагорассудится слышать, но факт остаётся фактом. Начерта было возвращаться и мешать мне? Я снял второй сапог и вытянулся спиной на кровати. Эрик тут же встал коленом между разведённых моих, вторым заставил раскрыться шире. Останавливаться он намерен не был: — Я сделал всё, чтобы ты и не подумал попасть мне под руку. — Коне-ечно… Ты просто так приложил меня по голове, что я несколько веков в Тени был каким-то хуй пойми Карлом Кори. — Это должно было обезопасить тебя! — От тебя! Эрик потерял терпение, потому что почти рухнул сверху и заставил меня заткнуться. Последней, с кем я целовался, была Моэри. И с моей стороны было бы чертовски глупо, неправильно и некрасиво выставлять ей оценки или попытаться сравнивать прекрасную нежную морскую королеву с королём Эриком Первым. (Я что, действительно назвал его так?) Но если бы вдруг совершенно невероятным образом Моэри увидела меня теперь, боюсь, она бы поняла, что всё-таки проиграла. Говорить я не мог, потому что Эрик не оставлял моего рта, но всё остальное во мне говорило красноречивее некуда. Я лежал в напряжённой от желания прижаться ближе к давящему меня Эрику дуге, и это создавало эффект непрерывно вздымающейся и опадающей волны. Оба моих колена (похоже, что с самого начала), стоило Эрику навалиться, стискивали его с боков, не оставляя ни шанса какой-либо двусмысленности. Да, они яснее ясного были «за». За то, чтобы он поимел меня. За то же были руки, которыми я мял его задницу и прижимал к себе, будто сомневался, что без помощи Эрик не окажется способным уходить меня до полусмерти. Наконец он прекратил поцелуй, и стало слышно, как мы загнанно хватаем ртами воздух. — Ты раскаиваешься хоть на гран? — прошептал Эрик. — Только в том, что всё время, которое провёл в Тени, был лишён этого, — так же прошептал я. Эрик то ли застонал, то ли зарычал, оттолкнулся ладонями и встал на коленях: — Не стоило тебе рваться к трону и власти. — Это может быть, — согласился я, обращаясь, скорее, к широченным плечам Эрика, его тёмной от волос груди и дорожке из них же, что забегала под кожаный ремень. Ниже ремня всё было… — Да твою ж… — простонал я, запрокидывая голову и берясь руками за свой. Эрик откинул мои руки, сам расстегнул пряжку, молнию, сдёрнул мне брюки по бёдрам, потом стащил с ног вообще. А потом… Я был готов признать, что, заставив меня забыть, кто я и откуда, и оставив в Тени, он и в самом деле обо мне позаботился. Потому что если бы я помнил, как Эрик может отсасывать, и не мог этого получить, я бы не нашёл ни единого возможного компромисса с собою и ни единого оправдания своему упрямству.***
«Какая тебе разница, что скажет двор и кто-либо вообще, если каждому будет понятно, что нас связывают не только кровные узы?» — спросил Эрик, вытягиваясь рядом, потому что хотел продолжить прерванный разговор. Я протянул руку и убрал пальцами след себя в чёрной бороде Эрика. Он тут же мою руку поймал, поцеловал в ладонь и выпустил. «Я буду королём, а ты будешь моим принцем-консортом. Мы оба будем законом, и оба будем его диктовать». «В голове не укладывается», — ответил я, пытаясь в который раз уйти от ответа. Подобный разговор не был первым. Эрик давил на меня, склоняя к тому, чтобы я представил, как могло бы быть, если его мечта осуществится. Его мечты не были беспочвенными. Отец сгинул вот уже как года полтора; Бенедикт, который был его первым сыном от леди Цименеи и, следовательно, первым претендентом на трон, тоже пропал в тенях ещё задолго до исчезновения отца. Странно было вообразить Бенедикта охваченным жаждой престолонаследия. Скорее всего, своим отсутствием он дал ясно понять, что путь к трону свободен. Для двух других его братьев. Но Озрика, пронзённого мечом и вдобавок свернувшего при смертельном падении шею, нашли в прошлом сентябре у подножия Колвира. А Финндо стал подозрительно мрачен, потому что оставался последней преградой между троном Амбера и Эриком. Я посмотрел на Эрика, казалось, уснувшего рядом. Нет, я знал по его живым, подрагивающим длинным ресницам, что он не спит, а просто пережидает, набираясь сил. Интересно, оказался бы я у подножия Колвира, заикнись о том, что тоже могу быть и имею право быть королём?***
Было странным позволять самому себе трахаться с человеком, который очевидно был причиной грядущей в твоей жизни беды? Странным было. Ещё бы. Как было крайне странным, что и он, этот человек, собирающийся причинить тебе боль, трахает тебя словно величайшую любовь и ценность его жизни. Я это знал, потому что теперешний повзрослевший Эрик был так похож на Эрика юного, который не успокаивался, пока не доводил меня до оргазменного накала с помощью рук, рта и члена. Одним словом, с помощью всего, чем природа щедро наделила его для любви. Хотя кто может поручиться, что вот сейчас страсть Эрика не была вызвана именно неотвратимо надвигающимся чувством потери? Или краха мечты едва ли не более сильной, чем его жажда сесть на трон Оберона и надеть корону? Мечты, которая не позволила Эрику разделаться со мною так же, как со всеми теми братьями, кто вставал на его пути, а не покорно отходил в сторону. Чем беспринципнее и кровожадней в своих методах становился Эрик, тем яснее я понимал, что от весёлого, громкого, вспыльчивого и прямолинейного юноши остаётся всё меньше. Я продолжал спать с коварным братоубийцей, понимая, что меня хранит только его любовь. Она делала это даже тогда, когда я бросил ему в лицо, что трон принадлежит по праву любому из принцев. И мне в их числе. Она продолжала хранить меня даже тогда, когда мы стали грызться и скандалить, потому что я позволил себе критику поступков Эрика. И она, как вышло, сохранила мне жизнь, когда Эрик принял решение выжить меня из Амбера, тем самым удалив от себя и убрав с пути. Как и коварство, любовь Эрика никуда не делась и теперь. Я чувствовал её в каждом кусающем поцелуе, какими Эрик расчерчивал мне плечи, пока, навалясь, разве что только не прошибал меня насквозь, возя вниз лицом по скользкому атласу простыни. Я чувствовал её в горящей коже лопаток и шеи, потому что жёсткой чёрной бородой Эрик, не в силах поначалу оторваться и сдвинуться чуть дальше, растравил её. Любовь Эрика, оголодавшая и злящаяся, ходила во мне, словно обух, тяжело и долго, пока он, пойдя на поводу у задыхающихся и рваных всплесков своего имени, которыми я почти бредил, не поднялся, дав мне вдохнуть. Но сделать это полноценно я смог лишь раз, потому что тут же любовь слетела с катушек, поставила, вздёрнув, меня на колени и стала взламывать так глубоко, часто и дробно, что какой-то совершенно дикий оргазм пропорол меня надвое, ошпарив изнутри и беспощадно скрутив. Намертво вцепившись в руки Эрика, крепко держащие меня за бёдра, и прикусив скомканную простыню, из которой до сих пор не было шанса поднять лицо, я взвыл. Эрик снова рухнул сверху, пройдясь взмокшим лбом мне по точно такой же спине, добрался ртом до влажных волос и прикусил их по затылку. Мокрыми были не только наши волосы и кожа, стремительно сыро становилось во мне. Но почувствовать королевскую милость я смог минуты через полторы, когда Эрик наконец оставил меня (веди он себя иначе, я счёл бы за личное оскорбление) и, спустив ноги с кровати, сказал: — Хочешь вина? — И сигарету. — Ладно, — он хотел встать, но задержался, обернулся через плечо и предупредил: — Здесь нет никаких карт, Корвин. Даже моих. Так что не трогайся с места понапрасну. — Ну, раз больше никаких перспектив, просто схожу отлить.***
— Думал, сразу припущу во все тяжкие? — с предъявлением сказал я, стоило Эрику вернуться в спальню. Он надел красный атласный халат, перетянутый широким чёрным поясом. В одной руке держал горлышко бутылки, спички и мягкую пачку «Салема», в другой всё те же два бокала. — Знал, — тоном отзеркалил Эрик и бросил рядом со мною сигареты и спичечный коробок. — Слушай, — вкрадчиво спросил я, взмахом гася спичку и затягиваясь сигаретным дымом, — что тебе мешает теперь сделать меня консортом? Эрик не ответил, но я видел, что от очень нехорошего выражения гнева и бессилия лицо его на секунды потемнело. А когда снова прояснилось, я продолжил: — Допустим, я осознал свои нелогичную строптивость и самонадеянность и впредь забуду о попытках опротестовать твоё право на отцовский трон. — Ты положил десятки тысяч своих воинов и воинов Блэйза… — Со своими воинами Блэйз управился сам, — перебил я, ткнув в сторону Эрика в воздухе сигаретой. — Ну пусть так, — Эрик скусал губы. — Ты положил тысячи своих воинов, сотни моих, расшатывал как умел мой авторитет, выёбывался в течение всей коронации и хочешь, чтобы после всего названного я посадил тебя рядом на трон консорта? — Разве ты не хочешь этого? — я сел, подобрав колено, и вытянул руки поверх одеяла. — Грязно играешь, — Эрик грустно покачал лохматой головой. — Даже желай я принять твоё предложение, так сделать этого не в праве. — Почему? — я спросил по логике диалога, хотя ответ знал и так. — Ты слишком часто и прилюдно вытирал о меня ноги, Корвин. Пойди я тебе навстречу, это будут пытаться провернуть все кому ни лень. — Ты хочешь ослепить меня в показательных целях?! Эрик докурил, бросил сигарету в огонь камина, налил в бокал и выпил. И только после всего этого согласился: — Да. — Ушам своим не верю. Паскуда, — свою сигарету я зашвырнул в тот же камин. — Ты говорил, что любишь меня. — И я своим ушам не верю, но что это? Какие примитивные, я бы даже назвал их дамскими, манипуляции. — Катись к херам, — разозлился я, сошёл с кровати, налил себе вина до кромки бокала и залпом выпил. Всё это время Эрик рассматривал голого меня при свете каминного пламени. — Я и сейчас могу сказать, что люблю тебя. В противном случае уже как несколько часов твоё тело прибирали бы для упокоения в семейном склепе. — Мутит от твоей последовательности. Не хочу больше ничего от тебя слышать. — В таком случае вернись в кровать. И я в кровать вернулся. В самом деле, трахаться получалось куда лучше, нежели вести беседы. И подтвердилось это сразу, как только я опустился на Эрика сверху, разъезжаясь коленями и склоняясь головой к самой его груди. После предыдущего раза пропустить Эрика в себя удалось сразу и глубоко. Он едва ходил в разработанном и скользком, стягивая меня с и снова опуская по члену, пока я сам, справившись с предательскими искристыми всполохами, полосующими под диафрагмой и в животе, не выпрямился и не выбрал нужный ритм. Эрик вытянулся по кровати руками вверх и за голову, прогнулся, добавляя мне глубины, и минуту другую следил из-под чёрной тени ресниц за тем, как меня разбирало на нём до своего собственного стояка. И как только лапища Эрика ухватилась за него, сжала, прогнала вверх и вниз по коже, я распрямил колени, охватил ими севшего в кровати Эрика, захлебнулся от критично глубокого толчка и позорно быстро кончил.***
Мне удалось уснуть. Перед тем как сон утянул меня за собой, я успел подумать, что пусть по приказу Эрика утром меня ослепят, но видеть я всё же буду. Именно так, во снах. Это ли не горько и иронично? Я видел сады позади замка. Видел вымуштрованные вечнозелёные лабиринты английского сада, расцвеченного гардениями, жасмином и клумбами с розами всех возможных оттенков. (Кроме чёрных, конечно. Единственную такую я носил на себе.) Видел японские сады Бенедикта с чередой увитых рамблерами, настурцией и плющами шпалер и с аскетичными, расчерченными каменными радиантами песками. Тисовые и кованые скамейки у маленького искусственного озера, заросшего рогозом и жёлтыми касатиками. Видел склоны Колвира, сплошь завоёванные тёмными елями и душистой жёлтой сосной, над верхушками которых медленно, разведя и положив на воздух ленивые крылья, зорко парили соколы-зимняки. Мой сон был сном человека, пытающегося наглядеться на и запомнить всю ту невообразимую роскошь, что была когда-то безусловно его и что он вот-вот потеряет. Точнее, которой его собирались лишить. Поняв это, я почувствовал слёзы и сообразил, что уже не сплю. Просто лежу с закрытыми глазами, а Эрик, подтянув меня рукою, целует мне мокрые веки, произнося «принц мой» перед каждым поцелуем, как он делал, когда я был совсем маленьким.***
— Удалось заснуть хотя бы на минуту? — спросил я и открыл глаза. — Нет, — на выдохе ответил Эрик, выпуская меня из объятия и вытягиваясь рядом. В камине остались крупные переливающиеся угли. И утихший треск огня больше не мешал слышать, как за собранной из витражных фрагментов балконной дверью гудит ветер. Я потянулся рукой и провёл пальцами по залёгшим под глазами и по скулам Эрика теням. — Не ошибусь, если предположу, что в последнее время ты вообще мало спишь. — И изменений не предвидится, — покорно согласился Эрик. Видит единорожий бог, я бы многое отдал за возможность изменить своё грядущее, чтобы просыпаться в этой постели утро за утром и вечер за вечером в неё возвращаться. Но изменённое грядущее было бессильным мне помочь, потому что если и нужно было что-то менять, так прошлое. Кому такое под силу? Теням. Иллюзиям единственного настоящего мира, моего Янтарного Королевства. Даже удайся мне найти максимально созвучную Амберу Тень с максимально созвучным моему Эрику тамошним Эриком… Удайся мне зайти в неё так рано, чтобы не дать себе возможности заразиться лихорадкой престолонаследия, а просто любить единственного, кто любил меня… Всё равно я, настоящий я, помнил бы и знал, что живу не своей судьбой. А кого удовлетворят копии драгоценных камней, пусть они сияют даже ярче настоящих? Меня точно нет. — Корвин, дворцовая стража придёт через полчаса, — глухо произнёс Эрик. И я почувствовал под оглаживающими пальцами… слёзы? С ума спятить, Эрик плакал. Я отнял руку и прижал её к груди. А потом снова протянул и обнял Эрика, заставляя склониться надо мною, чтобы поцеловать.***
Я помнил этот поцелуй, когда, снова закованный в цепи, спускался меж двух гвардейцев по мраморной лестнице от покоев короля. Губы до сих пор были солёными, и под глазами от той же соли стянуло кожу. Я помнил, пока спускался в кордегардию и шёл сквозь череду поддерживающих потолочный свод несущих колонн, как Эрик, мокро и сдавленно дыша в шею, медленно и глубоко брал меня, сжимая так крепко, что на мгновение показалось: в самом деле передумал отдавать меня тем, кого оба мы ждали. Спускаясь по винтовой лестнице к четвёртому туннелю, в котором содержались государственные преступники Амбера и в котором теперь должен был остаться я, первый угодивший сюда принц королевской крови, я помнил, как Эрик, сам замкнув ключом стальные наручники, сказал: «Ещё увидимся, принц мой». И помнил, что у меня не осталось никаких сил для того, чтобы или рассмеяться ему в лицо или ударить туда же тяжёлыми стальными звеньями. И только страшное проклятие, которое я от боли и отчаяния призвал на голову Эрика, заставило меня всё это забыть.