***
Оно и правда оказалось ему нужно. Сейчас, спустя годы, это воспоминание, всё такое же огненно-яркое, не припорошённое пылью времени, грело всё так же сильно. Итан закрывал глаза — и словно наяву чувствовал свою нервную дрожь, колотящееся сердце, летную пыль города, прохладу ночи на голой коже и жилистое тело под собственным. Хотя последнее особо и представлять не надо было, изменилась только диспозиция. Дамиано, уже глубоко спящий, оттого мягкий и расслабленный, даже рот чуть приоткрыт, плотно прижимался горчим боком, тяжёлую голову уложив на плечо, тихонько сопел в шею, цепко опоясав рукой живот. У него было гораздо меньше волос на голове и гораздо, гораздо больше татуировок на теле, чем в ту знаменательную ночь, но эта, уже слегка смазывавшаяся и выцветшая, всё ещё была здесь на его животе. Спустя годы она всё так же отдавалась теплом в пальцы, стоило Итана её коснуться — оттого он защищал чернильные закорючки от поползновений Дамиано их перебить почти ревниво. Тот только фыркал носом, закатывал глаза, но улыбался понимающе, ласково, а потом вечно лез целоваться, ластился всем собой, трогал ладонями под одеждой. Итан улыбнулся в потолок, погладил Дамиано по лесенке рёбер, так удобно лёгшей под пальцы. От чего-то сегодня не спалось, и Итан просто пялился в потолок. Не было ни тянущего ощущения тоски, ни плохого предчувствия — наоборот, умиротворение и счастье затапливало тело. Ладно, честно сказать, счастье мешалось с неверием, бурлило в венах горячей кровью, как и тогда, годы назад. Они были дома — ни в чьём-то, а в своём собственном, не так давно купленном доме — а если приподняться с подушки, то было видно полуразобранный чемодан Дамиано, и даже коробку всяческой важной для него мелочёвки, стоящую в коридоре. Скоро должна была должна прийти когтеточка для котов, а в туалете уже стоял их пустой, пока, туалет. Да и котов пока не было — но Итан знал, скоро те будут здесь, и наверняка принесут хаос в и так неспокойную жизнь. Но Итан их ждал, честно слово, ждал. У него на пальце было, чёрт его дери, обручальное кольцо — и пускай свадьба на четырёх была не официальной, для них она была самой правдивой правдой из всех. От нахлынувших воспоминаний Итан самопроизвольно прижал Дамиано к себе сильнее — тот только муркнул что-то через сон довольно и потёрся колючим затылком о подбородок. В груди вдруг запекло и в глазах закололо — Итан действительно держал его в своих руках, несмотря на всё произошедшее за последние годы, держал его живого и настоящего, яркого и настолько своего, что меж рёбер болело. Итан обещал его не отпускать — и не отпустил даже когда Дамиано тонул и не хотел помощи. Он не собирался отпускать его и впредь. Сейчас, лёжа так близко, Итан думал, как не поверил бы сам себе, если бы мог вернуться в прошлое и рассказать, что ждёт его впереди. Не поверил бы ни в плохое, ни уж тем более в хорошее. Итан и сейчас до конца не верил в произошедшее — случившее казалось слишком нереальным, однако ж вот они оба здесь, в реальности, вцепившиеся друг в друг, а как потерпевшие крушение. Только вот это крушение было лучшим в жизни Итана уж точно. Хорошо было. Тепло и сладко, улыбка сама собой лезла на лицо, а Дамиано хотелось обнимать всем собой. От смешения далёких эмоций и нынешнего счастья вдруг захотелось коснуться своего маленького личного талисмана на чужом теле. Для этого правда нужно было хотя бы слегка отлепить от себя Дамиано — тот на это недовольно захныкал, сморщился, вцепился слабыми ото сна пальцами в руку, как бы мягко Итан не пытался перевернуть его на спину. Успокоился правда быстро — стоило утешающе коснуться губами виска и погладить по солнечному сплетению. Тут же развалился морской звездой по всей кровати, красивый, как само небо. Для Итана он всё ещё был личным божеством — просто больше не таким далёким и страшным, а родным и мягким, самым красивым и любимым на всём свете. Он и сейчас влюблённо оглядел распростёртое перед ним тело, от еле заметных веснушек на носу до синеватых пятен засосов на внутренней стороне бедра. Вздохнул влюблённо, погладил ладонью живот, безошибочно находя в буйстве чернил тёплую татуировку, погладил её большим пальцем — Дамиано, как и тогда поджал живот, недовольно замурчав от щекотки. Итан усмехнулся, поцеловал острый кадык, шрам на плече, яблоко, вокруг которого свернулся змей — ровно как сам Дамиано свернулся вокруг его сердца — спустился губами ниже, замер на секунду, любуясь, прежде чем прижаться к татуировке легчайшим поцелуем из возможных. Как и тогда будить Дамиано не хотелось — но в этот раз он и не стремился проснуться. Только выдохнул сверху довольно, подставился под губы сильнее, даже умудрился найти его шею рукой, но Итан увлечься себе не позволил, как бы ни хотелось касаться голой кожи губами снова и снова, в миллиардный уже раз. В отличие от той далёкой ночи неловкими объятиями всё вряд ли ограничатся, а утром им ещё ехать покорять очередную страну, в тысячный раз разжигать огонь в людских сердцах. Но это — завтра, когда встанет солнце. Сейчас под покровом ночи были только они двое, и Итан напоследок погладив татуировку, поднялся по кровати выше, лёг рядом и сгрёб Дамиано обратно в аккуратное, но крепкое объятие, выдохнул счастливо в макушку. Дамиан себя ждать не заставил — вцепился в ответ, закинул ногу на бёдра, будто ему жизненно необходимо было прижиматься к Итану всем своим телом. Итан поцеловал его в лоб и наконец закрыл глаза, вслушиваясь в мерное дыхание и спокойный ритм чужого сердца. Дамиано спустя годы обнимал его всё так же крепко, и Итан ещё крепче держался за него в ответ. И пока оба они не захотят отпустить другого — всё обязательно будет хорошо.Часть 1
12 июня 2023 г. в 18:18
— Кто со мной делать татуху?
Для ленивого, уныло-серого полудня январского дня, голос Дамиано был слишком уж громок, а глаза — подозрительно шальные. Он ввалился в маленькую студию взъерошенный и широко улыбающийся, самую малость краснощёкий и с гнездом вместо какой-то божеской причёски на голове.
Томас издал какой-то крайне жалобный печальный трунь, со стоном вытягиваясь на стуле сильнее, будто пытался утечь куда-то внутрь своей ненаглядной гитары и никогда больше не показываться на белый свет. Вик только бросила взгляд поверх телефона — взгляд очень говорящий и тяжёлый, но на Дамиано не имеющий никакого действия. Сам Итан начал активно интересоваться тарелкой собственной барабанной установки, чувствуя, как Дамиано, словно ястреб, цепко их всех троих оглядывал, выбирая, к кому бы пристать.
— Вииииик, — тот протянул её имя почти по кошачьи, и так же плавно перетёк от входа на подлокотник её кресла, умудрился как-то влезть между ней и телефоном, почти утыкаясь своим носом в её, обольстительно улыбаясь. — Ну пойдём, я знаю, ты хочешь, и тебе что-нибудь…
— Нет, — Вик оборвала его резко и бесцеремонно, отодвигаясь чуть назад, выставляя между собой и Дамиано телефон. — Я и так постоянно с тобой везде хожу. А тату я пока не хочу.
Дамиано ожидаемо надулся, даже нижнюю губу выпятил — лицо его этого сделалось до того глупым и одновременно очаровательным, что у Итана, засмотревшегося против воли, что-то внутри ёкнуло.
— Томми? — тот же перетёк, почти не вставая, от одного угла студии к другому, оказавшись, без зазрения совести и стеснения, почти буквально в ногах у Томаса, и, вцепившись в его острые коленки пальцами, проникновенно заглянул красивыми своими щенячьими глазами в лицо.
— Не-не-не, мне уже через пару часов надо будет уйти, к тёте там, праздновать, вот это всё, — Томми тут же заотнекивался и поспешно засобирал конечности, стараясь смотреть куда угодно, кроме этих шальных глазищ.
Итан его понимал, понимал как никогда — им обоим с Томасом было сложно с этими двумя рядом, всё ещё. Особенно рядом с таким Дами, яростно чего-то желающем с этим его жгучим, вынимающим всю душу взглядом и горячими руками, которые он вечно тянул, чтоб докоснуться хоть на секунду.
— Ты ж у неё был уже! — Дамиано тут же вскинулся, хитро сщурился, склоняя голову — волосы пенным всколоченным водопадом поползли по шее.
— Ээээ, это другая! С папиной стороны! — Томас, окончательно стряхнувший с коленей чужие руки, подогнул ноги под стул, умудрился сложить всю свою длинность до удивительно компактных размеров и посмотрел на Дамиано самыми честными глазами.
Тот, ещё пару секунд посидев на корточках, осуждающе глянул снизу вверх, а потом разочаровано цокнул и махнул рукой, мол нечего с тебя брать, и пружинисто вскочил на ноги. Итан засмотрелся, как следом подпрыгнули кольца его кудрей, как он зарылся пальцами в волосы, убирая упавшие на лицо пряди — и понял, что попал.
Дамиано смотрел прямо на него, и губы его растягивались в радостной предвкушающей улыбке.
Итан еле сдержал порыв тихо застонать и стукнуться лбом о барабаны со всей дури. В горле стало тут же сухо, в груди горячо-горячо закололо — так всегда теперь было, когда Дамиано на него смотрел, когда трогал, звал по имени или просто стоял так близко, что тепло его тела можно было почувствовать плечом. Как в горячку бросало каждый раз, будто Итан им болел. В груди становилось колюче и горячо — будто чему-то между рёбер резко переставало хватать места, словно оно разрасталось во все стороны, и порой вылезало на поверхность ужасающе стыдным румянцем и горящими ушами.
Итан как мог пытался себя от Дамиано отвадить, стоять подальше и не смотреть, не глазеть отчаянно, как на то, что никогда не будет его, но получалось откровенно плохо — потому что Дамиано был тактильный, был огромный, заполняющий своим присутствием любую комнату, в которую входил. Спрятаться от него выходило с трудом.
— Итааан, — тот, не замечая его внутренних терзаний, перетёк вплотную, перегнулся через барабаны, обдавая своим теплом, и Итан заставил себя не вжиматься в стену за спиной и взгляд от чужой шеи поднять к лукаво поблескивающим глазам. — Ну уж ты-то мне не откажешь в отличии от этих жестоких чудовищ?
— А чего ты один сходить не можешь-то? — Вик вдруг протянула откуда из-за спины, как-то подозрительно щурясь.
— В компании веселее! Тем более может я кого из вас на совместную тату уломаю, хорошо же! — Дамиано от неё отмахнулся тут же, только глянул через плечо и вернулся к настойчивому бурению Итана взглядом. — Ну так что? Сходишь со мной? Ну пожалуйста? А то эти блондинки меня совсем не любят!
Из-за его спины послышалось возмущённое ворчание и фырканье, но Дамиано даже не обернулся — так и смотрел в упор, горестно сведя брови домиком, и явно давил на чувство жалости. Знал бы он, на что Итан ради него готов и без этих гримас.
— Когда? — Итан вздохнул несколько горестно и тяжело, смотря этим взглядом преданного, но усталого мастифа.
— Вечером, часов в девять, как раз репать закончим! — Дами засиял, как начищенная кастрюля. От яркости его улыбки хотелось сощуриться, но Итан только кивнул в ответ, перекатывая в руках барабанные палочки.
— Я знал, что ты меня не бросишь! — Дамиано чуть ли в ладоши от радости не захлопал, и Итан все же не смог удержаться от ответной улыбки.
Дами вдруг обошёл барабаны, и быстрее, чем Итан успел что-то понять, оказался до одури близко, вставая коленом на его и так маленькую табуретку — даже через джинсы его прикосновение к бедру почти жгло — и стиснул итаново лицо в своих горячих, загребущих лапищах. А потом Итан почувствовал короткое, лёгкое прикосновение его губ к виску.
Дамиано так всегда с Вик и Томми делал, и те вроде обычно не против, только Томас порой смеялся и отмахивался, что заставляло Дамиано только сильнее лезть, да Вик иногда ворчала — но по ним всё равно было видно, что им это гиперактивное, щенячье дамианово внимание нравилось.
Итан нравилось тоже, нравилось настолько, что то самое огромное и колючие вечно лезло на поверхность, так, что уши начинали гореть, как например, сейчас. Оттого он показательно каждый раз морщился, тёр щёку рукой, и стряхивал чужие руки, занавесившись волосами, пытался сделать вид, что ему неприятно. Дамиано то ли на это внимания не обращал, то ли видел его насквозь и лезть так за долгое время и не перестал.
У Итана же с каждым новым таким поцелуем что-то внутри ёкало и тянуло в какой-то глупой надежде. Каждое воспоминание о прикосновение дамиановых губ он хранил очень трепетно, даже слишком, как дракон — свои богатства. Перебирал их в своей голове с трепетом в сердце, когда рядом никого не было, и мечтал о том, чего никогда не могло быть наяву.
Прикосновения Дамиано всегда были короткие, всегда обжигающие — и Итан с каждым разом всё сильнее хотел, чтоб он задержался на его коже хоть на секунду подольше. Хотелось знать, какие у него губы на ощупь, каков он на вкус и будет ли он всё так же слегка пахнуть горящими опилками, если прижаться носом к его коже.
— Учитесь, как это — быть настоящим другом! — Дамиано оскалился в сторону блондинок, всё так же стоя слишком уж близко, вместо лица руками теперь касаясь плечей — Итан стиснул барабанные палочки в руке до боли, чтобы не прижаться к его животу виском.
Вик с возмущённым вздохом кинула в Дамиано подушкой, ожидаемо промахнулась, потому что тот тут же отскочил прочь, показывая язык. Итан вздохнул, подбирая подушку с пола, пока эти безумцы носились по студии, а Томас наигрывал что-то быстрое и напряжённое. Что не день, то дурдом, честное слово.
Репетиция прошла удивительно продуктивно, несмотря на то что Дамиано, совсем недавно отпраздновавший своё совершеннолетие, упорно куролесил и стремился творить херню, чрезмерно активный и, видимо, взбудораженный перспективой первой долгожданной татушки. Они наконец довели до ума почти всё старое, и Итан даже ни разу не почувствовал желания засунуть кому-нибудь палочки в непредназначенные для этого места.
Они утонули в репетиции настолько, что не следили за временем — Томас, конечно, забыл про всех своих тётушек и вместо двух часов самозабвенно проиграл все четыре. Дамиано, что удивительно даже не попытался съязвить и уличить того во вранье. Он вообще был удивительно приятен сегодня, видимо сказывалось хорошее настроение. А ещё он в любой свободный момент пытался притиснуться к Итану, ловил его взгляд с каким-то поразительным упорством. Ничего не говорил — просто улыбался уголками губ, принёс один раз бутылку воды, и Итан бы честно с большим удовольствием стерпел его привычные подколки, чем это. Дамиано видимо так уверял его, что пойти с ним — это хорошая идея. А может благодарил — чёрт его знает, но Итану в любом случае хотелось слиться со стеной от этого чрезмерного внимания.
Всю репетицию ощущение горячки его не покидало — он даже вылез из водолазки, оставшись в одной только майке. И заработал этим восхищённое дамианово присвистывание и внезапную дозу комплиментов, от чего, ожидаемо, стало только жарче. Щёки позорно вспыхнули огнём, настолько сильно, что Вик поинтересовалась, не плохо ли ему. Итан только отмахнулся.
Когда они закончили за окнами уже было темно. Черноту ночи разрезало жёлтым светом фонарей, а прохладный воздух приятно лизал шею после духоты студии. Они, конечно же, опаздывали: «ну давайте вот это уже допилим!» не довело их ни до чего хорошего, потом на это наложились сборы инструментов, сборы себя, поиски адреса тату-студии, а теперь ещё и то, что навигатор в закоулках римских улицах плутал просто ужасно. Итану казалось, что они проходили мимо этого здания уже раз в третий, но он молчал. За них обоих смачно ругался Дамиано, тряс телефон и рычал в небо.
А потом плюнул — и повёл их не иначе как повинуясь внутреннему чутью. Итан шагал за ним следом слепо, широко и быстро, пока тот вдруг сам не замедлил шаг, не успокоился будто в один момент. Итан от удивления чуть не врезался ему в спину — а Дамиано только обернулся, радостно блестя глазами. Он весь почти искрился — искры в глазах, в волосах поблескивал внезапно пошедший лёгкий-лёгкий снег. Изо рта вырывался пар, улетая куда-то ввысь, к поблескивающим звёздам и Итану что-то вдруг отчаянно захотелось что-нибудь сказать: было слишком тихо. Никого не было на улице, даже машины не шумели нигде, а Дамиано вновь смотрел на него слишком пристально, слишком ласково, был слишком красивый, стоял слишком близко. Стало вновь жарко внутри, горячо, закололо в пальцах, и Итан, не понимающий, чего они стоят, нервно заметался взглядом вокруг, пытаясь понять, что ему делать. Внутри даже дёрнулось какое-то неприятное подозрение, но оформиться на успело.
— Ты до ужаса очаровательно краснеешь, — Дамиано сказал это так легко, будто сообщал, какая на улице погода.
— Что? — Итану же будто саданули кулаком в живот. Внутри стало горячее, колючее полезло наружу, почти ломая рёбра, мешая вдохнуть, и он уставился на Дамиано испуганным оленем, чувствуя, как мокро вдруг стало загривку и горячо щекам.
— Давно сказать хотел, — Дамиано пожал плечами как ни в чём не бывало и, продолжая улыбаться, потрепал его по плечу — Пойдём, а то я точно останусь без тату.
И он двинулся прочь, будто это не он только что чуть не выбил из Итана душу. Неужели правда не видел, что творит? Или издевался специально? Знал и мучал, чтобы что…?
Итан так загрузился, что даже не заметил, как и куда они дошли. Не замечал всех попыток Дамиано его расшевелить, как тот напевал себе под нос и то и дело начинал пританцовывать прямо на ходу. На все его тычки и вопросы Итан только угукал и кивал, даже толком не вслушиваясь, зависнув внутри своей головы.
Очнулся только когда в глаза ударило ярким светом ламп и лицо обдало теплом. Проморгался, огляделся — крохотная каморка из двух комнат, панельчатый потолок, дешёвые обои с картиной бамбука, слегка подранные кожаные диванчики в зоне ожидания… Не плохо в целом, но сам бы Итан ни за что не позволил здесь втыкать себе что-нибудь в кожу.
Спрашивать Дамиано, точно ли тот уверен, не было смысла — тот уже радостно щебетал с мастером, оперившись на стойку локтем, почти лёг на неё грудью. Итан на автомате повёл глазами вниз — и тут же, как ошпаренный, уставился в стену перед собой, отвернувшись от разглядывания чужой задницы в узких (слишком узких, если вы спросите Итана!) джинсах. Уши загорелись, словно кто-то облил его кипятком, и Итан засуетился, вешая пальто на крючок.
Лучше бы Дамиано всё-таки уговорил Томаса! Или Вик, ещё лучше! С ней он хоть мог как следует повеселиться, уговорить её всё-таки на тату, сделать ещё какую очередную глупость… А с ним, с Итаном, что делать? Они же с ним разные как вода с огнём и так, а сейчас Итан от него вообще как от прокажённого бегал, а когда не мог — морозился и деревенел, не зная даже как встать и куда деть руки.
А этот, настойчивый, только лез активнее. Специально ведь, наверное, лез, потому что Вик ему мало, Томаса — тоже. Знал бы, чего Итан от него хотел, наверняка бы…
— Итан! — в плечо ткнули совсем неласково и защёлкали перед носом пальцами.
Итан поморщился, возмущённо фыркнул, поводя плечом, и хмуро уставился на Дамиано, который видимо звал его уже совсем не в первый раз.
— Ну наконец-то отвис, — Дамиано улыбнулся довольно и затряс перед ним какими-то бумажками, активно тыкая в них пальцем. — Смотри какие эскизы я тебе нашёл, ну красивое же! И со скидкой будет!
— Дами… — Итан вздохнул и посмотрел на Дамиано почти с мольбой.
— Нет, ну ты посмотри хотя бы! — тот не успокоился, а, казалось, наоборот, раззадорился только сильнее.
Вцепился пальцами ему в запястье — боги, да почему у него такие горячие руки! — и потащил к большому, во весь рост, зеркалу. Итан бы с большой радостью не подходил — из отражения на него смотрел кто-то очень встрёпанный, красноухий, тощий и всё ещё подростково нескладный. Итан попытался отвернуться, взглянул ещё раз умоляюще, но не прокатило.
— Вот, смотри, ну красота же! — Дамиано развернул его обратно к зеркалу и прилип со спины, прикладывая кусочек бумаги ему под ключицей.
Итан только секундной мазнул глазами по картинке — какие-то созвездия и кометы — и замер весь, боясь даже дышать. Дамиано был так… близко. Они стояли почти в объятии, и его было так много, через тонкую водолазку он щедро делился теплом, дышал ему в шею под собранными волосами, его ладонь замерла над сердцем, пальцы вдавливались в грудь. Итан глянул на себя — по шее вверх полз румянец, выливался за ворот, а сердце колотилось как дурное — и Дамиано это наверняка чувствовал. Итан сжал кулаки, сглотнул нервно — до зуда не хватало барабанных палочек, чтобы перекатить их в ладони, вцепится как следует.
— Или вот эта! Ну смотри как красиво, тебе бы пошло! — Дамиано, будто был слеп и глух к его состоянию, поменял бумажки, приложил голову скалящегося волка справа ему на грудь и положил голову на плечо. — Будем звать тебя вождь Волчье ухо.
— Почему ухо-то? — Итан не знал откуда в нём были силы просипеть вопрос и вообще понять, что Дамиано ему там показывает, когда казалось, что колотит уже всё тело.
— Потому что ты всегда ушами краснеешь, — Дамиано хмыкнул, упёрся жёстким подбородком в плечо почти больно, нашёл его глаза через зеркало, прищурился. — А ещё они у тебя красивые.
Итан вздрогнул и забыл вдохнуть, на глазах заливаясь краской. Сердце садануло по рёбрам особенно сильно и, кажется, замерло. Итан чувствовал себя кроликом, зажатым в когтях ястреба, и не знал, что сказать и сделать — хотелось сжаться и исчезнуть, испарится, зажмурится до кругов под веками. Но Итан только смотрел во все глаза — а через зеркало на него пристально, но до странного ласково смотрел его ястреб.
— Синьор, у меня всё готово, — из второй комнатки высунулась голова мастера, и Итан почувствовал острое желание его отблагодарить в ту же секунду. — Ваш спутник что-нибудь себе присмотрел?
Дамиано чуть отлип от его спины вопросительно вскинул бровь.
— Я… Нет, спасибо большое, но не сегодня, — Итан улыбнулся, наверняка жуть как криво, но вежливо.
— Когда-нибудь я тебя всё-таки уговорю! — Дамиано последний раз притиснул его к себе, словно тряхнул, и отпрянул совсем, унося своё тепло.
— Когда-нибудь — обязательно, — Итан повернулся к нему, и смог даже ласковую улыбку выдавить, кивнул согласно.
Когда-нибудь, в конце концов, понятие сильно растяжимое.
Перед тем как скрыться окончательно, Дамиано вдруг неуверенно замер в проходе. Остановился, будто вампир, которого не пригласили внутрь, и Итан уставился на него, непонимающе нахмурившись. Тот даже не обернулся — на секунду зажал губу меж зубов, глянул как-то почти испуганно на кресло впереди, передёрнул плечами, словно отряхнулся и шагнул внутрь, уже уверенно и предвкушающе улыбаясь.
Итан только плечам пожал и заозирался в поисках кулера. Было до одури жарко и сухо во рту. Хотя бы сердце колотилось уже спокойнее, и на том спасибо.
Новая проблема оказалась в диванчиках. Точнее не в них самих, они, хоть и повидавшие жизнь, были вполне удобные. Проблема была в том, как они стояли — Итан, куда бы не смотрел, то и дело видел кресло с замершим там Дамиано. Пусть не целиком — иногда он видел только руку, кусок плеча или взъерошенную причёску — но от того смотреть хотелось только больше.
Сначала сложно стало от того, что Дамиано разделся. Итан не смог отвести взгляда от него, пока он стягивал через голову кофту — от красивой спины, широких плеч, мышц, перекатившихся под кожей, от бока и полоски волос на животе, когда Дамиано повернулся. А потом чуть не поломал подлокотник хваткой, когда Дамиано приспустил штаны до резинки трусов, а потом и те закатал тоже. Там не было видно ничего неприличного — но у Итана всё равно всё загорелось внутри. Сначала от вида, от желания сделать со всей этой открывшейся кожей что-нибудь своими губами и пальцами желательно, а потом — от внезапной жгучей ревности, что на всё это богатство смотрел кто-то ещё, совершенно незнакомый человек!
А после, когда красная пелена отступила, Итан подвинулся на диване так, чтобы видеть Дамиано целиком. «Просто чтобы проконтролировать если вдруг что» — сказал он сам себе и сам же не поверил. Ага, нашёлся контролёр.
Итан смотрел на лицо Дамиано, до странного неловко замершего в кресле, и удивлялся. Тот выглядел непривычно. Он словно бы… нервничал? Внимательно и любопытно смотрел как ему на кожу наносят эскиз, бодро вскинул большой палец вверх, когда его спросили, готов ли он, а потом, стоило мастеру взяться за машинку, вдруг весь будто бы задеревенел, уставившись на машинку почти что с опаской. А когда та коснулась кожи — вдруг вздрогнул, вцепился рукой в подлокотник, сморщился и тихо зашипел.
Итан еле остался на месте, и вдруг понял, что всё это время сидел напряжённый, как струна. А услышав всего лишь тихое шипение чуть не подскочил, сам не понимая, зачем… Дамиано в конце концов уже взрослый, сам решил тату эту дурацкую бить, знал наверняка, на что шёл, да и в первый раз ему что ли больно? От последней мысли внутри как ножом полоснуло, и Итан неуютно поёрзал на диване, а потом, уперевшись подбородком в напряжённый кулак, замер, весь обратившись во внимание.
Дамиано подлокотник так и не отпустил и, Итан видел, со всех сил пытался не елозить и не уходить от впивающейся в его кожу иглы. Итан заставил себя остаться на месте, хотя внутри и поднималось что-то горячее, тянущее туда, к Дамиано, побуждающее его к явной глупости. Чему-то внутри Итана жутко не нравилось смотреть, как Дамиано периодически морщился от боли и пытался уползти прочь. Хотелось подойти, хотелось… забрать его из этого кресла и сделать всё, чтобы он больше так не морщился.
Хотелось сделать глупость, одним словом. Не нужно было Дамиано ни от чего спасть, особенного от пары минут боли за тату, которую тот сам и хотел.
И поэтому Итан сидел на месте, упрямо дырявя взглядом спину татуировщика. Просто так, честное слово, просто смотреть же куда-то над было.
В один момент Дамиано снова поморщился, шумно потянул воздух носом и вдруг издал какой-то удивлённо-болезненный, тихий звук — но Итан, который и так сейчас слышал, казалось, любой его шорох, весь подобрался. Подумалось вдруг — ну зачем-то же Дамиано его позвал, правда? А пользы от него сидящего так далеко не было никакой, вместо этого он мог бы… мог бы…
Что тогда Итану вступило в голову он не знал и не смог бы объяснить, спроси его кто: может это была усталость от репетиции помноженная на прогулку, может то, что сейчас они с Дами были почти одни, а этот татуировщик их знать не знал, может, что ещё — но он наконец встал и размашисто шагнул к креслу внутрь. Итан оказался совсем рядом с Дамиано неожиданно быстро, даже для самого себя, и оттого, наверное, не успел обдумать свои действия и сделал просто то, что хотелось, то, что казалось правильным: аккуратно погладил по покрывшемуся мурашками плечу (и зачем кофту до конца снял, мог просто задрать и не мёрзнуть), привлекая внимание, и протянул ладонь, когда Дамиано вопросительно и чуть удивлённо на него посмотрел.
В те несколько долгих секунд, что Дамиано непонимающе смотрел на его руку, Итан успел тысячу раз назвать себя идиотом, обдумать пути отступления и снова позорно загореться ушами.
А потом Дамиано вцепился в предложенную ладонь, да так крепко, что сделалось почти больно. «Вот идиот», — захотелось ласково прошептать. Ну и зачем тебе эта тату, если больно? Но видимо ему это важно, а что важно ему, то теперь, видимо, важно и Итану.
Ладонь у Дамиано больше не была горячей, замёрз всё-таки — пальцы были почти ледяные. И кожа на удивление мягкая — Итан его за руку-то никогда так вот не держал, а теперь не знал, куда деться от нахлынувших ощущений, и надеялся, что от нервов не вспотеют ладони. Он гладил аккуратно большим пальцем костяшки, обводил почти любовно, дурея от дозволенного и не желая, чтобы момент заканчивался. Дамиано больше не морщился — откинулся на кушетку, даже, казалось, почти расслабился, только вздыхал иногда резко. Итан его разглядывал, не мог удержаться, особенно учитывая, что глаза Дамиано не открывал: во все глаза смотрел, облизывал почти что от ключиц и красивой шеи вниз, до подвёрнутой резинки трусов. От одного только вида так близко, внутри опять стало нестерпимо горячо, до нетерпения, до желания сделать ещё какую-нибудь глупость.
Было что-то будоражащее, что-то почти интимное в том чтобы стоять вот так, настолько близко, в почти что полной тишине. Сжимать ладонь Дамиано, засматриваться на то, как он дышал, как периодически облизывал сухие губы, слушать тихое жужжание машинки. Итан смотрел жадно, запоминая всё — как чуть резко пахло антисептиком, как было тихо и темно: свет в студии был так себе, не справлялся с тенями в углах. Запоминал как звучали тихие вздохи, как лицо Дамиано меняло выражение, как он сам то и дело покрепче вцеплялся в ладонь и ни за что не собирался отпускать. Итан даже дышать боялся слишком громко, чтобы не разрушить хрупкую магию момента — хотя его сердце, казалось, колотилось так громко, что его могли бы услышать все в комнате.
— Ну, вот и всё, — голос мастера раздался слишком быстро, оказался слишком резким, слишком громким, таким, что Итан, зависший в подобии транса, крупно вздрогнул и уставился на того огромными глазами. — Сейчас, только протру, заклею и можете идти.
Итан только сейчас вдруг понял, что всё это время ни на что кроме Дамиано не обращал внимания, даже на татуировщика. Как подошёл вплотную к креслу, так и потерялся, приклеился взглядом. Да и мастер вроде только взглянул на них один раз совсем коротко, когда Итан только подошёл, и продолжил заниматься своим делом.
Вся магия разрушилась в одно мгновение: мастер начал шуршать салфетками, скрипнул его стул, а Дамиано открыл глаза и любопытно посмотрел на свою долгожданную тату. Руку из хватки он выдернуть не пытался, но Итан отпустил его сам — стало вдруг от чего-то стыдно, до взмокшего загривка и мгновенно вспотевших рук, которые Итан спрятал в карманы джинсов, неловко отходя в тень. Дамиано ничего не сказал, посмотрел лишь секундно, слегка словно бы вопросительно, а потом быстро сполз с кушетки и бодро зашагал к зеркалу, рассмотреть тату. Итан не мог не смотреть на него: как он стёк с кушетки, как потянулся всем телом, и радостно подскочил к зеркалу, покрутился там, рассматривая своё новое приобретение. У него лицо сделалось счастливое-счастливое, как у ребёнка на рождество, и улыбка снова была до ушей, такая яркая и довольная, что Итан просто не нашёл сил не улыбнутся сам краешком губ. Чужая огромная радость словно бы прижигала собственный липкий стыд, и прятаться в углу так сильно уже не хотелось.
— Как тебе? — Дамиано вдруг повернулся к Итану, одной рукой поддерживая спадающие джинсы, радостно блестя глазами.
Итан такого не ожидавший, вытаращился на него испуганным оленем, не зная, что сказать. Он тату-то и не рассматривал толком, только на Дамиано и смотрел всё время, и теперь только внимательно поглядел на маленький рисунок. Выглядело непривычно, и покрасневшую кожу хотелось чем-нибудь остудить — но маленькие простые крылья и витиеватая надпись выглядели на коже Дамиано удивительно правильно. Будто всегда там и были.
— Тебе идёт, — Итан тихо буркнул, не зная куда смотреть, в итоге уставившись чуть выше плеча Дамиано.
— Знал, что ты оценишь, — тот вдруг сделался будто ещё более довольным, чем был, сощурился как сытый кот, и стал наконец одеваться, явно почти не слушая инструкции, которые ему говорил мастер.
Это странное дамианово довольство ввело Итана в ступор — выглядело так, будто Дамиано хотел, чтобы ему, Итану, понравилось. Будто этому комку самоуверенности нужны были его комплименты.
Сквозь собственную опять накрывшую задумчивость Итан слушал, что с тату делать никак нельзя, зачем-то запоминая тоже (наверное, потому что Дамиано, по ощущениям, совсем не слушал и не запоминал, только кивал и угукал совершенно не впопад). В таком же состояние он покорно вышел следом за Дамиано и побрёл за ним по холодным и пустым улицам, словно мотылёк за светом. Дамиано от счастья и правда чуть ли не светился и шёл рядом почти в припрыжку, радостно что-то щебетал, кажется, пытался привлечь внимание — но Итан, закопавшийся внутрь своей головы, его совсем не слышал. Внутри был какой-то хаос, месиво из чувств и мыслей, на неожиданность всего произошедшего вечером накладывалась усталость, и чем больше Итан пытался разобраться в происходящем, тем больше запутывался и тонул.
Тонул в своих мыслях и чувствах так же, как, кажется, безвозвратно тонул в Дамиано.
Выдернуло Итана из этого хмурого состояния только когда он перестал слышать шагов рядом. Он остановился резко, как вкопанный, огляделся вокруг потерянно, пытаясь понять, где он вообще был и куда делся Дамиано. Тот нашёлся чуть позади, стоящий в луже рыжего фонарного света, чуть встрёпанные волосы светились, и весь он выглядел так, будто сам горел изнутри ярче любого фонаря, смотрел на Итана почти… ласково?
Это было то странное его выражение лица, которое Итан видел ой как нечасто — столь непривычно спокойное, открытое что ли. Он улыбался всего лишь краешком губ и прищуренными глазами, чуть склонив голову на бок, смотрел на Итана так пристально и мягко, что тому вдруг захотелось объясниться и извиниться непонятно за что.
— Ты меня совсем не слушаешь, — Дамиано вздохнул показательно тяжело, сокрушённо покачав головой, продолжая при этом улыбаться.
— Я… Прости, я просто… — Итан тут же занервничал, нервно забегал глазами, сглотнул, шагая навстречу, не зная, как уложить в слова своё состояние, как объяснить Дамиано, что всё это было из-за него, что Итан в него…
Дамиано его обнял.
Секунду назад он стоял так далеко, в свете фонаря, весь до ужаса красивый, почти нереальный, и, как казалось Итану, недосягаемо далёкий — а теперь был столь близко, что Итан не чувствовал ничего кроме него. Он в недоумении пялился в чуть рябящую от снега темноту январской ночи, чувствуя чужие руки, опоясывающие грудь, как близко и плотно Дамиано к нему прижался — на памяти тот его никогда настолько крепко не обнимал — тяжесть его головы на своём плече, мягкость его встрёпанных волос у своей щеки. Его еле слышимый тёплый запах, не заглушаемый никакими духами, запах, напоминавший Итану о кострах тёплыми летними ночами.
— Ничего, — Дамиано прозвучал чуть глухо, и только тогда Итан понял, что тот утыкался ему губами и носом в изгиб шеи, дышал туда тепло-тепло. — И спасибо, что всё-таки сходил со мной.
Это не было похоже на Дамиано, которого он знал. Он знал Дамиано огромного, наглого, нахрапистого, упёртого и острого на язык, который он не умел держать за зубами. Да, он стоял за них всех горой стоило только кому-то хоть малость на них косо глянуть, но это не значило, что его дурные шутки и подколки не задевали и тех, кого он защищал. А сейчас тот был до странного близкий, не такой уж и огромный и острый. Он был твёрдый и тёплый рядом, но вовсе не обжигающе горячий, прижимал он Итана к себе сильно, и стоять вот так ощущалось до ужаса правильно.
Итан неловко поднял руки, чтобы обнять в ответ, только когда почувствовал, как Дамиано переступил с ноги на ногу и будто бы собрался отстраниться и уйти. Захотелось завыть, попросить постоять так ещё хотя бы минутку, чтобы Итан во всех деталях запомнил этот момент, тепло чужого тела так близко, лёгкость дыхания, приятную твёрдость под слегка дрожащими руками, когда Итан всё-таки прижал его к себе ближе, и сам подался в ответ. Было хорошо, и Итан зажмурился, боясь, что, если он откроет глаза — весь этот вечер окажется одним из многочисленных несбыточных снов.
Внезапно стало плевать, что у него наверняка опять дико быстро колотится сердце и что Дамиано это наверняка слышит и чувствует, что уши опять горят, как рождественские огни. Дамиано был в его руках, крепко обнимая и прижимая к себе, и это было выше всяких самых смелых итановых надежд. Он чуть повернул голову, несмело зарылся носом во встрёпанные мягкие волосы — стало щекотно, захотелось чихнуть, но Итан не отодвинулся. Дамиано и правда еле-еле пах дымным теплом, и среди январской ночи Итану вдруг сделалось жарко, как у взвивающегося искрами в небесную высь костра.
Итан в него был по уши влюблён. Бесповоротно и полностью.
Когда Дамиано всё же начал отстранятся, Итан почти заскулил, но быстро отпустил сам и даже на шаг отошёл. Стало вдруг холодно, будто кто-то вытащил у него из тела и души всё тепло. Тут же чувство стыда навалилось опять, придавило своим весом, заставило ссутулиться, угрюмо поднять плечи, отвести взгляд в землю. Дамиано как-то неловко после секундной заминки потрепал его по плечу, словно бы в утешение.
— Нам тут в разные стороны, — сказал он, всё такой же улыбчивый, всё такой же недостижимо красивый, сжимая пальцы на плече. — Ты же придёшь завтра репать?
— Конечно, — Итан кивнул, нашёл в себе сил даже взглянуть ему в глаза. На репетицию хотелось прийти даже просто чтобы ещё разок посмотреть на Дамиано.
— Тогда до завтра, — тот улыбнулся шире и наконец убрал руку с плеча, и Итан еле сдержал порыв качнутся следом за прикосновением. — И спокойной ночи.
Дамиано шагнул спиной вперёд, раз, второй, третий, подмигнул зачем-то и, крутанувшись на пятках потрёпанных ботинок, развернулся и начал исчезать в синеватой тьме узких улиц.
— И тебе, — Итан, совершенно потерянный, кинул это ему в спину, даже не уверенный, что Дамиано его ещё слышал.
Он смотрел в след удаляющемся силуэту, пока совершенно не перестал различать его. Стоял и смотрел, потерянный и потрясённый, чувствующий себя одновременно на седьмом небе от счастья и в самой глубокой дыре от стыда, не знающий, что со всем этим и главное, собой, делать.
Тогда, в темноте пустой улицы, одинокий и запутавшийся, он решил, что разобраться во всём ему поможет время. Что когда-нибудь он обязательно всё поймёт и во всём разберётся.
Но со временем большего понимания так не появилось, а лучше так и не стало. Итан выучился, как вести себя со своей кусачей и взбалмошной семьёй, вырос, отрастил сарказм и острый язык им под стать, оброс толстой шкурой и выставил щиты вокруг огромного сердца. Вырастил и научился это всё опускать рядом с ними троими, зная — не обидят. А если и попытаются, он и сам прекрасно знал, как и куда бить в ответ. Они проросли друг другу под кожу, срослись кровотоками и нервами — дрались и ругались, спорили порой до красной пелены перед глазами, размахивали руками и хлопали дверьми так же часто, как собирались плотной кучей конечностей, где в тишине, полной дыхания и отзвуков сердцебиения, не нужно было слов, чтобы понять, как дороги были друг другу. Итан научился позволять себя тискать, даже получать от этого удовольствие — и позволил себе наконец трогать в ответ. Это не было страшно, это было приятно и тепло, и порой он не знал, как подобрать нужные слова — но всегда знал, как тронуть, чтобы его поняли.
Даже касаться Дамиано научился, не вздрагивая и не краснея. Тот же, как не имел ни стыда, ни совести, так их и не отрастил — он рос и становился всё красивее, всё наглее, всё ласковее. Но он вёл себя так, будто того вечера вовсе не было. Был всё таким же, огромным и ярким, иногда злым, острым и кусачим. Он всё ещё сыпал подколками и порой слишком острыми шутками, колол сарказмом направо и налево, обижал, дулся сам, а потом приползал извиняться. Итан привык к нему. Привык и к чувству внутри, которое с годами никуда не уходило, не утихало, а казалось лишь наоборот крепло, прорастало у него под кожей, отплетаясь вокруг костей, врастая в мышцы, заполняя его всего. Оно больше не кололось так сильно — или это Итан просто перестал чувствовать. Оно задеревенело, окрепло, стало не только тянущей тоской — но и до странного крепкой опорой. Итан знал, что будет любить его до самого конца — не важно, признается он или нет, получит ли ответ. Просто… знал. Что будет искать на него похожих, вечно недовольный отличиями, вечно тянущейся к тому, что его быть не может.
Итан ведь даже к Вик тогда, давно, ревновал — ревновал, потому что у неё был Дамиано. Сам того не зная ревновал, и делал это жутко, яростно, кипя внутри себя от странного чувства. От того сторонился их, от того же почувствовал странное для самого себя облегчение, когда понял, что те не были больше вместе. Они, видимо, были слишком похожи — их ссоры разгорались быстрее, чем пожары на сухих полях летом, и были столь же жаркими, столь же злыми. Они и сейчас порой ссорились точно так же, и Итан научился сдерживать и это — влезать непоколебимой стеной между ними, туша пока не разгоревшееся, хотя и было до их пор страшно порой от их напора. Но он любил их, любил эту группу, любил то, что они делали, и твёрдо для себя решил — костьми лечь, но удержать их всех вместе. Это была его семья, и, если Дамиано и Вик мастерски защищали их от нападок снаружи — значит он будет держать их изнутри.
Вот только самому удержаться от глупостей, что могли поставить под удар всю группу, было тяжело. Итан свыкся со своим чувством — но это не значило, что к Дамиано его не тянуло со страшной силой. Не значило, что тот перестал занимать его голову почти круглосуточно, приходя даже во снах. Дамиано был одновременно так далеко и так близко: вечно растягивался поверх коленей, укладываясь головой на живот, приваливался боком к боку, наскакивал со спины, наваливался на плечи, цеплял пальцам за предплечья, когда горячо о чём-то рассказывал, близко-близко склоняясь к лицу, или радостно хрипел в ухо со спины. Итану можно было перебирать его волосы — Дамиано только жмурился довольно и сильнее вытягивался, словно кот — можно было смотреть до посинения, склонятся близко-близко, втягивая так и не изменившийся запах дыма, трогать крепкие плечи, водить, забывшись, пальцами по предплечью. А хотелось большего: залезть ладонями под футболку, погладить по животу, по груди, накрыть ладонями лопатки, пересчитать рёбра, поцеловать все крохотные родинки и даже летом еле видные веснушки, расположение которых Итан уже успел выучить почти наизусть. От собственных мыслей всегда неизменно бросало в жар — а Дамиано совсем не помогал. Он обожал раздеваться, как только становилось достаточно тепло, ходить без верха, петь без него — Итан выучил каждый перекат его мышц под кожей. Это, конечно, давало большой стимул учится играть лучше — если он мог барабанить чисто на мышечной памяти, то оставалось время поглазеть украдкой.
Дамиано хотелось трогать, хотелось целовать, и даже не в губы — от одной только мысли об этом у Итана всё сжималось внутри, и о таком он старался слишком часто и особенно на людях не думать — почему-то больше всего хотелось поцеловать ту самую, первую его татуировку. На его коже уже успели появиться новые чернильные рисунки — судя по всему Дамиано всё больше и больше входил во вкус — но этот маленький незамысловатый рисунок всегда по-особенному грел Итану душу. Он трепетно хранил в памяти тот странный, похожий на сон, вечер, почти ругая себя за то, что в какие-то моменты уходил слишком внутрь себя и от того помнил всё несколько урывчато. Но всё равно в часы тоски воспоминание грело, было ярким, тёплым, осязаемым.
Конечно, с тех пор в копилке трепетно хранимых моментов прибавилось, пусть и не сильно. Сегодняшний вечер с каждой своей секундой, кажется, тоже приближался к тому, чтобы быть мысленно отмеченным красной звёздочкой и отправиться в отдельную папочку.
Послеконцертный отходняк всегда накрывал по-разному: от желания лежать лицом в подушку ближайшие несколько дней до адреналинового безумства, от которого всё тело дёргало и искрило. Сейчас наваливалось что-то среднее — вроде бы хотелось упасть ничком и лежать, и в то же время изнутри то и дело дёргало и тянуло, и закрыть глаза надолго не удавалось. Они завалились на кровать все вчетвером одним комком, всё ещё грязные, потные и с несмытым макияжем, синхронно облегчённо выдохнули, а потом на разные лады застонали от отдавленных конечностей, пока Вик первая не нашла в себе сил выползти из тёплого клубка тел и исчезнуть в душе. Томас, ещё пару секунд полежав в неудобной позе, придавленный ими, завозился и выполз словно змея на самый край постели, вытянувшись там во весь свой бесконечный рост (нет, правда, он уже их всех перерос, а ведь ещё расти будет) накрыл лицо рукой и, судя по ровному сопению, быстро задремал.
Итан же с Дамиано так и остались лежать в невнятной позе: Дамиано, вытянувшись по диагонали на животе, причём ногами к изголовью, и Итан, лежавший поперёк на его спине. Поза была неудобной — голова у Итана лежала на кровати, макушка касалась томасового бока, позвоночник, по ощущениям, переламывало пополам в непредназначенном для сгиба месте — но вставать так не хотелось, а Дамиано под спиной был такой тёплый, что Итан не находил в себе сил сдвинуться с места. Он даже дышал с Дамиано в унисон, а в лопаткам было тепло-тепло, почти горячо от контакта.
— Покурить бы щас, — раздалось вдруг слева хриплое глухое и мечтательное, и Итан лениво открыл один глаз. — Эдгар? Ты там тоже спишь что ли?
Итан вопросительно прогудел, мысленно перекатывая, как Дамиано произносил его прозвище: звонкое скопище согласных и раскатистое рычащие "р", от которого у Итана приятно всё вибрировало за рёбрами и сжималось в животе.
— Курить, говорю пойдёшь? — Дамиано явно приподнялся на локте, и Итан неуклюже покатился с его спины ниже.
Попытался удержаться, упереться руками во что-нибудь — и стиснул в ладони задницу Дамиано. Конечно, Итан в ту же секунду скатился с тёплого тела совсем, убрал руку с каким-то почти испуганным звуком, дёрнувшись прочь, почти свалился с кровати и замер на самом краешке, уставившись на Дамиано напряжённым взглядом, побелев лицом от ужаса.
— Так и знал, что тебе моя жопа нравится, — Дамиано кинул это как-то чрезмерно серьёзно, и в то же время спокойно, что Итан уже начал прощаться со своей жизнью, лихорадочно придумывая оправдание, но Дамиано сам фыркнул от смеха. — Да чего ты побледнел так, моя жопа всем нравится. Бери сигареты и пошли, а то Вик нам потом головы оторвёт за пепел в кровати. Это, кстати, чей номер ваще?
Итан, всё ещё пытающийся вернуть сердце в грудь из пяток, потеряно покачал головой.
— Томми, ты знаешь чей это номер? — Дамиано пихнул его в коленку, но Томас в ответ только сладко всхрапнул и накрылся рукой сильнее. — Томми? Ой бля, вот счастливый человек — где положили, там и спит.
Дамиано фыркнул, вскинулся было на четвереньки — тут же передумал, лёг обратно, неуклюже перекатился, лишь чудом не задев Итана ногой, почти упал с кровати, чего-то пьяно хихикнул себе под нос и уполз на балкон.
Итан с глухим стоном уткнулся лбом в постель, чувствуя, как от пережитого ужаса всё внутри почти болело. Лишь через пару минут он нашёл в себе силы прошуршать по чемоданам и всем карманам в поисках пачки и сигарет и выползти вслед за Дамиано на балкон.
Тот стоял, крепко прижавшись спиной к стене — их номер был всего-то на третьем этаже, но для Дамиано всё равно было высоко. Это на сцене он смело лез на шесты, на нестойкие, висящие на тросах площадки (хотя Итан видел, как тот за кулисами весь трясся тогда и кусал щёку, но не знал, чем ему тогда помочь), влезал на огромные каблуки и шпильки и был одним огромным эпатажем и вызовом, плевком обществу в лицо. Здесь, вдали от публики и посторонних, Дамиано был гораздо… меньше. Мягче, спокойнее — у хищного ястреба оказывается были не только острый клюв и загнутые когти, но и мягкие перья и ранимое, соловьиное сердце под ними. Дамиано оказывается умел бояться, нервничать до обгрызенных губ и ногтей, даже быть неуверенным — и Итан на самом деле был рад видеть его такого, этот делало его более… реальным, человечным что ли. Видимо не он один учился доверять и опускать внутренние стены, показывая самое сокровенное и ранимое, считая остальных троих семьёй.
Итан передал ему пачку и зажигалку молча, сам несколько помялся, но сунул в итоге никотиновую палочку в рот, защёлкал зажигалкой, рассыпая искры в лиловой рябящей тьме. Постоять рядом с Дамиано хотелось, даже молча, а торчать просто так на балконе было как-то странно. Итан поэтому отчасти и втянулся в эту пагубную привычку — с Дамиано хотелось проводить как можно больше времени, а тот постоянно бегал на перекуры. Так и закрутилось.
Да и было что-то почти интимное в том, чтобы стоять вот так вдвоём рядом, молча, каждый думая о своём, объединённые пагубной привычкой. Итан наклонился, опираясь локтями об оградку — та натужно заскрипела, из-под носков отельных тапочек вниз на землю полетели какие-то камушки.
— И не страшно тебе? — Дамиано тихо просипел из-за спины, смотря с подозрением и тревогой на хлипкую ограду.
Итан обернулся к нему через плечо, потом посмотрел вниз — земля, укрытая ночной синевой, что только в нескольких местах взрывалась светом жёлтых фонарей, ни капли не пугала. Он передернул плечами, мол, да ничего такого, и уставился между домами. Те помаргивали окнами, мелькали силуэты в бело-жёлтых прямоугольниках. Жизнь кипела и не останавливалась ни на секунду — вот тепло-жёлтая кухня с чьим-то ужином, вот рябящее электронной синевой телевизора гостиная, а вон нараспашку открытое окно, из которой парусом надувалась занавеска, и с ветром долетали ошмётки песни, радостный смех и собачий лай. А вон в отдалении кто-то, точно так же, как и он с Дамиано, курил на балконе, столь далёкий, что Итан видел его как мультяшную упрощённую фигурку.
Вместе с дымом из головы словно бы вытягивало и все тревоги, правда, с остатками энергии заодно. Итан ни о чём не думал, безразлично следя, как с кончика сигареты падал пепел, разлетаясь на ветру. Ветер периодами гладил плечи через тонкую футболку, лизал живот, пуская мурашки по тёплой коже, но Итан только ежился и не уходил обратно в тепло. Было спокойно, хорошо даже — за спиной то и дело вздыхал Дамиано, иногда с шумом выпуская дым. Он и закончил быстрее — Итан ещё даже до середины сигареты не дошёл, как услышал уже знакомое шипение бычка, тихий дамианов стон, с которым тот всегда потягивался, и удаляющиеся шарканье тапочек по полу. Посмотрел на половину сигареты в своих пальцах, потянулся было затушить — но потом передумал, будто на зло кому-то затянувшись сильнее и тут же закашлявшись от забившего горло дыма.
После лиловой тьмы улицы в комнате оказалась почти кромешная тьма, и Итан, заходя, неловко запнулся о порог, остановился, найдя рукой стену и захлопал глазами, пытаясь хоть что-то разглядеть.
— Судя по тому, что наши канарейки упорхнули, номер это всё-таки мой, — протянул Дамиано, вышедший из ярко освещённой ванны, из которой теперь тянулась полоса холодного белого света по полу до самой кровати.
Он на ходу вытирал лицо полотенцем, тёр глаза почти остервенело, а потом кинул то совершенно не глядя куда, и то белым флагом повисло на углу столика.
— Почему именно твоя-то? — Итан нахмурился, шагнул дальше в комнату, поёжившись от лизнувшего напоследок шею порыва ветра.
— Потому что будь это твоя, тут было бы раза в три чище, — Дамиано засмеялся, пнув, видимо, свой собственный носок по пути к кровати, и без грамма грации плюхнулся на кровать спиной вперёд, широко разведя руки, и довольно выдохнул, прикрыв глаза. — Вот это блаженство.
Волосы его у лица были потяжелевшими, мокрыми, на лице ни следа макияжа. Свет из ванны еле-еле дотягивался до его лица, останавливаясь на кадыке, подсвечивая нестёртые капельки воды на шее, выхватывая его тело частями в ослепительную белизну. Дамиано выглядел до нельзя расслабленным, сонным, а уж без макияж, делавшего его старше, был таким мягким, что Итана с непреодолимой силой потянуло лечь с ним рядом, сгрести в объятие, накрыть собой, ткнутся носом в мягкие волосы. Он отвёл взгляд, почувствовав себя неловко, будто Дамиано мог читать его мысли и вот-вот устыдит его неизвестно за что. Будто это не Дамиано влезал в объятия почти без спроса и мог замирать так на долгие минуты.
Надо было идти в свой номер — им в конце концов завтра ехать, а время наверняка уже было за полночь, стоило бы поспать, и наверное, не здесь, как бы сильно не хотелось. Но Боже, как не хотелось уходить. Итан бы даже вот так, на расстояние в метр с удовольствием постоял, наблюдая как Дамиано мерно дышал, потихоньку засыпая. Может в кресло притулится? Ну и что, что неудобно, зато рядом…
— Выключи свет, плиз, а то я не встану, — от уже чуть заторможенного, шершавого после концерта голоса Дамиано, засмотревшийся Итан почти вздрогнул, и тут же поспешил в ванну.
Замер там правда, поняв, что сам был всё ещё не расплёлся, не умылся, и выглядел несколько помято и потрёпанно. Правда, и после умывания выглядеть сильно лучше он не стал — без макияжа на него из маленького заляпанного зеркала смотрел совсем обычный парнишка, с опять начавшими пушится волосами и неуверенной тревожной складкой меж бровей. Итан поджал губы и отвернулся, стараясь не думать, какая всё ещё между ним и Дамиано была пропасть, как бы он ни старался за ним тянуться. Дамиано был похож на римского бога — красивый, с точёными чертами, жилистый и широкоплечий, уверенный, с хитрым цепким взглядом и обольстительной улыбкой. Застенчивый мальчишка, которым Итан в глубине себя быть так и не престал, этого красавца всё ещё побаивался в той же степени, с которой ему завидовал. И уж тем более и мысли быть не могло, что кому-то вроде Дамиано может понравиться кто-то вроде Итана.
По выходу из ванной в комнате ничего почти не изменилось — только Дамиано вполз на кровать целиком, и, кажется, окончательно уснул, накрыв глаза сгибом локтя. Его грудная клетка вздымалась мерно, высоко и спокойно, под рёбрами темнота ютилась на впалом из-за позы животе, босые ступни почти что беззащитно свисали с постели. Итан, напоследок с тоскливой жадностью облизнув его всего взглядом, выключил всё же свет за собой, тут же об этом пожалев — видеть выход он перестал, а из-за разбросанных, словно на минном поле, дамиановых вещей, боялся двинуться и вслепую наделать много шума. При первом же шаге он обо что-то запнулся, тихо ругнулся и испуганно замер, когда вещь зашуршала, покатившись по полу.
— Ну чего ты там шуршишь, — послышалось не очень разборчивое и очень сонное с кровати. — Падай давай сюда уже.
И Дамиано, убрав руку с лица, приглашающе похлопал по кровати рядом с собой.
Итан удивлённо уставился на него, выпучив глаза. От внезапного приглашения и надежды непонятно на что сердце ломанулось ввысь и прочь из тела, и Итан нервно сглотнул, вцепившись в собственную футболку.
— Да я к себе… — начал он неуверенно, но к кровати пару шагов сделал, словно его туда тянуло непреодолимой силой.
— Оставайся, — Дамиано приоткрыл глаза, выжидающе уставился на него из темноты: только и было видно чуть влажный отблеск полуприкрытых глаз. Тон у него был странный какой-то — Итан привык к тому, что Дамиано требовал, утверждал, спорил — а это больше всего было похоже на просьбу под зыбким слоем спокойствия.
Итан вздохнул, подошёл ещё ближе, коснувшись коленями кровати, замер, не зная, как ответь, лизнул губы, уже даже рот приоткрыл — но сказать ему ничего не дали.
Дамиано фыркнул и в один миг подобравшись, вскинулся, словно отпущенная пружина, вцепился ему пальцами в руку и плечи, потянул на себе неостановимой силой, так резко, что Итан испуганно ухнул, и не успел даже моргнуть, как уже лежал наполовину на Дамиано, лицом практически утыкаясь ему в шею.
— Значит, как за задницу меня лапать… — Дамиано хрипло и почти раздражённо зашипел ему прямо на ухо, но двинулся чуть в сторону, освобождая место, и плечей из цепких пальцев так и не отпустил, потащил следом вглубь кровати.
— Один раз было, я случайно, честное слово! — сердце испуганно садануло о рёбра, и Итан тут же попытался вскинуться, уйти прочь, в лицо заглянуть, но Дамиано не дал.
— Ой не ври, наверняка не случайно, так вцепился, что у меня там теперь синяк сто пудов, — тон у Дамиано был шутливый, но легче от этого Итану не стало, наоборот, по шее пополз жар от стыда. — Так вот, как лапать за задницу то тебе норм, а как поспать вместе, то сразу влом.
— Да мне не влом, просто тебе ж неудоб…
— Мне зашибись будет, — Дамиано даже договорить ему не дал, перехватил удобнее, оплёл ребра руками, придавил, наоборот, сильнее к себе, так, что из Итана аж воздух выдавило.
Итан, замерший в неудобной позе, весь напряжённый, боялся, что сердце сейчас проломит рёбра. Дамиано прижимал его к себе столь плотно, что казалось, прожигал кожу. Его пальцы на плечах, его грудь под собственной, тёплая шея у самого виска, растрёпанные мягкие слегка влажные волосы, в которые Итан утыкался носом, да весь он — его Итану было много, Итан рядом с ним почти задыхался не то от восторга, не то от страха. Но притискивал его к себе Дамиано с такой силой, что уйти просто не представлялось возможным. Да и не хотелось.
Хотелось спросить почему, зачем, что это всё значит, обнять в ответ, провести по бокам, повернуть голову, чтобы ткнутся носом в шею… но Итан лишь заворочался, пытаясь принять позу поудобнее — ноги свисали с кровати. Дамиано, почувствовав его возню, хватку ослабил, но рук не убрал — наоборот, погладил по спине, так что мурашки прошлись по коже, и довольно засопел. Через полминуты всяческих переползаний по кровати, дамианового фырчанья, и парочки прилетевших ударов локтями и коленями, они замерли в странной для сна позе. Дамиано так и лежал по диагонали, а Итан, перевернувшись на спину, лёг головой ему на живот. Он хотел вообще-то лечь по-человечески, но Дамиано вдруг в какой-то момент зарылся ему в волосы пальцами, и сменить позу стало невозможно: пальцы его слишком уж мягко проходились по скальпу. Итан сначала замер испуганным кроликом, почувствовав это, но позволил. Дамиано трогал его нежно, аккуратно, даже не дёргал и не тянул за пряди, и эта внезапная ласка была столь приятна, что Итан почувствовал стремительно накатывающее не то смирение, не то спокойствие. Будто вот так и должно быть, будто это единственное, что может быть правильным, несмотря на то что сердце колотилось в груди раненой птицей от тепла чужих ласковых пальцев.
— Ну и гриву ты себе отрастил, обзавидоваться можно, — Дамиано пробормотал это уже совсем сонно, даже глаз не открыл, но пальцы в волосах так и двигались, нежно поглаживая, перебирая пряди. — Мягкая такая…
Итан не двинулся, только взгляд скосил, чтобы Дамиано разглядеть. В темноте, да ещё с такого угла что-то толковое увидеть было сложно, но Итану было достаточно и того, как близко он от Дамиано. Его живот под головой был тёплый, мягкий и одновременно упругий, вздымался с каждым мерным вдохом. Спать хотелось до жути — чужое тепло убаюкивало лучше всего, но Итан упрямо пялился в темноту, выжигая на сетчатке расплывчатые линии остроскулого лица, пока Дамиано не заснул, пока его рука не перестала двигаться по голове и не сползла куда-то на кровать, а сверху не раздалось чёткое мерное посапывание и пара тихих всхрапов. Итан боялся даже громко дышать и старался успокоить сходившее с ума от близости сердце. Оно было таким тяжёлым и бухало о рёбра с такой силой, словно хотело их проломить, словно хотело вырваться прочь из тела, к чужим рукам. Итан бы вложил его в эти ладони, попроси бы Дамиано, вложил бы без раздумий и сомнений, отдал бы всего себя без остатка.
Но Дамиано не просил.
Итан отвернулся от его лица, повернул голову, прижавшись щекой к тёплой коже, зажмурился до звёзд под веками. От дурных мыслей за рёбрами вновь закололо, затянуло, следующий вздох дался с трудом, и Итан закусил губу, нахмурившись. Летняя, лиловая в прямоугольнике окна улица тихо шумела снаружи, ветер колыхал жалюзи, приносил запах тёплой ночи и редкий шум машин и чужих жизней, прохладой лизал голые ступни, залезал под штанину. Если закрыть глаза и притворится, можно было бы представить, что между ним и Дамиано и правда что-то было. Что все эти его странные выходки, постоянные попытки влезть под руку и вот такие даже не приглашения, а почти приказы лечь рядом были не от общей взболомошенности и чрезмерной тактильности. Что будь на месте Итана Томми или Вик, Дамиано бы поступил по-другому, что такое отношение у него было только к Итану.
Как же Итану надоело притворяться за последние долгие, бесконечные месяцы.
Во рту мерзко загорчило, и Итан поморщился, чувствуя поднимающееся изнутри едкое раздражение, смешанное с въевшейся уже в кости тянущей, как застарелая боль, тоской. Надо было уходить, сейчас же, пока Дамиано спал, пока Итан не натворил глупостей, пока не всучил своё сердце тому, кому оно не нужно, пока…
Дамиано, даже через сон, конечно же не дал ему никуда уйти.
Стоило Итану самую малость приподняться, тот тут же капризно хныкнул, замахал вслепую загребущими лапами, вцепился в волосы, больно приложил по кадыку предплечьем и придавил к себе обратно. Итан от испуга чуть не захрипел, сам вцепился в чужое предплечий, вжался затылком в мягкое тело, хотел было уже будить Дамиано — но тот, видимо довольный результатом, хватку тут же ослабил. Руку не убрал, но вздохнул довольно, даже, кажется, по плечу погладил, завозился под спиной, повернулся чуть на бок, подогнул ноги, свернувшись вокруг Итана клубком, и преспокойно засопел дальше, так и обняв Итана за шею.
Итан испуганно таращился в зыбкую пустоту комнаты, пока дыхание не вернулось в норму. А потом вдруг навалилось жуткое спокойствие, внутри из-под рёбер во все стороны разлилось тепло, и в один миг стало плевать совсем на всё. Пускай всё останется как есть хотя бы ещё на одну ночь, пусть хотя бы сейчас ему будет хорошо. Плевать, если Дамиано потом сделает вид что этого всего не было — у Итана всё внутри горело и тянуло, от одной только мысли, что он тянулся к нему даже через сон. А если он тянулся — значит Итан останется здесь, с ним, так умопомрачительно близко.
Итан аккуратно перевернулся на бок, лёг поудобнее, прижимаясь к тёплому, осмелев, даже руку подсунул ему под горячую спину, другой погладив Дамиано по предплечью, так и лежащему на шее, и расслабленно выдохнул в кожу. У Дамиано рефлекторно поджался голый живот от щекотки, и Итан, не иначе как на автомате, потянулся погладить и его, накрыл ладонью, мазнул пальцами — и потом только понял, что делает. Но остановиться не захотелось — от собственной смелости вдруг кровь ударила даже в кончики пальцев, и Итан настороженно прислушался к дыханию за спиной — Дамиано всё так же мерно сопел. Ладонь в кожу вжав чуть сильнее, Итан растопырил пальцы, чтобы накрыть больше кожи — тёплой, мягкой, чуть колкой от отрастающей полоски волос у пупка. Кровь заколотилась в висках, губам стало сухо, когда он повернул голову чуть сильнее, вжался носом, потянул воздух — Дамиано и правда пах сухим дымным теплом, которое обволакивало целиком, так, что Итану больше нечем было дышать. От запредельной близости Итан чуть не заскулил, открыл зажмуренные до этого плотно глаза — и уставился прямо на татуировку, что выглядывала из-под указательного пальца. Его личное маленькое проклятье, доказательство реальности того вечера — тёплой руки в своей ладони, лукавых улыбок и не однозначных слов. По телу тут же волной прошлось тепло, будто что-то горячее всплеснулось в груди, Итан даже дышать на секунду перестал. Он так долго на эту татуировку смотрел, каждую репетицию почти, каждый раз, когда Дамиано снимал верх, так хотел дотронуться, и вот сейчас…
Итан аккуратно обвёл пальцами уже чуть подцветивший контур, что внезапным теплом отдался в пальцы, трепетно погладил буквы, словно те были святыней — Дамиано опять стало щекотно, и он недовольно фыркнул сверху и дёрнулся под рукой, так что Итан сам вздрогнул от страха и чуть дрожащими пальцами успокаивающе погладил его по боку. Мозг, словно издеваясь, подкидывал одно за другим воспоминания того вечера — тепло салона, запах антисептика, распростёртый на кушетке Дамиано, то и дело прикусывающий губу, тяжело бьющиеся точно, как сейчас, о рёбра сердце, и кровь, набатом пульсирующая в висках. Тогда он совершил, казалось бы, глупость безрассудство полнейшее, просто потому что хотелось — и в ответ получил не что-то страшное, а неожиданно крепкое объятие.
Сейчас тоже хотелось поддаться порыву — губы закололо от желания, огненная щекотка прошлась от рёбер к животу. Меж лопаток под футболкой даже стало мокро, горячо шее и холодно от странного страха внутри. Но Итан вдохнул, глубоко и шумно, словно перед прыжком в воду, приподнялся на локте, чуть не застонав от того, как ладонь Дамиано скользнула по шее, бросил на того быстрый вороватый взгляд, проверяя, что тот всё ещё не открыл глаза — и чрезмерно резким движением бросился вниз, прижался губами поверх тату. В ту же секунду внутри всё вдруг оглушительно взорвалось щекотным острым теплом, импульсом разошедшемся по телу. От собственной смелости зазвенело в ушах и закололо в кончиках пальцев, под губами кожа была мягкая-мягкая и тёплая, вкусно пахнущая теплом. Итан замер, весь напряжённый, дрожащей как струна, вжавшись губами и носом, даже лбом прижался, чувствуя, как загорелось лицо, как тесно и горячо стало за рёбрами — он даже не дышал.
Итан всё думал, что если он осмелится, если сделает, то, как только коснётся губами Дамиано — мир треснет, загремит гром и на него обязательно обрушится какая-то кара небесная, и полчища утянут его в разломившеюся под ногами землю.
Но ничего не произошло.
Вокруг было всё так же тихо, только в ушах оглушительно звенело, его не утягивали за ноги адские полчища в пучину греха, и никто не выламывал дверь. Даже Дамиано не стремился просыпаться, и Итан, расслабляясь и обмякая, после нескольких мучительно-сладких секунд опустил плечи и выпустил весь накопленный воздух ему на кожу, которая тут же покрылась мурашками.
На губах сама собой заплясала радостная улыбка, от пузырящегося внутри тепла хотелось смеяться. Кровь пульсировала во всём теле, губы кололо от того, как сладко и приятно было целовать кожу. Маленькое тату под губами почти горело, и Итан коснулся его снова. И снова, и снова, и снова, словно пытался сцеловать чернильные контуры, чувствуя себя пьяным от собственной смелости. Это было чем-то невозможным, немыслимым, настолько, что Итану даже захотелось ущипнуть себя, да посильнее. Он настолько забылся, что даже перестал вслушиваться в мир вокруг — внутри всё ликовало, кровь набатом гремела в ушах, сердце, сладко щемя, колотилось в глотке, а Итан, привстав на локтях, снова и снова припадал к коже губами, будто терзаемый жаждой путник к воде, будто всю свою жизнь он мучился от голода, и только сейчас наконец нашёл, чем его утолить.
А потом Дамиано вдруг вздохнул сверху так приятно, так сладко, чуть сжал ладонь на шее, выгнулся под губами, заворочался — и Итан отпрянул от него как ошпаренный, чуть не упав с кровати, и в ужасе уставился в темноту, чувствуя почти болезненное тепло в низу живота. Сердце заколотилось в собственной груди громко и почти больно, и Итан облизнул колющие губы, вцепился в белую хрусткую отельную простынь. Страх ледяным колючим языком лизнул по шее, погнал крупные мурашки по коже, стянул мерзко всё внутри, и Итан, чувствуя, как от ужаса заходилось сердце, повернул голову к изголовью кровати.
Из темноты на него горело два внимательных огонька чужого взора. Дамиано, весь какой-то подобравшийся и напрягшийся, смотрел почти опасно, пристально, как зверь из засады, моргнул медленно в полутьме на Итана, и нахмурился, переведя взгляд себе на живот.
— Ты чего делаешь? — голос его был хриплый и тихий, он приподнялся на локтях, а Итан никак не мог сдвинуться с места, словно пришпиленный булавкой мотылёк, только смотрел на Дамиано огромными глазами, до дрожи испуганный.
— Дами, я… — он начал было, нервно сглотнув, но не успел закончить, когда Дамиано вдруг встал до конца, садясь на кровати.
Секунду назад мягкий и сонный Дамиано весь заострился, закаменел так, что Итан ничего по его лицу понять не мог, замер, вцепившись тяжёлой хищной темнотой глаз, в глубине которых горел нехороший какой-то огонёк. Несмотря на то, что сидел он неподвижно, чуть ссутулившись, вокруг, казалось, всё дрожало от едва сдерживаемой энергии, тишина накалилась горячим металлом, у Итана зазвенело в ушах, и не только слова, но и звуки умерли в глотке. Ему так страшно на Х-Факторе не было, как сейчас, но он не мог двинуться с места — будто со стороны он отмечал, как медленно Дамиано моргал, как напряглись его плечи и как он упёрся в кровать, словно бы для прыжка…?
Прежде чем Итан успел додумать эту мысль — Дамиано рванулся вперёд, быстрее, чем воспринимал глаз. Его загребущие ладони коснулись лица, хищно вцепились, сжали огненными тисками — и Дамиано врезался в него напористым поцелуем.
Нос его больно вжался в щёку, губы у него были сухие, плотно сжатые, колючие, и он, зажмурившись, не шевелил ими, а прижался как-то отчаянно и почти неловко. Итан, покачнувшись от силы этого столкновения, таращился на него, зажмурившегося, не слыша и не видя ничего, боясь пошевелиться, в неловком полужесте вскинув руки, забыл даже, как дышать. От места соприкосновения губ во все стороны разливались волны жара и холода, лицо горело, внутри всё сворачивалось гордиевыми узлами, всё тело налилось болезненно-сладкой слабостью. Дамиано двинулся ближе, стиснул лицо сильнее, почти до боли, нахмурился, и вдруг издал в глубине горла такой отчаянный скулящий звук, что Итана продрало нутряной дрожью от пят до макушки, горячей тяжестью стрельнуло в низ живота. Он, чувствуя, как всё внутри разрывает пополам от смеси ужаса и радости, уложил дрожащие ладони на напряжённые плечи и сам прикрыл глаза, прижался наконец в ответ. Господи, он ведь даже представить себе не мог, что это когда-нибудь случиться, что это будет так, и что делать не знал, и так боялся проснутся, так боялся…
Дамиано врезался в его мысли довольным стоном, от которого вибрация отдалась в губы. Дамиано был ревнив, жаден — он не хотел делить его ни с кем, даже с собственными страхами. Он был огромен, и всё его существо сейчас вдруг обратилось к Итану, вбурилось, как ледокол во льдины, разламывая всё на своём пути, тараном добираясь до самого нутра. Дамиано спустил руки с горящего огнём лица на плечи, вцепился, словно когтями, наверняка до синяков, жадно выдохнул прямо в рот, придвинулся ближе, прижался до боли, до ощущения, что сейчас он весь влезет внутрь, поселится в грудной клетке, раздвигая рёбра, не оставив места больше никому и ничему внутри Итана. Он вновь приник губами к губам, наконец поцеловал активнее, мягко штурмуя неподатливый плотно сжатый рот, ткнулся почти невинно в уголок губ, лизнул на пробу, будто не знал, как подступиться.
Было горячо и люто, Итана словно разрывало пополам, колотило и размазывало тонким слоем по отельной кровати. Он позволял Дамиано делать с собой всё что угодно: терзать ногтями плечи и шею, впиваться в торчащие лопатки, прижимать к себе до хруста костей, горячо и голодно вылизывать всё так же сомкнутые губы. Словно ушибленный и оглушённый он не знал, как ответить и что сделать, только цеплялся за Дамиано так же отчаянно, прижимая его к себе с равной силой. Дышать стало тяжело и нечем, и Итан выдохнул в чужой огненно-горячий рот, не зная, куда деваться — каждую кость и жилу заломило от невыносимого жара чужого присутствия. Дамиано навалился сильнее, почти влез на бёдра, огладил его по спине, прошёлся по позвоночнику пальцами, лизнул смелее приоткрытые губы, поцеловал наконец по-человечески, еле ощутимо сжал нижнюю губу меж своих зубов — искры поскакали по телу, внизу живота всё сжало и перекрутило, и Итан уже приготовился заскулить, не зная, то ли прижаться в ответ, то ли отодвинуться, когда Дамиано вдруг отпрянул сам.
Всё кончилось так же стремительно, как и начиналось, будто первая, бурная летняя гроза. Итан потерянно уставился на Дамиано огромными глазами, чувствуя себя так, словно тот вытащил из него сердце, и в груди теперь зияла и пульсировала пустота. Губы тянуло и дёргало как глубокую рану, будто Дамиано его не поцеловал, а полоснул ножом. Руки он от Дамиано так и не убрал, стискивал пальцы на плечах, не зная, то ли оттолкнуть от себя прочь, то ли прижать обратно до хруста и утонуть в нём до конца. Дамиано и сам его отпускать никуда не собирался — горячие пальцы прожигали дыры на спине, рваное дыхание сушило губы. Голову вело, будто он был пьян, тело одновременно звенело напряжением и в то же время никак не поддавалось командам мозга. Казалось, даже если Итан захочет, пальцы просто не разожмёт, и от Дамиано его придётся отдирать силой.
— Давно надо было так сделать, — тихий, хриплый и невозможно ласковый шёпот Дамиано в тишине комнаты прозвучал как гром.
Итан вздрогнул всем телом, будто этими словами Дамиано снял с него какое-то оцепенение, шумно втянул воздух через сцепленные зубы и потеряно уставился на того в темноте, попытавшись было отдёрнуться. Дамиано тут же зашипел успокаивающе, уложил свою ладонь на щеку, ласково погладил большим пальцем по скуле, словно успокаивал пугливого зверя. От тепла ладони Итан булькнул что-то горлом и снова поперхнулся воздухом. В горле стоял комок, внутри неприятно тянуло и в то же время костром горело меж рёбер, он облизнул губы, что на вкус всё ещё были как Дамиано, как дым и искры. Итан боялся поднять глаза и рассматривал, как ходуном у Дамиано ходила грудная клетка, чувствовал, как чуть подрагивает рука на спине, еле ощутимо движутся пальцы, поглаживая через футболку. Дамиано сам заставил его взглянуть на себя — тронул за подбородок, наклонил голову, ловя взгляд — и Итан пропал. В глазах у Дамиано не было осуждения, не было ни сожаления, ни тяжести, ни того опасного огня — на влажной тёмной поверхности, словно на тёплом море, искрами колыхались отсветы фонарей. Он улыбался самым краем рта, закусив губу, будто хотел улыбаться во все тридцать два, но отчего-то боялся. Итан метался неверяще по его лицу, отмечая даже в темноте потемневшие скулы, и приподнятые брови, и блестящий взгляд… Дамиано выглядел так, будто тоже не верил в произошедшее.
Даже хуже — будто он, ровно так же, как Итан, не верил, но отчаянно хотел, чтобы произошедшее было правдой.
Итан нахмурился, даже набрал воздуха, чтобы спросить сам не зная, что, но Дамиано опять не дал ему ничего сказать. Рука его перетекла со щеки на шею, сам он снова двинулся вперёд, и у Итана внутри всё обмерло и упало куда-то глубоко-глубоко вниз, от ожидания закололо губы, но Дамиано его лица не коснулся. Навалился всем собой, оплёл руками плечи и шею, ткнулся лицом в плечо, приник весь плотно горячей кожей, почти уронил своим ласкучим напором Итана с кровати — а когда тот удивлённо выдохнул, качнулся назад, падая на спину и утягивая испуганно засипевшего Итана следом. Итан попытался было выставить руки, упереться хоть локтями в постель, чтоб не придавить шебутное создание, но Дамиано вцепился в него как в свой последний оплот, замычал недовольно, надавил руками меж лопаток, и руки у Итана подломились. Дамиано всё ещё был куда сильнее и напористее его, и ничего не оставалось кроме как распластаться по чужой груди, уткнувшись лицом в шею. Жарко было и душно, внутри всё искрило, а этот чёрт, будто не чуял, что творил, ещё и ноги на него закинул, сцепив лодыжки, взял Итана в кокон из своего огненного тела. Стало вдруг отчётливо ясно, как сильно близость Дамиано действовала на него — в штанах было тесновато, и чувствуя, как заливается краской, Итан пытался как-нибудь не палевно передвинутся так, чтоб Дамиано не чувствовал, как Итан вжимается в него тем, чем вжиматься явно пока не стоило.
Отклеится от Дамиано было сложно, учитывая, как крепко тот в него вцепился. Почувствовав возню, тот так и вообще засопел, а потом в наглую подлез руками под мышки — Итан, крайне заторможенно и отстранено отмечая, что с ним делали, позволил — и втянул на себя выше, накрывшись Итаном, как одеялом, оплёлся вокруг заново, чуть повозился и довольно засопел тому в шею. От горячего выдоха по шее поскакали мурашки, неловкость жгла огнём, но Итан двинуться даже не думал — впитывал в себя всё, что ощущал. Дамиано был горячий даже через футболку, плотно прижатый от груди до живота, стиснувший в клетке своих конечностей, твёрдый, рёбра его вжималась в собственные при каждом вдохе. Сердце опять колотилось, будто Итан марафон пробежал, но он уже даже внимания не обращал — мозг, словно не выдержав накала эмоций за последние часы, решил выключиться и оставил Итана в безвыходном положении. Не было мыслей, не было слов — были только ощущения, такие яркие, словно весь Итан был оголённым проводом. Дамиано же гладил его по спине, дышал горячо в плечо и пяткой отрезвляюще больно давил под колено. Ощущение такое было, словно ему вот так вполне нормально, словно ничего и не произошло — будто это не он только что разнёс мир Итана вдребезги. Губы всё ещё покалывало, кровь пульсировала и искрила в кончиках пальцев, и Итан прикрыл глаза, отвернув горящее лицо, уткнувшись носом в подушку, и решил сосредоточиться просто на дыхание. Всего за сегодня было слишком много, чтобы думать об этом.
У Дамиано снова оказались на него свои планы, идущие в разрез со спокойствием и умиротворением. Прижавшись носом к футболке, он провёл от плеча до шеи, потёрся самым кончиком о голую кожу — по спине поскакали мурашки плотными табунами — и вдруг прижался губами к шее чуть ниже уха, там, где набатом колотился пульс. Губы кололись, были огненно-горячие и Итан не выдержал больше, издал какой-то совсем уж жалобный тихий звук, окончательно расслабившись и вжавшись в Дамиано всем собой. Он хотел просить пощады и в то же время готов был молить, чтобы Дамиано ни за что не останавливался. Тот его будто слышал: выдохнул горячо в шею, обхватил руками сильнее, поцеловал ещё раз, опять потёрся носом, прижался губами чуть выше, почти под ухом, ногтями заскрёб по спине, пока Итан не выгнулся, не вжался животом в живот, придавливая к кровати окончательно. Даже за набатом крови Итан услышал, как сам Дамиано подавился на это вздохом, что-то булькнуло в его горле — и в одной мгновение всё замерло.
Итан успел испугаться, что сейчас его оттолкнут, спихнут с тёплого тела, с кровати, всё тело замерло и кровь заледенела в жилах — но Дамиано только голову отвернул, виском прижавшись к щеке, потёрся, как ласковый кот. Видимо, не одному Итану всего было слишком много.
Итан выдохнул и несмело, медленно, оторвал ладони от холодной постели, погладил на пробу напряжённые плечи — Дамиано в ответ снова погладил по спине. Итан тронул вздымающиеся бока, провёл по рёбрам и потом подпихнул ладони по тёплую спину. Дамиано без вопросов чуть выгнулся, позволяя обнять себя, наоборот, улыбнулся Итану в плечо и закинул одну ногу чуть выше. Он был горячий и он был везде — и сейчас, держа его в руках, Итан отчётливо начал понимать, что это воплощение огня и энергии когда-нибудь станет его концом. Но сейчас он был так ласков, так подавался под прикосновения, что Итан просто притиснул его к себе сильнее — хотя между ними и так уже и ножа пропихнуть нельзя было — и уткнулся лбом в висок, где отчаянно колотилась жилка.
Внутри было неожиданно тихо. Да, у него кровь пульсировала во всём теле, он ни черта не понимал, и отказывался верить в реальность происходящего — но не было не отрицания, ни чувства иррациональности. Как и всегда рядом с Дамиано, всё казалось единственно верным. Рядом с ним верилось, что всё так и должно быть, что всё обязательно образуется. Будто одним своим присутствуем и внутренним неуёмным огнём тот растапливал любой страх. Итану было удобно — их тела словно были созданы, чтобы лежать вот так, хотя с другими порой даже обычное объятие вызывало дискомфорт. А тут Дамиано влезал ему почти под кожу — а Итан готов был сам впихнуть его себе под рёбра чуть ли не с большей силой.
От тепла, тихого сопения на ухо и объятий спать захотелось с утроенной силой, а сознание, переставшее метаться истерике, было уже чрезмерно измотанным. Скататься с Дамиано Итан даже не подумал — тот цеплялся за него, словно коала — и просто окончательно растёкся поверх жилистого тела и прислушался не только к своим ощущениям, но и тому, что было вокруг. Ночь, уже давно и прочно вступившая в свои права, была тихой-тихой, и создавалась ощущение, что мир за границей их комнаты просто-напросто вымер. И в этой тишине Итан вдруг нахмурился: в грудь ему совсем не в ритм отзывался чужой пульс. Итан замер, прижался к Дамиано сильнее, прислушался — и вдруг расплылся в абсолютно идиотской улыбке. Чужое сердце в груди билось перепуганной птицей, чуть ли не громче собственного, оно отчаянно трепыхалось, колотилось с таким ритмом, что на секунду за Дамиано стало страшно. Итан укусил щёку изнутри, чтобы не улыбаться совсем уж откровенно, задавил внутри смех и дурную, пузырящуюся радость — что-то подсказывало, что Дамиано его после такого обиженно скинет с кровати на пол. Он и так оказывается был слишком уж напряжённым, взведённым, жёстким и дрожащим, как струна.
Но Итану больше не было страшно быть скинутым с кровати — просто вдруг пришло понимание, что Дамиано следом за ним на пол опуститься меньше, чем через минуту. Итан сам нежно погладил его по бокам, сжал в своих руках сильнее, поцеловал бешено бьющийся на виске пульс, улыбаясь снова, от того, как удивлённо вздохнул Дамиано.
Итан не выдержал, приподнялся на локтях, чуть не фыркая от того, как отчаянно Дамиано за него тут же уцепился и раздражённо зафырчал. Итану даже не было стыдно — у него по венам разливалось пьяное счастье, от которого кружилась голова, и кровила прокушенная от усердия щека, ему было слишком хорошо. Он рукой потянулся к лицу Дамиано, который лежал всё так же плотно зажмурившись, с тревожной складкой меж бровей — когда ладонь накрыла горячую скулу, Дамиано под ним вздрогнул. Итану захотелось застонать, но он только шумно выдохнул через рот, глядя, как расслаблялось чужое лицо всего-то от пары поглаживаний по скуле большим пальцем, как юркий язык мазнул по сухим губам.
Кто бы ему сказал, что он будет иметь такую силу над Дамиано, он бы не поверил.
— Ты что, этого и добивался? — Итан не удержал языка за зубами, шепнул хрипло, смотря ласково, хоть и не веря в свои собственные слова. — Чтобы я первый…?
— Может и да. Я не знаю. — Дамиано резко прервал его тут же, договорить не дал, распахнул свои бесстыжие, хотя сейчас скорее напуганные, глаза, опаляя жаркой темнотой, нахмурил брови, сглотнул нервно, но к ладони прижался сильнее. — Но поцеловать я тебя и сам давно хотел.
— Правда? — Итан просипел это еле слышно передавленным горлом, смотря на Дамиано, наверное, почти умоляюще, потому что взгляд у того смягчился, растаял будто бы, и в ответ он поглядел полуприкрыв глаза, ладонью оглаживая от лопатки до края рёбер.
— Зуб даю, — он кивнул серьёзно, опять потянул Итана на себя за шею. — А теперь спать, все разговоры завтра, я слишком устал.
Итан ему ни капли не поверил, но только молча кивнул и с дурацкой неверящей улыбкой сжал его в объятиях сильнее, улёгся удобнее на расслабившееся наконец тело. Дамиано лишь довольно вздохнул и сам устроился удобнее, всё так же держа его в капкане из своих конечностей, никуда не собираясь выпускать.
Итан и сам, пока слушал замедляющийся пульс, пока ждал, когда сон накроет тяжестью, рук вокруг его спины не расцеплял. Он не собирался больше его отпускать — ни этой ночью, ни на следующий день, ни через год и больше. Он собирался совершить величайшую и смелейшую глупость — вложить всё же сердце в эти горячие руки, и сейчас, проваливаясь в сон, впервые за долгие месяцы чувствуя себя настолько на своём месте, искренне верил, что Дамиано оно было нужно.