***
Сычжуй очнулся сразу же, даже не успев толком испугаться. На улице всё ещё был вечер, но Сычжуй не понимал, почему сам он стоял на улице, когда, кажется, закрыл глаза в своей квартире. Под ногами у него не было даже асфальта, только утоптанная дорога, какие бывают на окраинах небольших городов, заваленная кое-как камнями навроде брусчатки. Сычжуй определённо не знал, что это за место, и его внезапно окатил испуг. Обрывки талисмана в руке были тёплыми и хранили остатки его энергии — кажется, он по неосторожности влил её, когда схватился за бумагу и разорвал её на части, но он думал, что талисман не дорисован… Глядя на символы, Сычжуй не узнавал ни одной чёрточки. Папа говорил, что придумал нечто совершенно новое, но что? Как же так? Он переместился? Это был черновик нового талисмана для перемещений? Куда же он попал, в таком случае? Пришлось оглядеться. Прямо перед ним бежала вперёд и вниз пыльная улочка, освещённая одним единственным фонарём, ведь все остальные были разбиты. К тому же, в домашней одежде он начинал мёрзнуть, ночь здесь была холоднее, чем в его родном городе. Дома стояли бедные, кривые и прижатые к земле, каждый в три этажа, с узкими плотно завешенными глухими окошками. Который час? Надо было что-то делать. Хотя бы постучаться в окно и спросить, где он. Но кто откроет? — Эй, молодой господин, — за спиной Сычжуя раздались тяжёлые шаги, и из-за угла вынырнул человек, сплошь замотанный в чёрные, покрытые белёсой пылью тряпки, с повязанной на шею грубой курткой и огромным, в человеческий рост мешком через плечо. — Помоги, клянусь, умру сейчас! Сычжуй, хоть сегодня он и был плохим сыном своих отцов, всё же был их сыном, и он подставил своё плечо. Незнакомцу стоило отдать должное, хоть говорил он сдавленно, он не взвалил на него весь вес своего мешка, а только, осмотрев сухими глазами, осторожно переложил меньшую часть ноши со своей широкой спины на его руку. — Вот спасибо! Дуй вперёд, на третий этаж! — сказал он, и в усталом хриплом голосе Сычжуй услышал веселье. Он болтал, пока они поднимались, хотя ему было тяжело не то что говорить — дышать. — А ты что ночью на улице делаешь, молодой господин? Никак неприятности искал? — Я потерялся, — соврал Сычжуй сквозь зубы. Отец учил его быстро ориентироваться и избегать критических ситуаций, а папа и дядя Чен — «не ссать», если в этой ситуации уже оказался. — Скверно, — выдохнули в ответ совсем уж сипло. Сычжуй пошёл быстрее. — Вот, левая дверь! Ох, чтоб гуи драли тех, кто эти лестницы придумал… Сычжуй в полной уверенности, что дверь заперта, всё же толкнул её, и, к его удивлению, она немедленно поддалась. В глаза ударил яркий тёплый свет, и Сычжуй понял, что оказался сразу же в кухне, спальне и гостиной. Он мог поклясться, эту квартиру-комнату хватило бы измерить и пяти его шагов. В противоположном от кухонной стенки углу был уложен прямо на пол застеленный бельём матрас, рядом под единственным окном стояло два комода, на узком подоконнике чах цветок. На самой середине комнаты стоял пустующий детский манеж с забавными кривоватыми палочками заграждения. — Лань Чжань, я дома! — крикнул мужчина, сваливая мешок с плеча, и откинул в сторону тряпку, закрывавшую его лицо от пыли. Сычжуй почувствовал, что вот-вот лишится сознания. Прямо перед ним лучезарно улыбался папа. Сычжуй испуганно отпрянул, вглядываясь в родное лицо. Папа выглядел странно. Он будто бы и был моложе, каким Сычжуй его помнил из самых ранних воспоминаний и знал по фото, но молодое лицо его было лицом глубоко измождённого человека. На ногах он держался с трудом и то и дело приваливался к косяку двери, так и не закрыв её за собой. Навстречу им из неприметной узкой двери, похоже, ведущей в ванную комнату, вышел тот, кого только что окликнули по имени: второй отец Сычжуя, также болезненно юный, с тёмными кругами под глазами и свёртком одеял в руках. Из свёртка вдруг раздался оглушительный писк, и папа, только что едва держащийся стоя, в два шага преодолел разделяющее его с мужем расстояние, прижался к нему, неловко обхватив руками одеяла, и заворковал неразборчиво, отчаянно улыбаясь: — Я дома, дома… Цепкий взгляд отца же немедленно прикипел к так и замершему у дверей Сычжую, который всё силился понять, что происходит. — Кто этот юноша? — спросил отец тихо, и сердце Сычжуя почти разорвалось от всего равнодушия этого вопроса. — А! — вскинулся папа и, пользуясь тем, что писк прекратился, вернулся к двери, чтобы разуться. — Он помог мне донести эту махину, ты только взгляни! У них не нашлось денег, и они решили, что не могут поступить лучше, чем выплатить мне зарплату этим рисом. Мы можем есть его больше двух месяцев, Лань Чжань! — Мгм. — Да ты проходи, — поманил его к себе папа. — Накормим тебя, мне же надо как-то отблагодарить моего спасителя. Да и ночь уже на дворе. Ты живёшь где-то здесь? Заклинатель? Не мал ещё, чтобы ходить где-то одному? Сычжуй сглотнул и тихо спросил, оглянувшись на отца: — Вы не помните меня? Папа сделался озадаченным. Постучал пальцем по губам, сказал: — У меня ужасная память, я мог и видеть тебя где-то. Ну да точно, я где-то видел тебя! Посмотри, Лань Чжань, ты не помнишь этого молодого господина? — Вы же шутите? — еле слышно пробормотал Сычжуй, и ноги его почти подкосились. Лань Чжань, так и не услышавший его, ответил на вопрос мужа кратким покачиванием головы. — Нет, молодой господин, может, мы и виделись где-то, но мы тебя не помним, — вздохнул папа и развёл руками, будто извиняясь. — Как тебя звать? — Сычжуй, — еле проговорил Сычжуй, даже забыв назвать по правилам свою фамилию, и взглянул на родителей с явным отчаянием, голос его прозвучал почти жалобно. — Не помните? — Нет, — пожал плечами папа. — Ну, не страшно. Хорошее у тебя имя, мне нравится! Я Вэй Усянь, вон там мой муж, Лань Ванцзи, а это — наш сынок, А-Юань. У Сычжуя от ужаса отнялся язык и сердце забилось в желудке. Ему хотелось закричать, хотелось сказать «Я А-Юань!», но он не мог и пошевелиться. Вэй Усянь похлопал его по плечу, закрыл дверь и, установив мешок с рисом у стены, чтобы не падал, утёр ребром ладони покрытый пенными разводами пота лоб. — Так как ты тут очутился посреди ночи? — спросил Вэй Усянь, пока отец расставлял перед ними ужин, по скромности в десять раз превосходящий аскетичное питание Ланей. Вот именно что «очутился», думалось Сычжую, но нужно было ответить. Он уже понял, в какую передрягу угодил, когда первая пелена страха сползла — на настенном календаре под часами значилась дата на месяц вперёд, а сам календарь относился к году, когда Сычжуй едва-едва появился на свет. Ему сейчас, кажется, должно было быть чуть больше годика. Талисман Вэй Усяня действительно был талисманом перемещения. Перемещения не сквозь пространство, а сквозь время. И Сычжуй, кажется, угодил в западню. Половинки порванного талисмана лежали у него в карманах и жгли сквозь тонкую джинсу. Нужно было как можно скорее перерисовать талисман и попытаться вернуться домой. Игры со временем в фильмах и книгах всегда казались Сычжую опасной штукой, а экспериментальные исследования времени даже были запрещены. Талисман наверняка перетянул Сычжуя к его собственному годовалому телу… — Я из другого города, — торопливо начал он уже придуманную сказку. — Я должен был встретиться с родителями, но потерялся. Вы не скажете, где именно я сейчас? — Чжолу, — сухо ответил Лань Чжань, присаживаясь рядом с ними на пол за крошечный столик. — Далеко ты от дома? — участливо спросил Вэй Усянь. Сычжуй с досадой кивнул. Это действительно было далеко от его родного города, в котором родители по их же собственным словам прожили всю жизнь. Так что же они делают здесь? Ведь они явно не в гостях. Конечно, дядя обмолвливался, что какой-то год после рождения Сычжуя родители и бабушка с дедушками были в большой ссоре… Но эту историю Сычжуй никогда не слышал целиком, ведь родители никогда не обсуждали это с дядей при нём, а если и обсуждали, едва замечали Сычжуя, сворачивали разговор. — Ну ничего. Поживи у нас, если хочешь. Вряд ли здесь ты найдёшь, где остановиться. Сычжуй и Лань Чжань посмотрели на Вэй Усяня с одинаковым изумлением. — Постойте… — Лань Чжань, посмотри на него, ему некуда пойти, неужели ты не хотел бы, чтобы меня кто-нибудь пустил переночевать, если бы я оказался так далеко от тебя, как он сейчас от своих родных? Знаешь, я уверен, его родители скоро его найдут. Для заклинателей это труда не составит. А бродить одному опасно, Лань Чжань. Приютим его ненадолго, разве с нас убудет? Лань Чжань, подумав, кивнул, а Сычжуй всё хлопал удивлённо глазами. Паника снова поднималась в нём, подкатывала к горлу и крепко сжимала. Как же так… Как же он так… Если — Сычжуй одёрнул себя, не «если», а «когда» — удастся вернуться домой, родители просто убьют его. Мало того, что он неподобающе себя вёл, так ещё и попал в такие неприятности!***
Лань Сычжуй никогда не думал, что он был в младенчестве настолько мал и настолько плаксив. Уложенный в хлипенький манеж ребёнок кричал так истошно, будто это его выбросило в другое время и непонятное место. Успокаивался ненадолго и снова кричал. Как объяснил, сыпя извинениями, Вэй Усянь, у Сычжуя росли молочные зубы. — Прости-прости, мы — неспокойный ночлег, — вздохнул, укачивая необычайно маленького ребёнка папа. — Я мог бы попросить соседей, чтобы пустили тебя к себе, но они не очень нас любят, а те, что не откажут, пьют напропалую. Они нас потому и любят — напьются, спят и не слышат эту крикливую редисочку! Сычжуй против воли улыбнулся. Мысли его под детские крики работали чуть ли не лучше, чем в тишине: он размышлял о том, как бы ему вернуться домой. Если он применит талисман ещё раз, он может забросить его ещё дальше в прошлое… А может и в его будущее. Но он порван! Как же быть? Напряжённо трясущий А-Юаня Вэй Усянь сменился усталым Лань Чжанем, а после они поменялись снова, но ни один из них так и не спал всю ночь, как и сидящий у окна и смотрящий на уличный ливень Сычжуй. С самого утра, едва встало солнце, Лань Чжань оделся в строгий костюм, который достал из комода, и ушёл куда-то, передав сына сонному Вэй Усяню. В беззаботном детстве Сычжуя он всегда мог найти рядом с собой обоих родителей. Они почти не разлучались, оба были заклинателями клана Лань и даже на ночных охотах оставались вместе. Пока они бывали на ночных охотах, Сычжуй мог остаться с дядями или тётями, а когда стал постарше, занимался дома с друзьями. Родители всегда были чисто одеты, здоровы и спокойны, Сычжуй не помнил времён, когда что-то бывало иначе, а ещё — не знал о них. В рассказах родители никогда не упоминали событий, которые Сычжуй видел сейчас. Как он понял, оба они вынуждены были работать, и работать страшно. Он видел, как считает монеты Вэй Усянь, притаившись меж комодами, и как мало в этих комодах вещей. Но даже будучи в таком положении, его папа пустил в дом незнакомого, пусть и попавшего в беду мальчика. А отец поддержал его без раздумий. Ещё вечером злящийся, после — напуганный, ночью задумчивый, сейчас Сычжуй был исполнен глубокой печали. Его родители не заслуживали его недавнего поведения. Они не заслуживали его злости, его поступков, его внезапной вспышки. Глядя на них, утопающих, но с трудом держащих его над поверхностью воды в четыре руки, он чувствовал, как с горячей болью выгорает его сердце. Его родители заслуживали лишь любви и уважения, и именно этого он не дал им. Маленький А-Юань, должно быть, чувствовал что-то похожее, потому что он плакал так горько, будто все проблемы мира концентрировались в его крохотной жизни. Несчастный Вэй Усянь всё пытался уболтать его поспать. К обеду вернулся Лань Чжань. И, едва он появился на пороге, Вэй Усянь немедленно отдал ему сына и бегом бросился вниз по лестнице, натягивая на ходу вчерашнюю куртку. Некстати Сычжуй вспомнил, как отец говорил ему, что у него не выходило устроиться на работу в самом начале, ведь нигде он долго не задерживался из-за своего характера и жажды экспериментов. Мастер талисманов клана Лань — вот единственная должность, которая подошла ему так, словно он был рождён для неё. Он так много помогал Сычжую с учёбой… Лань Чжань справлялся с А-Юанем лучше. Он нервничал, это было заметно, но он брал себя в руки, и это чудесным образом успокаивало и младенца — на какое-то время он засыпал на руках отца. Но, стоило опустить его в манеж или на продавленный матрас, как он тут же разражался плачем. Сычжуй заметил: несмотря на то, что ему позволили спать в доме и остаться, ни один из отцов ещё не дал в руки незнакомцу своего сына, хотя пару раз в этом была необходимость. Лань Чжань и вовсе косился на Сычжуя с подозрением. Сычжуй укреплялся в мысли, что ему нужно как можно скорее выяснить способ возвратиться домой. Следующей ночью А-Юань, утомлённый плачем, был тих. Родители его, утомлённые плачем не меньше, спали беспробудным сном. Сычжуй же, присев у окна разместив на подоконнике половинки талисмана, в тусклом свете одинокого уличного фонаря перерисовывал карандашом линии талисмана на одном из листочков, выпрошенных у Вэй Усяня, который поздними вечерами всё равно рисовал эти самые закорючки сам — он всегда, по своим собственным словам, имел страсть к изготовлению разных талисманов, ведь это значительно облегчало жизнь заклинателя. Сычжуй был его сыном и с детства обучался этому искусству, но, сколько ни пытался он сейчас повторить отцовский трюк, не выходило ничего работающего или хоть отдалённо схожего, и это с каждой попыткой, с каждым часом всё сильнее вгоняло в отчаяние. Утром, рано-рано, как раз когда Лань Чжань собирался уходить, в дверь заколотили тяжёлым кулаком. Проснувшийся Вэй Усянь кинулся открывать тут же, задёргал замок нервно. Сычжуй обмер — на пороге выросла фигура дяди Чена. Дядя, брат Вей Ина, был человеком грубым и жёстким, но к Сычжую и ко второму своему племяннику, А-Лину, он испытывал нежные чувства, и потому с ними в раннем детстве он был ласков, а сейчас оставался к ним значительно мягче, чем к любому. Хоть отношения папы и дяди были странными, Сычжуй твёрдо знал, что они любят друг друга, даже когда насмерть разругаются. Сейчас дядя, совсем молодой, затянутый в тёмно-синий костюм, держал в обоих руках по тяжеленной сумке, каждая из который одинаково сильно пригибала его к полу. — А-Чен! — воскликнул Вэй Усянь, и в голосе его слышалась неподдельная радость. — Я через час должен быть на работе, — огрызнулся дядя Чен, занося сумки в квартиру и с наслаждением опуская их на пол. — Здесь всякая мура вроде памперсов, с трудом нашёл, и еды немного. Сам понимаешь, незаметно такого тоннами не увезёшь. — Спасибо, — серьёзно кивнул Вэй Усянь, заглянув мельком в одну из сумок. Взгляд дяди скользнул по Сычжую, и он вопросительно приподнял бровь. Папа тут же пояснил: — Этот парень пока поживёт у нас, ему некуда пойти. — Вам нечего жрать, а вы нашли ещё один рот? — Цзян Чен закатил глаза и немедленно потерял к Сычжую всякий интерес. Появился отец с А-Юнем на руках, поприветствовал гостя коротким кивком, и лицо Цзян Чена изменилось так причудливо, что Сычжуй едва не открыл рот: сперва в его глазах мелькнула боль, а после он чуть улыбнулся и торопливо приблизился к мужчине. А-Юань, выглядывающий из своего одеяла (Сычжуй помнил его, оно до сих пор лежало в пакете у папы в шкафу), немедленно заулыбался и с готовностью обхватил огромный по сравнению с его крохотными ручками палец дяди. — Привет, малыш, — вздохнул Цзян Чен. А после снова обратился к Вэй Усяню: — Он не слишком маленький? — Он хорошо питается, — заверил в ответ Лань Чжань. Сычжуй притих, пользуясь тем, что про него все забыли, и завороженно наблюдал за развернувшейся перед ним сценой. Оставив сына мужу, отец вскоре ушёл, а братья замерли у дверей, чтобы отойти от Сычжуя насколько возможно дальше, и тихо переговаривались, но из-за размеров квартиры Сычжую удавалось услышать каждое слово этой беседы. — Нам всего хватает, — рассказывал папа. — Эта комнатушка стоит бесценок, дом совсем разваливается. Зимой здесь будет тяжело, но я планирую подыскать какое-нибудь место поудачнее до того, как станет холодно. — Вам нужны лекарства? Может, какие-то вещи? — голос Цзян Чена звучал почти беспомощно. Он не знал, что и предложить. Вэй Усянь похлопал его по плечу раскрытой ладонью и неизменно широко улыбнулся: — Всё отлично, А-Чен, мы справляемся. Ты и так делаешь предостаточно! Привези лучше в одной из этих огромных сумок как-нибудь шицзе. Она ведь ещё не видела малыша А-Юаня. — Я показывал фото, — заверил Цзян Чен. — Они с Цзысюанем в восторге от вашего спиногрыза и вот-вот поддадутся на уговоры старейшин Цзинь о внуках. — Показывай почаще! — фыркнул в ответ Вэй Усянь. Цзян Чен молчал, долго смотря прямо ему в глаза, а после порывисто обнял, крепко прижимая к себе, и зашептал тут же быстро: — Поехали домой. Плевать на маму, плевать на этих Ланей, на всё плевать. Я не могу каждый раз оставлять тебя в этой дыре и верить, что ты счастлив. — Я счастлив, А-Чен, — отвечал Вэй Усянь. Дядя только плевался на это. Продолжил говорить, не слушая: — У вас чудный ребёнок, мама увидит его, и простит тебе всё сразу же. Ты можешь её не прощать, я обещаю, ты её и в жизни больше не увидишь, только вернись. Живите у шицзе, я пристрелю этого чёртова Цзысюаня, если он посмеет сказать хоть слово против… Вэй Усянь вздохнул. — Ты ведь знаешь, — начал, похлопывая брата по спине ладонью. — Лани никогда не примут меня и моего сына. И Цзяном ему никогда не стать, ведь он наполовину Лань. То, что я всегда был изгоем везде, куда бы ни пошёл, им и останусь, я перенесу с лёгкостью. Но я не хочу такой жизни для А-Юаня. Мы не вернёмся, А-Чен. Цзян и Лань не простят мне и Лань Чжаню этого союза и этого ребёнка. Заклинатели ведь есть не только в Пекине. Мы найдём для себя место. — И твой Ванцзи согласен на это? — спросил Цзян Чен мрачно. — Согласен, — ответил ему Вэй Усянь. Они расстались у порога, и дядя в спешке уехал, бормоча что-то про то, как сильно задержался. Какое-то время ещё папа стоял неподвижно, прижав руку к косяку двери и прислонившись к этой руке лбом. Сычжуй, глубоко потрясённый услышанным, даже забыл, что они мнят его чужим, и спросил слабым, бесцветным голосом: — Но почему кланы не поддерживают ваш союз? Вэй Усянь обернулся на него и улыбнулся, но улыбка эта была печальной. — Между кланами нет мира, — пояснил он. — А наш союз — не брачный альянс и не договор. Мы не имеем на этот брак права, пока мы дома. Может, случится так когда-нибудь, что мой брат, Цзян Чен, убедит мою названную мать заключить мир с кланом Лань… Но она ради меня не отступится от своей гордыни. Я не сын ей. Да и клан Лань вряд ли сделает первый шаг. Мы сможем вернуться домой, если мир будет заключён, и объявить о своём браке. А пока что наш дом здесь. Видишь, как жизнь иной раз складывается… — Но это же неправильно! — в отчаянии воскликнул Сычжуй. — Семьи не могли отвернуться от вас! — Ты ещё юн, не понимаешь, — помотал головой Вэй Усянь, и Сычжуй явственно услышал в его голосе голос папы из его времени. — Благополучие целого клана всегда важнее благополучия одного-единственного человека. А для меня важнее всего благополучие моего А-Юаня. Даже если для этого придётся первое время пожить… Не так уж здесь и плохо! Сычжуй сжал пальцами одной руки ладонь другой, чтобы обе они перестали так истово дрожать, как и всё его существо. И снова ночью было тихо. И снова он провёл ночь без сна. Оттого к утру у него кружилась голова, и он не сразу заметил, что вместо Лань Чжаня ушёл куда-то Вэй Усянь вместе с А-Юанем. — Хорошая погода, — пояснил юный Лань Чжань на вопросительный взгляд, и сел за стол, разложив перед собой старый потрёпанный набор для чернил. «Каллиграфия успокаивает смятённую душу и в самые непростые времена», — вспомнилось Сычжую тут же. Спросив разрешения, он присел рядом с отцом, и от тоски по дому у него сжалось сердце. Пусть сейчас его родители и называли домом это ужасное место, они не оставляли надежды на лучшее, а потому и Сычжуй не должен был, тем более он знал, что эти Лань Чжань и Вэй Усянь всё же вернулись домой к родным, а их маленький А-Юань не стал изгоем и рос самым счастливым ребёнком на свете. И самым неблагодарным… — Вы счастливы? — спросил он прямо. Отец посмотрел на него странным взглядом и кивнул. — Мгм. — Вам хорошо, потому что с вами ваш муж и ваш сын? — внезапно посетила Сычжуя такая догадка. Взгляд, который поднял от бумаги Лань Чжань, был ещё более странным, но, казалось, его золотистые глаза сделались немного теплее. — Мгм. Сычжуй умолк, взял кисть и осторожно вывел первый иероглиф на листе, повторяя за мужчиной. Ему случилось наблюдать тот редкий, даже невозможный случай, когда в каллиграфии он был лучше своего родителя. Но чернила смазались от упавшей на бумагу капли и расползлись кляксой. Только тогда Сычжуй с обречённостью понял, что позволил себе уронить совсем непрошенную слезу. Подумалось, будь здесь Вэй Усянь, он бы непременно обратил внимание на состояние своего гостя. Будь здесь хоть кто угодно из взрослых родителей Сычжуя, он тоже не пропустил бы такое. Но Лань Чжань, сидящий сейчас рядом с Сычжуем за столиком, даже не посмотрел на него, хотя видел, как смазываются чернила. Он выводил иероглифы личного имени своего мужа, затем — имени в быту, а закончил упражнение иероглифами, которые сложились в «Лань Юань». Сычжуй же сумел написать лишь пару штрихов, прежде чем обратиться в наблюдение за чужой работой. — Почему ты здесь? — спросил его Лань Чжань, написав все имена ещё четырежды. Сычжуй не совсем понял его вопрос и хотел уже было уточнить, когда с шумом и детским хихиканьем в квартиру ввалился напевающий что-то негромко в такт взбудораженным мурчаниям А-Юаня Вэй Усянь. В волосах у него торчало несколько веточек, но он не обращал на них никакого внимания. Но улыбка его спала, едва он заметил слёзы на щеках Сычжуя и посветлевший взгляд своего мужа. — Что это вы тут? — озабоченно спросил он, опуская увлечённо бормочущего что-то неразборчивое А-Юаня на нагретый солнцем пол в манеж. Уселся рядом с ними, вгляделся в лицо Сычжуя, смахнув большим пальцем влажную дорожку с его щеки, и задумчиво заключил: — Нет, я точно видел твоё лицо! Кого же ты мне напоминаешь? — А-Юань, — ответил ему Лань Чжань, и лицо Вэй Усяня через несколько секунд просияло. — Ну точно! — радостно воскликнул он. — А когда плачет — совсем один в один! Я-то сразу и не подумал! В подтверждение его слов оставленный в одиночестве А-Юань громко заревел. — Расскажи, — велел Сычжую Лань Чжань строго. Тот, занявший руки складыванием принадлежностей для письма, тихо заговорил, сбиваясь и перескакивая с темы на тему. По мере его истории лица родителей менялись и вытягивались всё сильнее, а когда он закончил, Вэй Усянь незамедлительно потребовал, скрестив руки на груди: — Докажи, что ты это всё не выдумал сейчас. Сычжуй, выдохнув, начал: — Ты боишься собак, и дядя Цзинь постоянно шутит над этим, а тётя Янли злится на него. Дядя Цзян, когда пьёт с тобой, всегда напивается быстрее, хотя пьёт больше. А ты, — он смотрит на нахмурившегося Лань Чжаня, — не можешь пить, потому что от одного единственного глотка алкоголя ты теряешь сознание. Дядя Сичень с юности прячет книжки с весенними картинками под твоей постелью от дедушки Ланя. И вы оба любите кроликов. Ты обожаешь острую пищу и рисуешь картины. У нас дома есть портрет, на котором ты нарисовал отца среди цветущих пионов, когда вам было пятнадцать. Сычжуй с надеждой вгляделся в их лица и замолк, так как память больше не побрасывала ему ничего, что знал он и знали они сейчас. Все остальные его воспоминания были связаны с временем куда более поздним. Сычжуй вообще очень плохо помнил себя до четырёх лет. Молодые родители смотрели на него во все глаза. Потом Вэй Усянь повернулся к Лань Чжаню и спросил неверяще: — Наш А-Юань? — Похож, — повторил Лань Чжань. Он выглядел ошарашенным, но всё же более спокойным, чем его муж. — Поверить не могу, — пробормотал Вэй Усянь, потирая подбородок, а потом вдруг рассмеялся. — Так значит, я практически собственными руками забросил нашего А-Юаня неизвестно куда? Ох, Лань Чжань, держи меня… Я говорил тебе, хуже меня отца не сыщешь! Я, даже не творя ерунды, натворил ерунду! — Вэй Ин хороший отец, — тут же отозвался Лань Чжань, подхватывая хохочущего мужа под локоть. — Ой, умора… Ну да ладно, — Вэй Усянь, в последний раз хихикнув, посерьёзнел. — Как, говоришь, именно ты сюда попал? — Вы мне верите? — переспросил Сычжуй. Если бы ему сказали нечто такое, он бы в жизни не поверил. По крайней мере, так уж сразу. — Мгм, — отозвался отец, прикрывая глаза. Сычжуй и не заметил, когда А-Юань за его спиной затих и стал прислушиваться к рассказу. — Твой талисман, — Сычжуй вытащил из кармана разорванную потрёпанную бумажку и нервно сжал в кулаке, — я разорвал. И, наверное, случайно влил в него духовной энергии. Я не хотел, клянусь! — Ну-ну, я верю, — отмахнулся от его оправданий Вэй Усянь. И принялся за тщательное изучение обрывков талисмана. Лань Чжань тоже осмотрел изображённые на листе символы, но ничего не сказал. — Перемещения во времени, ну надо же! Лань Чжань, твой муж — великий изобретатель… — Вэй Ин всегда им был. Снова раздалось нервное хихиканье. — Так вот, — вынес свой вердикт Вэй Усянь почти через четверть часа, когда Сычжуй уже устал убеждать себя набраться терпения. — Эта штука должна работать в обе стороны. То есть, если она один раз вернула одного тебя на… Как далеко в прошлое? — На тринадцать лет, — пробормотал Сычжуй смущённо. Тёплые пальцы папы потрепали его щёку. — Так вот, — повторил он, — если она один раз вернула тебя на тринадцать лет назад, при следующем её использовании на тебе же она должна не закинуть тебя ещё на тринадцать лет назад, а вернуть в будущее. Я приписал тут что-то вроде предохранителя, это крайне интересный массив… — Вэй Ин. — Да-да, это сейчас не важно. Так вот, надо повторить это, ты вольёшь свои силы и вернёшься домой, к нам, а то твои мы наверняка волнуемся! Сычжуй громко всхлипнул. Кажется, это здоров напугало Вэй Усяня, потому что он тут же приобнял его за плечи, но и это не помогло — слёзы уже катились безостановочным градом по щекам Сычжуя. — Будет тебе, — он неловко потряс мальчика и принялся поглаживать его по плечу. — А-Юань, что… Сычжуй помотал головой. Выдавил сквозь слёзы: — Повторить не получается! Я пытался, но не выходит, талисманы не срабатывают. — Я сделаю его для тебя, — увещевал Вэй Усянь. — Раз я смогу нарисовать его в будущем, значит, мог и раньше! Ну-ну, давай свои обрывки, сейчас всё сделаем! Не плачь же, глупое дитя! — Вы не захотите меня видеть, — признался Сычжуй скрепя сердце. Вэй Усянь вздрогнул, всё ещё сжимая его в объятиях, а Лань Чжань, придвинувшись ближе, тронул прохладной ладонью залитую слезами щёку. — А-Юань, — сказал он. — Мне бы всегда хотелось видеть тебя. Я хочу видеть Вэй Ина, даже если злюсь на него. Не думаю, что за тринадцать лет это изменилось. — Конечно, мы захотим тебя видеть, — с готовностью вторил ему Вэй Усянь. — Ты же наш любимый и единственный сынок, как мы можем не хотеть тебя видеть? Погоди, единственный же? — Сычжуй торопливо закивал. — Вот! Кого мы можем любить больше, чем нашего А-Юаня? Всхлипнув, Сычжуй склонился лбом к коленям отца и спрятал лицо в грубой ткани его брюк. Ласковая рука немедленно опустилась в волосы. — Мы поссорились, — предположил Лань Чжань. Вэй Усянь, кажется, закивал. Добавил тихо: — Мы, наверное, сказали ему что-то плохое, поэтому он так разошёлся. Прости нас, А-Юань. Мы же не слишком тебя ругали? Сычжуй, не в силах ответить, только помотал головой. За эти три дня, третий из которых ещё только начинался, он сумел обдумать столько, сколько не смог бы и за месяц, не соверши он это фантастическое путешествие в прошлое. Сколько же ещё родители сделали для него, о чём ещё он не знает… Лань Сычжуй, Лань Юань, который сейчас был ненамного младше своих родителей, горько плакал в их объятиях, растерянный, но исполненный твёрдой решимости поскорее оказаться дома. Ещё ему очень хотелось, чтобы эти, юные его родители, поскорее помирились со своими семьями и тоже оказались дома. Он знал, что это обязательно свершится, и обязательно должен был спросить, когда. Эти его родители не могли дать ответа на такой вопрос, но смогут те, из настоящего. Разумеется, если простят своего ужасного неблагодарного сына… — Получилось? Как думаешь? — эти разговоры разбудили и Сычжуя, и А-Юаня на следующее утро, и желудки их одновременно подвело от голода. А-Юань немедленно посчитал необходимым сообщить об этом своим родителям, которые сидели, склонившись над столом, в тусклом утреннем свете. — Лань Чжань, ты проверь осторожно, а я посмотрю. — Мгм. — Ох, Сычжуй, он разбудил тебя, — улыбающееся лицо замаячило совсем рядом. — У меня хорошие новости! Кажется, я воссоздал твой билет домой. Но сначала ты поешь, иначе я сам себе не прощу.***
Прощание с родителями всё равно вышло сентиментальным, хоть Сычжуй и знал, что увидит их, и сам останется с ними. Единственное, чего опасались они все — это ошибки талисмана. Именно поэтому Вэй Усянь, обыкновенно не склонный к расчётам и доверявший больше интуиции, трижды перепроверил своё творение, которое должно было отменить действие того, разорванного, и вернуть Сычжуя домой. Когда Сычжуй пропустил свою энергию сквозь талисман, он смотрел в лица родителей, которые улыбались ему. Но очень быстро его окутала тьма. В этот раз он не очнулся так резко, как в прошлом. Сперва пришёл приступ тошноты. Слух и зрение его будто помутились, и как сквозь плотную вату он услышал гневные восклицания на разные голоса, раздающиеся то и дело. — Вы виноваты в том, что достойно не воспитали сына! — Мой сын отлично воспитан, дядюшка. И воздержитесь от споров в моём доме. Я не просто муж вашего племянника. Я всё ещё Вэй Усянь. И если потребуется, я сровняю Пекин с землёй. Помните это, когда хоть кто-то из вас дерзнёт диктовать моему сыну, как ему жить! — Сичень, что ты молчишь? — Усянь отчасти… Прав, дядя. Мы и без того слишком давим на мальчика. У него сложный возраст… — Сложный возраст?! Да они его просто разбаловали! — То, что вы никогда не любили своих племянников, не означает, что мы не должны любить нашего сына. Я начинаю думать, что совершил ошибку, когда позволил убедить себя вернуться в Пекин. Да, он не сделался изгоем, вы только лишь желаете лепить из него, что вам вздумается, будто он глина! Убирайтесь из моего дома, и передайте госпоже Юй, что её я тоже видеть не желаю! — Вэй Усянь! — Пойдёмте, дядя. — Сичень! — Давайте уйдём. Прости. Когда племяннику станет лучше, непременно позвони мне. Я заеду завтра утром. Всё-всё, мы уходим… Но эти разговоры были где-то далеко. Раздавшееся же совсем рядом: — А-Юань! — почти оглушило. Распахнув льдисто-серые глаза, Сычжуй удостоверился, что рядом не могло быть другого ребёнка, которого могли бы назвать так, и попытался было подняться, но жёсткая рука надавила ему на грудь, и он вынужден был улечься головой на чужие колени снова. Сонно заморгав, он осмотрелся. В зашторенные окна его — его! — комнаты пробивался свет фонаря. Перед глазами мелькнула чистая манжета белой рубашки. Подняв глаза, Сычжуй встретился взглядом с обеспокоенным отцом. Не могло же ведь ему присниться… Но нет, вот пятнышко чернил на джинсах, посаженное во время неудавшейся каллиграфии. — А-Юань, — позвал отец снова. — А-Юань, ты слышишь меня? — Лань Чжань? — папа из ниоткуда выскочил рядом. И тут же с облегчением выдохнул: — А-Юань! — прежде чем опуститься на постель у его ног. — Что это было? — пробормотал Сычжуй почему-то отцу. Тот ответил так, как понял вопрос: — Твоё золотое ядро потеряло три четверти своей энергии. Мы нашли тебя в мастерской Вэй Ина. Ты крепко спал. — Не просыпался, как мы ни будили, — добавил папа, и Сычжуй почувствовал, как горячие пальцы сжимают его ладонь. Он повернулся на бок, чтобы взглянуть в чужое лицо, и на секунду глаза его в ужасе распахнулись. Казалось, он снова видел того родителя из прошлого, только теперь он был ещё и изукрашен возрастом: под глазами у него были такие же тёмные круги, а в самих глазах — та же ужаснейшая усталость. — Глупое дитя, ты же знаешь, как опасно бывает рядом с моими дурацкими экспериментами, — упрекнул он мягко, но улыбка его вышла не слишком широкой и немного болезненной из-за того, что он потянулся погладить Сычжуя по волосам, и глаза его на миг сделались мрачно-алыми. Лишь когда пальцы родителей сплелись над его головой, Сычжуй понял, что всё это время отец делился с ним своей духовной энергией. Должно быть, это два использования столь мощного талисмана за такой короткий срок лишили Сычжуя почти всех сил. — Простите меня, — горячо заговорил он, привставая, чтобы видеть лица их обоих. — Простите, что заставил вас ссориться с родными. Я сделаю всё, как вы скажете, отец, папа. Я… — Ничего не нужно, А-Юань, — покачал головой отец. Сычжуй смущённо умолк, переводя взгляд с одного мужчины на другого. — Не нужно, не нужно, — вторил папа, притягивая его к себе, и Сычжуй с готовностью спрятался в его объятиях. — В конце концов, — весело продолжил он, принявшись поглаживать мальчика по голове, — старейшин у нас в орденах ведь много, правда? А вот наш А-Юань у нас один! — Мгм. А-Юань важнее. Всегда был. Сычжуй прикрыл глаза, поддаваясь чужим рукам. Он и не заметил, как сильно устал за эти три дня и четыре ночи, проведённые вдали от дома и родных. Папа затрепал его по плечам. — Ты так разволновался, убежал… Прости, я должен был сразу за тебя заступиться. Мы чуть не сошли с ума, когда нашли тебя на полу. Что случилось? Что ты делал в моей мастерской? Сычжуй знал, что рано или поздно придётся повиниться. — Я был расстроен, — признался он. — Ушёл к тебе. И… Схватил первое, что попалось со стола. Мне… Хотелось сломать что-нибудь. Я разорвал бумагу с твоим талисманом, и он подействовал. — Подействовал? — в один голос переспросили родители, и Сычжуй, отстранившись, виновато склонил голову. — Кажется, я случайно пропустил через него отпечаток своей духовной энергии. Простите. Я знаю, что это было глупо. — И опасно, — отец нахмурился. — Что было дальше? Собравшись, Сычжуй взглянул в пылающие тревогой глаза папы и медленно произнёс: — Талисман переместил меня во времени. К моему телу в прошлом. Когда вы ещё… Жили одни в том городке. Лицо отца потемнело. Рот Вэй Усяня приоткрылся в ровную букву «о», и они замерли, глядя поверх макушки Сычжуя друг на друга. В глазах их Сычжуй почти видел картинки воспоминаний. Прошла по меньшей мере минута, прежде чем папа перевёл на Сычжуя необычайно тяжёлый взгляд. Спросил: — Ты уверен, что тебе не приснилось это? Я не работал над такими талисманами. Разве что талисман переноса души… Говоришь, ты его разорвал? Ох, А-Юань… — Вы никогда не рассказывали мне о тех временах, — осторожно упрекнул Сычжуй, обхватывая его ладонь своими. — Я… Растерялся. Но те вы помогли мне. Ты нарисовал мне ещё один такой талисман и сказал, что он отменит действие первого. Почему вы никогда не говорили мне, что произошло из-за моего рождения? — Не из-за него, — покачал головой отец. — До него. Ты не виноват. — Это всё уже в прошлом, — вздохнул папа. — Мы давно помирились, и тебе не нужно винить своих дядь, бабушку и дедушку. Мы все в то время не могли поступить иначе. Не переживай за нас. Тебе не исполнилось и года, когда твои бабушка и дедушка заключили мир. Могу поспорить, Цзян Чен и Лань Сичень просто не дали им спокойно жить. И ты был так очарователен, что их чёрствые старые сердца растаяли! — он рассмеялся. Добавил на секунду в голос серьёзности: — Но не смей больше так пугать нас с Лань Чжанем. Иначе никакое очарование тебя не спасёт! — Вы узнали меня там, — добавил Сычжуй тихонько. — Конечно, узнали, — Вэй Усянь, косясь на мужа, погладил Сычжуя по щеке. — Ты ведь всё равно наш А-Юань… Итак, ты должен мне рассказать всё в подробностях. То есть, повторное использование талисмана отменяет его действие, как я и думал? Не зря я пририсовал тот предохранитель! И он затратил много твоей духовной энергии, какой интересный массив… — Вэй Ин. — Да-да, я знаю, это неважно. Но всё же… — Вэй Ин. Сычжуй, покрепче обняв его, с облегчением улыбнулся.