Именно там, где ты меня оставил

Многие знали о Кевине Дэе. Сын экси, нападающий «Воронов», второй номер, левша, один из самых талантливых игроков своего возраста. Но только Жан Моро знал Кевина Дэя. Знал, что он ненавидит быть вторым и двойку на скуле. Знал, что он любит рассветы намного больше закатов, даже несмотря на то, что часто их пропускает во сне. Знал о том, что он боится щекотки, особенно от прикосновений к шее, когда Жан смазано целовал нежную кожу, всегда слыша его несдержанный смех, из-за чего их двоих могли застукать. Знал о его родинке аккурат над пахом, что была поцелована Жаном сотни тысяч раз — каждую ночь, тихо-тихо, когда вокруг них кромешная темнота, а внутри клокочет страх, что Рико может услышать и увидеть их, но даже это не могло остановить его. Знал и о том, что никогда до встречи с ним не встречал настолько мягких губ. Также он знал, что Кевин собирается уехать… и этот день настал. Жан понимал, что этот момент настанет, но всё равно страшился этого днями, месяцами, годами. Его единственная надежда, его свет в непроглядной тьме, его напарник, его Кевин, оставит его совсем одного с ними — этими монстрами. Словно овцу, брошенную на съедение волкам. И Жан знал, что не выберется отсюда живым. — Поехали со мной, прошу. — Кажется, Кевин умолял его об этом однажды, нет, дважды, миллион раз. — Я не могу, — отвечал Жан на каждую его мольбу, ведь это было единственным, что он мог сказать. — Не заставляй меня уезжать в одиночестве, прошу. Я не хочу бросать тебя. Я бы никогда не бросил тебя. Особенно здесь. С ними. Жан мечтал о том, что мог бы уйти, взять Кевина за руку и последовать за ним, куда бы тот ни направлялся. Но он знал, что не может себе этого позволить. И всё, что он мог — это вперить взгляд в землю, мечтая, чтобы в эту секунду под ним разверзлась бездна, способная поглотить его, ничего не оставляя после. Иногда мысли становились его главными врагами. Они кричали о том, чтобы он покончил с этой жизнью, заставляли прекратить биться, прекратить пытаться выжить, прекратить… просто прекратить. Лишь бы всё это прекратилось. Он думал об этом слишком часто, намного больше, чем следовало подростку, который и не жил ещё толком; думал, но всё же не мог найти в себе достаточно смелости на этот шаг. Не потому, что хотел жить, ещё на что-то надеялся или любил свою жизнь, а лишь из-за того, что боялся. Он так и остался трусом даже в таком важном деле, как это. Стремясь вытащить из пучины ненужных мыслей, Кевин потянулся к нему, дрожащей рукой коснулся подбородка и встретился с ним глазами. — Посмотри на меня. В тот момент глаза Кевина были темнее обычного, что и желтоватые полоски на радужке едва можно было заметить. Но Жан всё замечал. Мимо него не могла ускользнуть даже мельчайшая деталь, связанная с Кевином. — Я… Я не могу. — И несмотря на все отчаянные попытки казаться сильным, глаза наполнились слезами. — Ты знаешь: я не могу. Они найдут меня, как и всегда, а потом убьют. — Пауза протяжённостью в мучительные секунды, часы, дни. — Я не хочу умирать, Кевин. Я знаю, насколько всё хуёво. Я знаю, что то, что у меня есть сейчас, язык не повернётся назвать жизнью. Я знаю, что я весь в крови, порезах и синяках. Я знаю это, но… мне плевать. Я хочу жить, Кевин. Даже если ради этого мне придётся проходить через всё это снова и снова. Кевин молча смотрел на него. Никто прежде не смотрел на Жана Моро так, как это делает Кевин Дэй. Словно он действительно был живым человеком, чего-то стоил, был сильным и красивым, а на теле не было ни следа от жизни, полной боли. Словно он был любим. И Жан думал, что Кевин любит его — по-настоящему и безоговорочно любит его. Даже если это совсем ненадолго, даже если он не должен был этого делать, даже если причиной всему был страх, даже если они были обречены с самого начала. Кевин кивает, всё не отрывая грустный взгляд от Жана, но и ни слова не говорит. Просто стоял и смотрел, и смотрел, и смотрел. — Я должен уйти. Прости меня, — говорит он после недолгого молчания. — Я знаю, — кивает Жан, — ещё очень давно ты должен был уйти. Ты слишком хорош для этого места, Кевин, и всегда был. Ты не должен барахтаться в этом прогнившем болоте, в котором ничего для тебя не было. — Здесь был ты, — отвечает Кевин слишком быстро, словно ни секунды не тратя на обдумывание, словно эти слова были аксиомой в его мире. — Этого недостаточно, — блекло смеётся Жан, головой встряхивая, — и моё присутствие здесь никогда не станет достаточным для того, чтобы ты остался. Я — не более чем обломки чего-то некогда цельного, но встретившего разрушительную силу. Для меня уже слишком поздно думать, не то что жить нормальной жизнью, слишком поздно убегать, слишком поздно исцеляться. Но твоё время ещё не вышло. Ты добрый, талантливый, люди любят тебя. Весь мир хочет видеть, как ты блистаешь, я хочу видеть твой неугасающий свет, и единственная твоя возможность продолжать светить — выбраться из этой адской дыры. И ты должен сделать это как можно раньше. Кевин заплакал намного раньше, чем Жан успел договорить, и слёзы на мгновение стёрли с его лица весь стоицизм. Нервно вороша руками волосы, он то и дело открывал рот, пытаясь сделать хотя бы один глубокий вдох. — Нет, Жан. Прошу. Посмотри на меня. Жан, посмотри на меня, — обхватив ладонями его лицо, он пытался привлечь внимание нежными поглаживаниями по коже, — ещё не поздно, никогда не поздно. Прошу, поверь мне. Ты хороший, ты потрясающий, ты невероятный. Скажи, что веришь мне, Жан. Минуты утекали, но никто из них так и не проронил ни слова. — Ответь мне, Жан, — повысив голос, Кевин звучал отчаянно и надломлено, что слова, кажется, застревали в пересохшем горле. — Кев… — Блядь, Жан, я никуда не уйду, пока ты не скажешь, что веришь мне. — Хорошо, Кевин, хорошо. Да, я верю тебе. Да, — Жан закивал, словно в припадке, чувствуя, как в груди разливается тревога. Ложь. Кевин мог в любой момент исчезнуть, но даже сейчас он не мог сказать ему правду. — Ты любим, Жан, ты достоин любви и всего самого прекрасного в этой жизни. Однажды ты будешь жить так, как того заслуживаешь, будешь далеко-далеко от всех этих ударов, кровь и драк. Тогда ты всё поймёшь. Просто… — и тут его голос оборвался, а после: — Оставайся живым. Ради меня. Пообещай мне. — Обещаю. И не тратя ни секунды больше, Жан положил ладонь на затылок Кевина, чуть наклонился вперёд и коснулся своими губами его губ. Одна из главных загадок Вселенной: как человек, состоящий из холодных слов и острых углов, мог обладать до безумия мягкими губами? Целовать Кевина было так же естественно, как и дышать. Так было всегда — ещё с тех самых пор, когда они были лишь детьми, впервые познавшими влюблённость и ещё не подозревавшими о том, что реальный мир жесток и несправедлив. Ещё до того, как жизнь встала между ними и всё разрушила. Они делали это сотни, тысячи, миллионы раз, но каждый раз был особенным. Иногда поцелуи были оголодавшими, иногда полными похоти, иногда напоминали благословение… но в этот раз всё было деликатно, нежно и осторожно, словно каждый их них был из стекла, и любое резкое движение могло разбить их безвозвратно. А может, они и правда были такими. Их поцелуй был бесконечным. Секунды складывались в минуты, минуты — в часы, часы — в дни. Они целовались, боясь хотя бы на миг отстраниться и сделать вдох, и держались друг за друга, словно от этого зависела их жизнь. Они были на кровати Кевина, и запахом его были пропитаны чёрные простыни, подушка, вся комната и сам Жан. Кевин стал тем, кто первым остановился, но лишь для того, чтобы посмотреть Жану прямо в серые глаза. И в глазах Кевина всегда было что-то особенное. Настоящая магия. А Жан никогда не мог оторваться от них. Кевин тихо спросил и услышал его «да», последнее «да» перед тем, как всё изменится, последнее «да» перед тем, как они пойдут разными путями, и последнее «да» перед тем, как они станут незнакомцами. Незнакомцами, которые знают тела друг друга наизусть, точное расположение каждой родинки, переплетение вен и глубину шрамов. Незнакомцами, которые знают по нотам звучание смеха друг друга и то, как меняет голос, когда в темноте ночи они совсем одни, ублажают друг друга и заставляют дрожать от удовольствия. Жан не был готов всё это закончить. Он отчаянно хотел, чтобы Кевин остался с ним, и он мог видеть его восторженное лицо и злую ухмылку перед каждой игрой, видеть, как тот одевается по утрам и раздевается в ночи, — или раздевается для него, — и он мог целовать его ещё какое-то время, ещё совсем немного, до конца их дней. Потому что Жан — эгоист, а Кевин — лучшее, что случалось с ним в его жизни, похожей на кошмар, и потому он, несмотря на щемящую боль в груди, захотел и впервые поверил, что это будет с ним всегда. Что за глупые мысли — всегда. Надежда. Всё это ложь и ерунда. Всё это ёбанная хуйня. С губ срывается хриплое и тихой «да», а в голове лишь одно слово «прошу» на повторе бесконечном крутится, а после миг — и Кевин уже оказался сверху, а его умелые пальцы оглаживают повреждённую кожу, бледную и покрытую шрамами, как луна. Жан знает: его руки всегда холодны, но в этот самый миг обжигают каждым новым прикосновением. Сама Вселенная в эти секунды знала, как горяча их кожа, как грубы мозоли и насколько сильно желание, что в каждом из них пылало. Каждый вздох — стон, каждый стон — вскрик, соприкосновения покрытой испариной кожи к коже и неспособность произнести ни слова больше, кроме имён друг друга. Всё было жаром — язык и кожа, все было плотью — несдержанные всхлипы и пот. Всё было Жаном Моро и Кевином Дэем. Сплетясь между собой, они стали единым целым. От них двоих не осталось ничего, кроме тела, ничего, кроме наслаждения, ничего, кроме любви. Дыхание Кевина касалось шеи, и оттого оставленные им всего несколько минут назад засосы отзывались жжением. Жан знал, что это станет для него проблемой, потому что Рико увидит их, обязательно узнает. А после постарается выбить всё дерьмо из него, чтобы тот позабыл, как дышать, и мог лишь кашлять кровью, забившись в угол. Но сейчас это не имело значения для него. Значим был лишь один Кевин у него на руках, повторяющий его имя снова и снова, с поблёскивающей от пота кожей, довольством на лице и всё ещё без толики усталости. Жан не мог не впериться взглядом в него, в его закрытые глаза и открытый рот, ритмичные движения вверх-вниз, вверх-вниз, снова и снова, и он был таким красивым и горячим, и — о боже! — любимым. Жан был очарован Кевином. Разве могло быть иначе? Оставив поцелуй на обнажённом плече Кевина, он, ведомый своими желаниями, потянулся к его уху и сразу же после этого зашептал грязные, непристойные, слова, чем вызвал сначала смех, а после заставил его кончить. Это всегда казалось честью, что сын экси может кончить из-за его близости, даже спустя всё это время. Кевин сползает с его коленей, падая на кровать, а минуту спустя Жан самой кожей чувствует взгляд зелёных глаз, обычно серьёзный и осторожный, а сейчас — потемневший и поддёрнутый пеленой страсти. Ему достаточно было всего одного короткого кивка от Жана, чтобы взять в рот. Этот жест говорил сам за себя: «Теперь твоя очередь, позволь мне сделать тебе приятно». И даже в мыслях не было сопротивляться. Не с любовью всей его жизни, которая смотрела снизу вверх, старательно двигала головой и казалась абсолютно довольной. Сотни мыслей проносились в голове Жана, но не были достойны того, чтобы их произнесли вслух, когда наслаждение тугим комом накапливалось внутри, горячим потоком разливаясь под кожей. Удар молнии, быстрый и сильный, когда лавина чувств и удовольствия накрывают с головой. Они ещё некоторое время остаются рядом, бережно касаясь ладоней, щёк и волос друг друга, разделяя последний миг счастья, уюта и любви, зная, что потом всё это исчезнет бесследно. — Я буду скучать по этому. — Кевин первым нарушил тишину. — Я буду скучать по тебе. Жан засмеялся всего на секунду и сказал: — Да, я знаю. Я тоже буду скучать. — Знаешь, я полюбил тебя ещё до того, как повстречал, — ни с того ни с сего сказал Кевин. — Я ждал, что появится кто-то такой, как ты, кто-то, кто сможет спасти меня и помочь пройти по жизни, а потом… это смог сделать ты. Ты просто появился в моей жизни. Помню, что нашёл в тебе всё то, что хотел иметь сам, хотел быть как ты: высоким, широкоплечим, умным и одарённым. А я был всего лишь застенчивым и обозлённым на всё мальчишкой, а потому так сильно завидовал тебя. — Завидовал мне? Единственный и неповторимый Кевин Дэй недоволен тем, кто он есть. Кто бы мог подумать? — саркастично ответил Жан. — А потом я понял, что это была не зависть, а жажда, — продолжил Кевин, — и желание. Я смотрел на тебя день за днём, ночь за ночью, а всё, чего мне хотелось, это впечатать тебя в стену и поцеловать. А потом… — А потом я сделал это. Я был тем, кто первый поцеловал. — Это был ты. Ты схватил меня за бёдра и притянул к себе, а я полюбил тебя в тот же миг. По-настоящему полюбил, как это делают остальные люди. Как я мог этого не сделать? Улыбка не сходила с их лиц, и они, всё ещё обнажённые, сцепленные в единое целое, вспоминали времена, когда были детьми, такими наивными и ничего не подозревающими, но самое главное… счастливыми. — Я твой, Кевин Дэй. Пусть это и похоронный номер, — сказал Жан, оставляя лёгкий поцелуй на его макушке. Следующее, что он смог понять: любовь всей его жизни тихо сопит у него в объятиях, а ему самому не удаётся сфокусировать взгляд заспанных глаз. Оу, должно быть, они уснули. — Кевин, — зовёт любимого Жан, со всей нежностью потряхивая за плечо, — мы заснули. Тебе нужно вставать. — М-м, — только и слышится в ответ, Кевин даже не подумал открыть глаза. Он всегда был соней. — Эй, мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь увидел нас в таком виде, а тебе нужно идти. Кевин! — Теперь Жан тряс его сильнее, чувствуя, как в груди режет от нарастающей паники, что и без того обхватила его в тиски. В мгновение ока вдвоём подскочили, собирая и надевая свои вещи, и вместе с этим собирали себя по кусочкам, зная, что пришло время прощаться. Действительно прощаться. Навсегда. Только они оделись, их взгляды встретились да так и замерли. Кевин стоял у двери, а Жан был на кровати. Слишком много мыслей проносилось в их головах, но никто из них не знал, что сказать, а тем более — как сказать. Потому они лишь пялились друг на друга. Жан смотрел на растрёпанные тёмные волосы Кевина, на его большие зелёные глаза с желтыми полосочками на радужке, что были им так любимы, на пухлые, такие мягкие и красные губы, загорелую кожу и подтянутые ноги. Он отпечатал в своей памяти всё это. Всё, о чём мог думать Жан — насколько был красив Кевин. На самом деле, в этом и нет ничего нового, но осознание было подобно ушату ледяной воды: Кевин Дэй был красив, а Жан был отчаянно, абсолютно, трагично влюблён в него. — Мне… мне правда нужно идти, — сказал Кевин. Он всегда был тем, кто первый нарушал затянувшееся молчание между ними. Жану на подобное никогда не хватало сил. И сейчас ему оставалось лишь грустно кивнуть: — Значит, это конец, да? Время пришло. Мы подошли к черте. Никаких больше «нас». С этого самого момента есть только ты и только я. Значит, я больше не смогу потренироваться вместе с тобой, не пробегу следом по коридорам, не услышу твой смех, не поцелую тебя со всей нежностью, словно шепча тебе всякие глупости. А я всегда всего лишь хотел любить и быть любимым. И ты дал мне это. Ты сделал это реальностью. Ты заставил меня поверить, что это место ещё можно выдержать, дал мне причину продолжать биться, заставил поверить в себя. И я никогда не смогу в полной мере отблагодарить тебя за это. — Не нужно меня благодарить, Жан. Иногда я думаю, что мне следовало приложить больше усилий. Чтобы сберечь тебя, помочь тебе, взять тебя с собой. Я был рождён для того, чтобы дать тебе это. Это всё, что имеет значение. Ты. Только ты. Жан встал с кровати и направился к двери, чувствуя дрожь в каждой клеточке тела и стараясь не рассыпаться здесь и сейчас. Подавшись вперёд, он обхватил руками Кевина, заключая в крепкие, как и всегда, объятия, несмотря на то что в тот момент самому себе казался крошечным и слабым. И грустным, до исступления грустным. В тот день их объятия были необычайно долгими, но даже этого никогда не будет достаточно для Жана. За всё это время он смог понять, что, если дело касается Кевина Дэя, его поцелуев, объятий, его всего этого никогда не будет достаточно. Он всегда будет хотеть ещё больше. И, на самом деле, всё ещё хочет. Стоило Жану лишь допустить мысль, что настал конец, что Кевин прямо сейчас выйдет в эту дверь и даже не обернётся, тот заговорил: — Мир далеко не добрый и совсем несправедливый. Он ужасен и несёт в себе бесправие, а никто не находит времени сказать, то что хочет, пока не станет слишком поздно. Но мы не такие, как остальные. Мы усвоили это на своём горьком опыте, да? — он грустно засмеялся. — Так что я хочу, чтобы ты знал, чтобы ты понял, что ты прекрасен, Жан. Не важно, что произойдёт и кто скажет тебе обратное, ты всё ещё будешь прекрасен. Ты идеален. И ты смог изменить меня, Жан. Вдохнул в меня жизнь, как запускает свежесть открытое окно в тёмную комнату. Тогда они оба плакали, плакали сильнее, чем когда-либо прежде, сильнее, чем в те времена, когда Рико причинял им невыносимую боль, сильнее, чем когда внутренности разрывались от боли после удара тяжёлой ракетки, сильнее, чем когда видели, как их друзья и семьи страдали от рук Морияма. Они словно умирали. — Спасибо тебе, Кевин, — всё, что мог сказать Жан, задыхаясь от слёз, бесконечным потоком стекающих по щекам. — Это было привилегией почувствовать себя человеком рядом с тобой. И после этих слов и последнего поцелуя, словно в агонии, когда их языки и зубы встречались, прикосновениями рук истерично пытались ещё ненадолго оттянуть момент расставания, хватаясь изо всех сил, а губы кровоточили от укусов, Кевин выбежал за дверь, быстро и испуганно, и никогда больше не обернулся. Так Жан и остался один. И больше никогда он не поцеловал Кевина Дэя.

_____

С того дня прошли годы, но Жан помнит всё до мельчайшей подробности, словно это было вчера. Складки на чёрных простынях рядом с ним, где теперь пустота, запах вспотевшей кожи Кевина на его коже, слова, что они произнесли перед тем, как навсегда разойтись по разным дорогам. Жан не отличался жизнерадостностью, но сейчас, оглядываясь назад, он понимал, что в те годы рядом с Кевином он был счастлив, как никогда в жизни. Он слышал, что Кевин наконец в полном порядке. У него появилась новая команда, которую он называет семьёй, появился новый дом. В новостях всё чаще мелькают заголовки о том, что он встречается с Теей Мулдани. И как же иронично, что она тоже выходец из «Воронов». Но самая жалкая часть из этого всего заключается в том, что Жан согласился бы на всё что угодно, лишь бы Кевин был с ним. Даже несмотря на то сколько воды утекло. Чёрт, да он мог бы стать ему любовником — кем угодно, — только для того, чтобы быть рядом, чтобы он был с ним. Конечно, тогда бы он всё равно не мог бы видеться с Кевином так часто, как того желает, но, по крайней мере, он мог точно сказать, что является частью его жизни, в которую никто больше не смог попасть. Но это всего лишь попытка принять желаемое за действительное. Всего лишь то и дело мелькающие в голове мысли. Правда в том, что все раны и шрамы Кевина давно затянулись, а потому, возможно, он больше не вспоминает о Гнезде. Возможно, он больше не вспоминает Жана. Больше не вспоминает их. А Жан не может забыть. Всё время мыслями возвращается в те времена. Он всё ещё здесь, скучает по нему так, словно из груди вырвали сердце, и теперь, страдая от боли и кровопотери, вынужден снова и снова терпеть побои Рико, что норовят разорвать на куски последние клочки человечности в нём. Старые шрамы заживают, а новые всё появляются, полосуя кожу грубыми рубцами. Он всё ещё здесь. Он всё ещё ровно там, где Кевин его оставил. Жан пытался найти замену, у него были другие, несколько человек, но надолго не задерживались рядом. Это и не могло продлиться долго, может, из-за того, что Жан сломлен и давно испорчен, а Кевин и вовсе всегда ошибался насчёт него; может, из-за того, что в его сердце был кто-то другой… там живёт кто-то другой. Может, из-за того, что бессмысленно искать кого-то ещё, когда в его руках уже было всё самое лучшее — неповторимый идеал. И потому, в конце концов, он оставил попытки найти кого-то — кого-то другого. Больнее всего было от осознания, что с Кевином наконец-то всё в порядке. Он смог сбежать, нашёл в себе смелость для этого, рискнул всем, чтобы изменить саму жизнь. Настоящую жизнь. Жан знал, что не имеет права винить его за это, знал, что должен радоваться за Кевина и его успехи. Но всё же… Но всё же. Он пытался быть сильным насколько мог, наблюдая за тем, как жизнь проходит перед глазами, словно кадры старого и печального фильма, и не переставал думать: как долго он ещё так продержится? Однако, в конце концов, его жизнь продолжается, даже без Кевина. Ничего уже не будет как прежде, но всё же жизнь продолжается. И Жан всё время скучает, и скучает, и скучает. Кажется, что все эти утёкшие сквозь пальцы дни, он только и делал, что скучал. И изнывал от желания. Он желал увидеть Кевина, поговорить с ним, рассказать о том, что не знает, как быть дальше, не знает, чего вообще ждать, когда рядом нет его. Он желал наорать на него, бросая в лицо слова, полные ненависти, упрёки в том, что он не должен был его оставлять; желал признаться, что думает о нём днями-ночами в бесконечном круговороте чувств, что думает о том, как бы ударил его, как со злости мог бы выбить ему зубы, как толкнул бы в стену, заставил опуститься вниз, а потом… и что бы он сделал? И после этого Кевин всегда приходит к нему во снах. Он не прекращает ему сниться. Иногда в них он спасает его от ударов Рико, иногда снова уходит, иногда же встречает его и не узнаёт, смотря на синяки и шрамы, что стирают воспоминания о том, каким он был прежде. Но иногда, словно в моменты просветления, он видит, как Кевин, стоя за дверью в их общежитии, дожидается его с распростёртыми объятиями, довольной улыбкой, и его голос сквозит неподдельным желанием снова быть рядом, когда он повторяет его имя, говорит, что скучал и, несмотря ни на что, даже несмотря на Тею, всё ещё любит его. Однажды Кевин ему сказал: «Я люблю тебя, Жан, сейчас, в этом изуродованном месте, среди тёмных стен, в этом ёбнутом университет». И тогда Жан не предавал этому значения, а просто был счастлив от одной мысли, что находится рядом с любимым человеком, но сейчас… сейчас он увидел корень проблемы. Это всегда было между ними. Кевин любил Жана тогда. Жан любит Кевина всегда.