Изрыгая мотор огни
Так горе заглушит гнев
Утопая, брыкаются корабли
И по морю немым пятном растекается лужей нефть
⊹──⊱✠⊰──⊹
Он никогда не любил никого, а взамен никто не любил его. Наверное, Хайтам думает о нём так же. Они ненавидят друг друга днём. Ночью они умирают вместе. И это нихуя не романтично. Было больно возвращаться домой снова, особенно пьяным. Особенно пьяным, но не настолько, чтобы забыть всё на утро. Кажется, его бьют. Кавех улыбается. Ничего страшного, завтра он будет так же выдирать волосы Хайтама и оставлять ответные гематомы. Потом они накидаются какими-нибудь таблетками или алкоголем, затем будут царапать друг другу спины до крови в постели. Утром будут крики и стоны от боли по всему телу, вечером всё повторится. Хм, а избиения по согласию, это легально? Хотелось бы верить, что да. Ведь так чертовски приятно возвращаться в дом, где тебя ждут лишь за одним: оскорбить, избить и посильнее оттрахать. Хотя трахать самого Хайтама было не хуже, тот никогда не возражал в том, чтобы отдаться. Ну или просто боялся Кавеха, вспоминая тот раз, когда блондин всё же осмелился ударить по лицу и пришлось несколько недель не выходить из дома. Такие мелочи всё равно были не важны, сам факт секса помогал улыбаться до крови из обкусанных губ. Назвать секс любовью было нельзя. По крайней мере ни Кавех, ни Хайтам сделать этого не могли. Между ними нет любви, нет дружбы, только холодные негласные правила, которые никто и никогда не осмелиться нарушить. Правило первое – не трогать лицо. Не бить, не целовать, чтобы ни у кого не было вопросов. Пьяный мозг Кавеха надеется, что тот помнит. Хотя, что за вопросы, только Хайтам мог так мастерски попадать ногами по груди, не задевая ничего лишнего. Отточенные приёмы, выученные наизусть болевые точки. Чтобы сделать побольнее и морально, и физически. Светоч Кшахревара даже и не знал, за что на него кричат сейчас, всё равно не было смысла. Хайтаму Кавех мог разрешить всё, но только не лицо. Пусть бьёт его до потери сознания, ставит опыты, использует как секс куклу, выворачивает душу наизнанку и смотрит, как руки превращаются в кровавое месиво в попытке защититься то от кулаков, то от ножа, но не лицо. Его вечная улыбка – маска, и он не может позволит ей треснуть. Даже если нестерпимо болит всё тело, а он истекает кровью, улыбка спасёт. Улыбка, сигареты и алкоголь. Первое нужно всем людям вокруг него, второе – нервной системе, которая только благодаря табаку и больно саднящим ранам ещё не дошла до стадии безумия. Было тяжело, но он бил Аль-Хайтама, как месть за все свои раны, и становилось легче. От комичности всей ситуации хотелось смеяться, да вот только сейчас он прикусил губы до крови, а всё веселье валялось где-то на дне мусорного ведра, вместе с тремя скуренными пачками, кажется, тысячей сигарет и одной бутылкой тяжёлого пойла. Вчера избитым оказался Кавех, а сегодня он сделал всё для того, чтобы младший пожалел о каждом оскорблении, о каждом ударе, нанесённом прекрасному телу архитектора. Хотя оба понимали, что всё повторится, и неизвестно, кто окажется сверху, а кто будет корчиться, принимая всю длину без смазки и растяжки, когда тело уже искалечено до потери сознания. Он - статуя без изъяна. Ведь все изъяны должны быть скрыты в сердцевине, коей блондин лишился ещё в студенческие годы, когда впервые заглянул в бездонные глаза. Когда они впервые поздоровались, когда стали работать над проектом, когда впервые поссорились, подрались и переспали. Как же долго приходилось сидеть перед преподавателем и слушать выговор за опрокинутые книжные полки в крови. Око за око и мир ослепнет? Эти двое словно никогда и не видели. Кавех понял одно: они не станут прекрасной парой из фильмов, где один может слышать, а другой видеть, ведь ни Хайтам, ни блондин никогда не имели ушей или глаз. Только резкие и острые, словно сталь, слова, холодные кулаки и общую постель, в которой они могли спать только по нужде. Абсолютно пустая комната, без столов и стульев, одна лишь скрипучая кровать, на которой было невозможно находиться ни вместе, ни по отдельности. Это ложе знало лишь крики, кровь, раны и сперму. Никто и ничто не мог это изменить. Правило второе – молчать. Разумеется, когда в пол въедается запах твоей крови, когда водопад из оскорблений не останавливается, когда тебя вбивают в холодный матрас, и когда тебя всё это устраивает, молчать нельзя. Если гордости не осталось, то можно и голос сорвать. Можно скулить, оскорблять, кричать, молиться или просить, но только попробуй показать это кому-то ещё. Попробуй сказать хоть слово. Они могли угрожать друг другу смертью, разрушением репутации, но вместо этого боялись, что всё закончится. Хайтам не может жить, пока не ударит Кавеха в живот, Кавех не может жить, пока не оставит на спине младшего миллион следов от подошвы ботинок. День за днём, ночь за ночью. Это ощущается настолько правильно и привычно, что они даже не рефлексируют над этим ночами, просто вбивают друг друга в постель. Однажды Хайтам попытался. Разумеется, не специально и не напрямую. Боль была настолько сильной, что обратиться к лекарю было лучшим решением, ведь одного только движения мизинцем хотелось задохнуться. Молодому врачу сероволосый лишь сказал, что участвовал в уличной потасовке. Многозначительный взгляд врача заставил на пару секунд стушеваться, но после принять список заживляющих мазей и обезболивающих таблеток. Тем же вечером едва дышащий, весь в крови, Хайтам лежал на холодном полу гостиной. Хватало сил лишь на то, чтобы дотянуться до ведра и выблевать туда, кажется, кишечник. Этот раз красноречиво напоминал о том, что и сам архитектор был абсолютно равен по силе младшему. Когда блондин распахнул двери дома, ярость была слишком сильна. Она окутала его, пока удары сыпались. Когда ад должен был, по мнению сероволосого закончиться, всё стало только хуже. Спустя три часа, в нынешнем времени, Кавех влил в рот Хайтаму около трёх кремов, а промежность кишила разного рода обезболом. На грудь была брошена половая тряпка, напоминая, что: «ты не хочешь знать, что будет, если завтра гостиная не будет блестеть, а если я найду хоть небольшой след сегодняшнего побоища, ты не выживешь». Но это не заставляло бояться, даже наоборот. Если это его наказание за непослушание, то Хайтам готов. Хоть всю неделю терпеть это готов, зная, что на второй день будет молить о пощаде. Ради справедливости, Кавех рассказал Хайтаму о каком-то знакомом враче, кажется того звали «Тигнари». Секретарь знал, какие друзья обычно водятся с блондином и лучше уж в одиночестве пережить этот кошмар. Через неделю представится шанс отыграться по полной. Правило третье – изменять нельзя. Казалось бы, всё как у обычных пар, но здесь за измену было страшнее. У них есть тонкая грань, и это по большей части касается блондина: Хайтам всегда видит, когда архитектор просто развлекается, а когда его глаза по настоящему горят новым человеком. И тогда, поздно ночью, в руках нож, тело Кавеха в полосах, а с губ срывается набатом: «Ты только мой» вместе с очередным ножевым ранением. Они были неглубокими, все кухонные ножи мужчины затупляли заранее, но как же было потом больно отрывать от себя марлю вместе с кусками кожи. Всё, чем они занимаются утром, это словесные перепалки. Ночью попытка сделать партнёру побольнее, утром подколы и насмехательство над болью, а ночью всё повторится, пока кто-то не решит поменяться ролями. Дольше трёх ночей снизу выдержать нереально, это стало понятно после первого месяца совместной жизни. Однажды, Хайтам попытался, когда Кавех взял его «на слабо», но после тот самый Тигнари обрабатывал его раны. Перед глазами всё плыло, и лицо фенька разглядеть не удавалось, но голос. Боже, голос был прекрасен. Тот самый голос, который мог успокоить за секунду, однако, следом за бессознательным порывом младшего, от архитектора прилетела звонкая пощёчина. Изменять нельзя, даже взглядом, это они оба запомнили на всю жизнь. Правило четвёртое – уметь останавливаться. Как бы это ни было странно в их паре, они всегда должны были остановиться. Да, мужчины причиняли друг другу боль, и любили когда боль причиняет партнёр: боль за гранью контроля, за гранью чего-то разумного. Это не было похоже на обычный БДСМ, ведь у них примерно в шестидесяти процентов случаев не доходило до постели. Однако, оба бы соврали, если сказали бы, что им не нравилась такая жизнь. Безусловно, иногда хотелось получить какой-либо заботы и ласки, но в один момент кровь секретаря впитывается в стены родного дома, а в другой архитектор корчился и извивался от боли в анальном отверстии, и это ощущается слишком правильно. Настолько, что даже смотря на Сайно и Тигнари, завидовать им абсолютно не хочется. У них никогда не было этих дурацких «стоп-слов», они просто не нуждались в этом. Кавех и Аль-Хайтам понимали друг друга даже слишком хорошо: понимали, когда вперемешку со смазкой из заднего прохода могла начать литься кровь, когда руки изрезаны настолько, что скоро вены будут видны, когда избить можно было до сломанных рёбер. Разумеется, часто они переходили и эти грани, но никому не хотелось бы встречаться с трупом, да ещё и оправдываться перед грозными матрами, пытаясь доказать, что вот, мол, всё было по обоюдному согласию. Правило пятое – не влюбляться. И тут Кавех, кажется, впервые очень сильно проебался. Сначала всё не казалось таким критичным: блондин просто стал чаще наблюдать за сожителем, готовить ему кофе, оставлять таблетки на тумбочке в ванной. Осознание пришло лишь в тот момент, когда архитектор поймал на себе странный взгляд сероволосого, и резко дошло: он уже чёртовых шесть дней снизу. Шесть дней, каждый вечер он приходил домой с сияющей улыбкой, ожидая новую порцию не самых приятных, для обычных людей, вещей. Шесть дней он оставался в той ужасной холодной сырой комнате с кроватью, вдыхая запах только что ушедшего Аль-Хайтама. И только спустя шесть дней архитектор осознал, что так любит этого занудного мужчину, который на нём лишь выпускает пар. Что он готов даже встать на четвереньки и лаять, словно собака, лишь бы не выгнали из дома. Что он сам лезет с оскорблениями и упрёками, лишь бы слышать чужой голос хоть капельку дольше. Это походило на шутку. Очень злую шутку сердца, которую невозможно было вынести. Пока тело горело от боли, словно в адовом котле, а мозг кричал: «Бей в ответ и беги» душа упорно затыкала всё это словами «Однажды, однажды вы уснёте вместе в обнимку, будите слушать музыку и всё у вас будет хо-ро-шо. Потерпи только немного, и Аль-Хайтам увидит твои старания». Однако, шли дни, недели, Кавех всё так же день изо дня в день приходил пьяным, лишь бы не чувствовать боль так сильно. Не слышать как рвётся кожа, ломаются кости и догорает сердце. Он добровольно позволял убивать себя, живя с надеждой на невозможно далёкое счастье. Что ж, ради справедливости, его заметили.⊹──⊱✠⊰──⊹
- Кавех, что это значит? – одним вечером всё же начал разговор секретарь. - О, это прекрасная картина и я пытаюсь повесить её ровно. Она от известного художника из Инадзумы и я решил… - Я спрашиваю не о картине, - Хайтам резко перебил блондина стальным тоном, после чего, захлопнув книгу, посмотрел взглядом, от которого железные прутья сломались бы. – Я о твоих чувствах ко мне. Архитектор нашёл в себе силы повернуться и смотрел на него взглядом, даже не зная, чего ожидать. Если бы у Кавеха были собачьи уши, он наверняка поджал бы их в страхе. А ведь когда-то он мог и ударить сероволосого мужчину, и получить истинное наслаждение. - Я… - все мысли в голове слились в одну. Можно было ответить колкостью, можно было заплакать, убежать или ударить. Но вместо этого он выбрал самый ужасный вариант, который явно не закончился бы ничем хорошим, а лишь ещё большими муками для обоих. Блондин быстро, не позволяя своему мозгу закричать и остановить, подошёл и обнял Хайтама. Просто уткнулся и позволил себе хотя бы пару секунд помечтать о том, что они счастливая пара, и вот архитектор закончил очень долгий и сложный проект, и сейчас они вместе пойдут, поедят, посмотрят фильм и… - Прости… - мозг блондина не соображал и не понимал, когда руки вцепились в зелёную накидку, как в единственный спасательный якорь, что не позволял оказаться на дне, при этом на это самое дно и толкая, - прости, прости, прости, прости, прости, прости, прости… Старший продолжал извиняться, когда сначала голос перешёл на крик, а затем на шёпот. Не было понятно, сколько они стояли так, но через время секретарь с силой начал отдирать пальцы архитектора от себя и своей одежды, параллельно отталкивая ногой к стенке рядом, чтобы не чувствовать ничего. Кавех продолжал извиняться в бреду, пока Аль-Хайтам поил его чем-то крайне неприятным на вкус, а после, куда-то ушёл, вновь оставив одного. Через минуту стало понятно, это было снотворное.⊹──⊱✠⊰──⊹
Сегодня Кавех проснулся в пустом доме, на полу. И, впервые за 20 лет, он заплакал вновь.