8000 дней без тебя

Вики.   Я так мечтала, чтобы папа вел меня к алтарю, когда буду выходить замуж. Чтобы держал под локоть, а потом передал будущему мужу со словами «Береги ее». Я мечтала о том, чтобы он увидел моих детей, чтобы нянчился с ними, гулял и учил всему тому, чему когда-то учил меня. Я уверена, папа был бы замечательным дедушкой. Но, увы, ничему этому не суждено сбыться и мой самый родной человек на свете покинул этот мир.   Ровно семь лет назад. Сегодня годовщина.   Мальбонте звонил и спрашивал, куда бы я хотела пойти, сказала, что никуда. Он ничего не понял, но выпытывать не стал. Обещала перезвонить сама.   По пути с кладбища, иду куда глаза глядят, не замечая окружающего пейзажа, пока не ощущаю по левую сторону от меня дуновение ветра с привкусом соли. Я оказываюсь на набережной. Шагаю дальше, мимо раскидистых пальм и цветущих кустов, кулаком вытираю слезы.   Утыкаюсь в пирс, заполненный огромными булыжниками. Море по обе стороны от меня. Ветер холодит мокрые щеки и путает волосы.    Волны бьются о камни снова и снова, я достаю телефон и набираю только одно слово: «Приезжай» с моим местонахождением, дожидаюсь появления двух синих галочек на экране, разворачиваюсь и иду дальше.    Вымощенная плиткой набережная сейчас почти пустует. Немногочисленные прохожие возвращаются домой по залитой желтым светом фонарей дороге. Замираю, когда вижу в шаге от моря, прямо на прибрежном песке, деревянные качели. Сколько раз была тут, никогда их не замечала.   Ступаю прямо по берегу, конверсы утопают в песке. Сажусь лицом к морю. И отрываюсь от земли. Выше, и выше, и выше. Будто сильно раскачавшись, можно улететь.   Не знаю, сколько проходит времени, я раскачиваюсь все сильнее, руки уже замерзли, слезы высохли. А мне так легко. Только вверх-вниз, вверх-вниз.    Слышу чье-то приближение. Даже не догадываюсь, знаю — это он. Мальбонте. Я его кожей чувствую, на подсознании, на каком-то ментальном уровне.    Мельком оборачиваюсь.   Он стоит, словно якорь. Не двигается, не зовет меня, не привлекает внимание. Просто ждет.    А я наслаждаюсь этими ощущениями легкости и свободы. С меня слетает кроссовок, он падает, второй я скидываю уже целясь в море.    Мальбонте взглядом провожает полет моей обуви. Раскачавшись довольно сильно, я разжимаю ладони и прыгаю сама.   Так быстро и в то же время мучительно долго тянутся эти секунды, пока я как будто зависаю в воздухе. Приземляюсь на обе ноги и встаю ровно, вытягивая спину.   Мальбонте буквально сбивает меня с ног, и мы падаем на песок. Вот так он и ворвался в мою жизнь, перевернув ее с ног на голову. За такой короткий промежуток времени привязал к себе настолько, что я физически себя плохо чувствую, когда его нет рядом.   — Ненормальная! — Кричит,  ощупывая меня на предмет повреждений и травм. — Совсем уже что ли?! — Все хорошо, хорошо все, я цела, — мне щекотно, смеюсь.   Мальбонте вдавливает меня в песок своим телом, нависая надо мной. Вижу блеск в темных, как беззвездное небо, глазах. Понимаю, что давно там утонула. Шансов не было изначально никаких, посмотреть в его глаза и остаться равнодушной — невозможно. Обхватываю его лицо руками.   — Дурная! У меня чуть сердце не остановилось, когда ты разжала руки и спрыгнула.  — Маль… — Бросился как кот на мышку, сбил с ног. Ты что творишь вообще?! — Мальбонте… — Да ну что?! Решила обеспечить мне инфаркт? — Поцелуй меня. — Что?! — Поцелуй. Пожалуйста, — смотрю в черные глаза и тону, тону…   Он шумно выдыхает, наклоняется, касается носом шеи, ведет по скуле, к ушку, и накрывает мои губы своими. Целует без напора, с лаской, с какой-то запредельной нежностью.   Я приоткрываю рот и Мальбонте ведет языком по нижней губе. Его пирсинг никогда не даст мне покоя…   — Не улетай так от меня больше, — шепчет в уголок губ, и втягивает мой язык. — Te necesito.   Сказать все-таки или нет? Что я знаю и понимаю все, что он мне говорил. Каждое произнесенное на испанском слово. Но решаю отложить этот момент на неопределенный срок, потому что оторваться сейчас друг от друга равносильно самоубийству.   Поцелуй становится все глубже. Быстрее. Он будто выпивает мое дыхание, я выгибаюсь, запуская руки ему в волосы. Мальбонте прикусывает нижнюю губу и так глубоко всасывает язык, что хочется взвыть от удовольствия. Он исследует меня руками, стараясь запомнить каждую впадинку и изгиб. Проводит подушечками пальцев под ребрами, останавливаясь. Рефлекторно делает движение бедрами.    — Расскажешь мне? — шепчет. — О чем? — спрашиваю очень тихо, задыхаясь от поцелуев. — Про свою тату. — А что не так?  — Я все два месяца думаю, в честь кого она сделана и когда, — чуть отстраняется. — Думал, сама расскажешь, неоднократно намекал, но я больше не могу быть в неведении. Скажи, что это просто так и она не посвящена какому-нибудь твоему бывшему, иначе мы завтра же пойдем ее сводить.    Мрачнею. Мигом настроение меняется. Несколько раз моргаю, чтобы не заплакать.   — «Я всегда с тобой» — эти слова написал папа в мой первый день в школе. Я сохранила эту записку на память. А когда он умер, пошла в тату-салон и попросила мастера набить точно такую же, его же почерком, — говорю быстро, стараясь не дать волю эмоциям, но соленая дорожка все равно скатывается по щеке. — Он справился отлично, фраза точь-в-точь, как написал тогда папа.    Сглатываю. Ловлю взгляд Мальбонте, он нахмурен и…обеспокоен. В секунду подхватывается и садится на песок, утягивая за собой меня.    — Прости, я просто идиот, — гладит по щеке, смахивая слезы. — Нес полнейший бред. — Ты же не знал, ничего страшного. — Не плачь пожалуйста. — Я не хотела. Уже наплакалась сегодня.   Мальбонте еще больше хмурится, усаживая меня плотнее, прижимая к себе.   — Что случилось? — Сегодня годовщина его смерти.   Он чуть приподнимает мою футболку и ведет пальцем по надписи на месте под сердцем. Где навсегда поселился мой самый любимый мужчина — мой папа. В движениях ни капли пошлости, только мимолетные прикосновения к коже.    — Ты поэтому сегодня отказалась куда-то идти? — Да. Мне нужно было побыть одной. Спасибо, что понял. — Мне очень жаль, Вики. Твоего отца. Как его звали? — Габриэль.    Мальбонте тянется ко мне и сажает к себе на колени.   — Ты не должна сидеть на песке, когда уже темнеет. Можешь простудиться.   Я прижимаюсь к нему и дрожу. Но не от холода, а от его проявления заботы. Меня всегда обескураживает такое отношение. Он ведет ладонью по спине и крепко меня обнимает.    — Проводить тебя?   Качаю головой и говорю на одном дыхании:   — Папа был единственным человеком, который меня любил. Я не была нужна даже собственной матери.  — Даже в детстве? — Всегда, — чувствую, как в горле образовывается противный ком. — Я думал, Ребекка стала такой только когда обзавелась парочкой миллиардов. — Нет. Думаю, она не способна любить по своей природе. Никого. Она как бесчувственная машина. Я все надеюсь, что хоть какие-то чувства в ней проснутся, но думаю, этого не случится.   Мальбонте молчит и гладит меня по голове, спине, плечам. И мне так важна сейчас именно такая безмолвная поддержка.    — У тебя же оба родителя живы? — Да.  — Они любят тебя? — Мама точно. С отцом давно не общались. — Они расстались? — Да, они в разводе. У мамы новый муж.  — С ним ты общаешься? — Практически нет. Он все пытается учить меня жить. А я взрослый мальчик, без него разберусь. Он мне вообще никто по сути. — А с мамой? — Каждый день, — целует меня в макушку. — В мессенджерах в основном. — Тебе повезло.  — Наверное.   Мы сидим на берегу и смотрим, как волны фейерверком брызг бьются о холодный песок, как темная вода превращается в белую пену и убегает обратно в море, прекращая на этом свой путь.   Тишина практически нерушима, если не считать плеск волн и завывание ветра. И это так непривычно — просто обниматься, когда находимся наедине. И он не лезет мне под юбку, и я не стараюсь при случае ущипнуть его за задницу. Не думать о том, где бы нам поскорее уединиться. Слушать шум воды, думать о своем. Делиться сокровенным. И не переживать, что человеку рядом с тобой неуютно.    Может быть, любовь так и выглядит?..   Он набрасывает мне на плечи свою косуху, пропахшую смородиновой туалетной водой. Мой любимый запах. Куртка огромная, я в ней просто потерялась. Зато стало теплее, уютнее.     — Спасибо, — укуталась плотнее. — Рассказывай.   Я поняла без слов. Откинулась ему на грудь. Выдохнула.     — Не надо, мам, пожалуйста.   Пятнадцатилетняя я умоляю маму не выбрасывать папины вещи. Вчера только были похороны, на которые она даже не пришла, сославшись на плохое самочувствие. А сегодня без сожаления хочет избавиться от всех его вещей и инструментов.   — Зачем нам хранить весь этот хлам? Только место занимает. И так не хватает. — Это же память, — рыдаю так, что наверное впору соседям вызывать органы опеки. — Оставь хоть что-то. — Нет, Вики.    Абсолютно безжалостным тоном, выверенными движениями она закидывает в коробки то, что принадлежало папе. Вот полетела его любимая рубашка, вот стопка журналов о рыбалке, его подушка. На всех этих вещах до сих пор его запах. Сейчас бы уткнуться в его плечо, вдохнуть такой родной аромат чего-то хвойного и чуть терпкого. А больше некуда…   Пытаюсь остановить маму, вырвать хоть что-то, но она всегда была очень сильной. Хватка стальная.    Не найдя больше в себе сил на это смотреть и окончательно сдавшись, выбегаю из дома. Воздуха не хватает. И это не из-за летней жары, просто из-за истерики и слез мне стало трудно дышать. Наверное, в тот день я впервые в жизни столкнулась с панической атакой. Понимаю, что осталась одна в этом мире. И сейчас я могу поделиться болью утраты и потери только со своим лабрадором.    — Пойдем гулять, мальчик, — пелена слез не дает мне сфокусироваться на собаке, различаю только его силуэт. — Пойдем, Бурбон. Мой хороший. Время гулять, да? Мы же всегда с ним гуляли в это время.   Отвязываю своего уже старенького лохматого друга, смахивая слезы, справляясь с дрожащими руками и горящими щеками. Бурбончик виляет хвостом, лает, радуется.    Гуляем долго, обходим все ближайшие площадки для собак, в парке сидим на скамейке у пруда. Я — с лимонадом, Бурбон — с печеньем. Папа всегда ему покупал на прогулке. Специальное полезное лакомство для домашних животных.    Вернувшись домой, застаю маму за просмотром сериала. Папиных вещей нет, и лишь одна семейная фотография на камине напоминает о том, что он здесь когда-то жил.   — Что же ты ее оставила здесь, на видном месте? — спрашиваю с сарказмом, довольно грубо, как не позволяла себе раньше.  — Я хорошо здесь получилась, — хмыкает, даже не повернувшись. — Тебе все равно, да, мам?  — Мне тоже очень жаль твоего отца. Но я не собираюсь быть в вечном трауре и продолжаю жить дальше, — наконец, удостоила меня вниманием, оторвавшись от происходящего на экране. — Что и тебе советую. Прекращай уже рыдать.    Кажется, из меня вынули душу. Я просто ничего не чувствую. Только опустошение и тупую боль. Даже не акцентирую внимание на том, что мама называет своего мужа, с которым прожила пятнадцать лет, только «твой отец». Не желая больше видеть равнодушное выражение лица мамы, молча ухожу наверх. И с тех пор моя жизнь кардинально меняется.     — Какая же сука, — внезапно ругается Мальбонте.    Его руки лежат на моей талии, он обхватил меня ими, прижимает к себе.    — Кто? — Ребекка. Бесчувственная тварь, — в его голосе слышится гнев и презрение. — Извини, она твоя мать и все такое… — Все в порядке, не извиняйся.    Запрокидываю голову, смотрю на него, Мальбонте хмурит брови, вижу, как напряглись его скулы, жесткий взгляд неотрывно смотрит вперед. Он невероятно красивый, наглый, опасный, сексуальный и горячий, как раскаленная лава. И он — мой. Наконец в моей жизни появился мужчина, который способен заполнить эту дыру в сердце…   — Я не подозревал, каково тебе было. Теперь даже не буду удивляться тому, что Ребекка тебя чуть ли не продала, сбагрив замуж и за все это время, что мы вместе, не звонит и не интересуется, что с тобой, где ты и как вообще.  — На самом деле, она пару раз звонила и писала с настоятельными просьбами вернуться домой. Я игнорировала. — Понятно. Материнство — не ее конек. — Папа женился на маме беременной, я не знаю подробностей, но может они просто не любили друг друга?  — Даже если. Распространенное явление, между прочим. При чем здесь ты? Отыгрываться на ребенке за свою неудовлетворенность или какие-то косяки прошлого — это дерьмово, — морщится, как будто ему физически плохо стало. — И вообще, хватит уже о Ребекке. Я больше хочу знать о твоем псе.  — Да. Папа подарил на Рождество, когда мне было шесть, — снова устроившись поудобнее, прижимаюсь к мужчине. — Лабрадор. Потрясающая собака.  — А почему Бурбон? Забавная кличка. — Ой, это вышло случайно. Папа спросил, как я назову любимца, я выпалила — Бурбон. Они с мамой удивились выбору. А все было просто, папа любил иногда пригубить стаканчик бурбона после работы. Ну а я тогда была слишком мелкой, чтобы знать, что это такое. — Ты была счастлива. — Да. И тогда казалось, что так будет всегда. — А что с ним случилось? — С папой или с Бурбоном? — Да с обоими. — Бурбоша отправился на радугу три года назад, от старости уже. Слава Богу, его мама не тронула.   Понимаю, что, снова окунаясь в то время, не смогу сдержать слез. Собравшись, вдохнув поглубже, все-таки решаюсь рассказать.   — Папа заболел. Почки. Долго был на диализе. Очень похудел. Врачи говорили, что ему поможет новый орган. Мы встали в очередь на донорскую, все это время я была с ним как раз в том домике, ухаживала за ним и вообще жила. — Так, стоп. Почему это делала ты, а не его жена?   — Папа сам так решил. Не хотел казаться слабым и немощным, при маме. Она его навещала, привозила продукты и лекарства, — усмехаюсь. — А я так не смогла, и, хоть папа и препирался, была с ним до самого конца. — Он что, умер у тебя на руках? — Не совсем. Нам нашли почку и через несколько дней должна была состояться операция. Мы с мамой поехали в больницу подписывать согласие и прочие документы, а, вернувшись, застали папу на кровати с закрытыми глазами, без признаков жизни. Он умер во сне, — чуть слышно всхлипнув, я быстро смахиваю подступившие слезы, которые все-таки не смогла сдержать.    Воспоминания об этом дне слишком больно ранят мою душу до сих пор, даже спустя столько лет.    — Я всегда задаюсь вопросом, а что было бы, если папа был жив, если бы мы успели пересадить ему почку? Родители бы расстались? Пошла бы мама в бизнес? Стала бы той, кем сейчас является? Что было бы со мной? Знаю только одно, при выборе родителя, с кем останется ребенок, я бы без колебаний выбрала отца.  — Моя девочка…Не плачь…Пожалуйста…   Мальбонте целует меня в макушку, гладит по волосам, шепча успокаивающие слова и стирая со щек мокрые дорожки. Я растворяюсь в этом ощущении покоя и защищенности. А еще, оказывается, так классно быть его девочкой…   — Поехали домой? Закажем пиццу, всякой вредной еды, которую ты так любишь и включим турецкий сериал.   Я даже замираю на секунду.   — Ты же не ешь такое, — утираю тыльной стороной ладони слезы с щеки. — И турецкий сериал, Мальбонте, ты серьезно? — Абсолютно. — Ну все ясно. Ты из тех, кто днем типа на правильном питании, а ночью батон с шоколадной пастой точат?   Он смеется.    — Просто ради тебя я готов сделать исключение.   Я прикусила губу и запрокинула голову, позволяя слезам скатиться по щекам.    Мальбонте тянет меня за руку, мы уходим с этого места, где полностью обнажилась перед ним. И я не про тело. Это намного откровеннее, сокровеннее. Это про душу.    Ему в мессенджер приходит сообщение, он с минуту хмурится, смотря в экран, но быстро сбрасывает и кладет телефон обратно в карман.    — Все в порядке? — Это просто по работе. Не бери в голову.   Курьер привозит наш поздний ужин за час. До отвала наевшись пиццей под сериал, я не замечаю, как засыпаю. Знаю только, что в объятиях. В его объятиях.   Любовь так и выглядит. Без «может быть».