Жемчуг

      Волны, переливаясь в свете вечернего солнца тёмными валами, разбивались об огромный валун, окутывали его белоснежной пеной, оставляя в маленьких едва заметных трещинках яркие жемчужины. Они мерцали, искрились одно единственное мгновение, чтобы после раствориться без следа, оставив после себя маленькие мокрые мазки — картина для одного единственного зрителя. Вокруг не было ни души, и лишь громкие, надрывные крики чаек разрывали шум прибоя, предвещая приближающийся шторм — к утру или к ночи, было не так уж и важно, если можно было вырвать у стихии хотя бы час для того, чтобы насладиться этой природной идиллией после суетного дня. Кида устремил взгляд к горизонту, немного щурясь от ярких лучей — пока ещё не лето, но уже вот-вот начнёт печь вечерами, обжигая тёмную кожу. Парень немного поёрзал, перебирая по валуну мокрыми почти до пояса ногами, чтобы случайно не свалиться в воду — совсем мокнуть не хотелось, точно не сегодня. Разве что ещё раз немного сполоснуть ноги. Прохладный ветер раздувал свободную футболку, трепал волосы, донося до лица брызги. Кида неосознанно облизнул губы, принимая солоноватый поцелуй моря, убрал слегка намокшие пряди, упавшие на лицо — от ощущения свободы хотелось смеяться, совсем как в детстве. Когда-то давно они рыбачили здесь с дедом — забрасывали большую плетёную сеть в море, с утра до вечера пропадая где-то близко к Земной границе, слушали плеск воды и стариковские байки. Про сокровища, про смелых моряков, про девиц с рыбьими хвостами, что сводили с ума не меньше, чем блеск драгоценностей — один раз увидишь и никогда не забудешь уже. И на последнем Кида всегда начинал хмуриться и дуться — что же, он совсем смышлёный мальчик, почти разменял свой первый десяток лет, чтобы верить в такие сказки. «Слушай, слушай, » — говорил дед, продолжая свой рассказ, каждый раз добавляя всё новые и новые подробности, словно вспоминая то, что видел своими глазами — и подводные города, и прекрасных существ с удивительными голосами. Но стоило им только сойти на берег, как тут же замолкал, будто бы боясь, что его услышит кто-то, кроме Киды и горячего южного ветра. Вдруг на горизонте что-то заблестело, мерцая, то розовым золотом, то жёлтым, совсем как сокровища из тех баек; оно небыстро приближалось к берегу, изредка совсем пропадая под водой, что и не выследить взглядом. Совсем несложно было понять, что же такое нарушает вечернее спокойствие. А вернее — кто. Кида вздохнул, смаргивая с глаз накопившуюся влагу, — это всё солнце, дед всегда говорил нельзя смотреть на него слишком долго — продолжая следить за каждым движением в воде, которые с новым мгновением становились всё ближе. Плавные, воздушные, будто полёт. Или танец. — Я тебя не ждал сегодня, Анариель, — услышав всплеск воды где-то совсем у подножия валуна, вполголоса произнёс Кида, по привычке смотря не в глаза, но на украшенные многочисленными украшениями руки, которыми мужчина тут же начал выводить символы. Не свои — человеческие, язык жестов, которым тот овладел ещё задолго до Киды — непонятно как, непонятно для чего. «Добрый день, Кида,» — не мешали даже тонкие, словно вуаль, перепонки и длинные острые коготки. Русалки в своём истинном обличии были не способны говорить на человеческом языке, лишь издавать звуки, напоминающие, не то пение китов, не то трели птиц. И как ни вслушивайся в эту их песню, всё равно не сможешь различить ни единого слова. Да и есть ли в их языке слова? «Если не ждал, то для чего тогда пришёл в наше место?» — Анариель улыбнулся, приподнялся над водой, мощным хвостом сильнее взбудоражив море, вновь пачкая лицо Киды солёными брызгами. — Я хотел отдохнуть в тишине. Здесь очень спокойно. Можно подумать… о многом, — парень терялся, когда видел эти жемчужно-серые глаза так близко — когда они так смотрели было сложно думать о чём-то, кроме них. Дед был прав во всём, кроме того, что с хвостом была не совсем девица. Впервые Кида встретился с морским народом совсем юным, лет в тринадцать, когда отчаянно пытался накопить чуть-чуть денег на новую удочку. Она должна была сменить старую, отцовскую, которую Киде отдали сразу, как он смог держать её в руках. Вот только с годами та порядком износилась, в руке не лежала, да и рыба на неё попадалась какая-то несолидная. Новая же не первую неделю мозолила мальчику глаза своим блестящим ярко-зелёным удилищем в магазинчике прямо напротив их дома. И стоило рядом с ней появиться большой надписи «SALE», как Кида, пленённый её видом, осознал, что нужно действовать. Прихватывая какой-то пакет из-под фруктов, он мчался искать выброшенные на берег ракушки — фигурки из них всегда хорошо покупали туристы, а иногда ещё и давали денег сверху: «Такой маленький, а семье помогаешь. Молодец какой, » — говорили, всё норовившись схватить за детскую, немного пухлую щёку. И вот в один из таких дней, бегая босиком по берегу, он заметил вдалеке одного паренька, что пригрелся на солнце, наполовину погружённый в немного мутную от недавнего шторма воду. Такого же как он, разве что, может, немного старше. Такого ничего не стоило склонить побегать вместе с ним, за компанию, а заодно накидать в пакет ещё немного ракушек — за обещание дать опробовать новую удочку. Но подойдя поближе, желая нарушить чужой сон звонким голосом, Кида увидел лишь резко распахнувшиеся янтарно-чёрные глаз, а потом длинный тёмный хвост, будто акулий, который несколько раз мелькнул над поверхностью и скрылся где-то в волнах. С тех пор для Киды тот парень стал личным Моби Диком, только хотелось его не убить, а поговорить всего-навсего — тогда он и не знал, что «поговорить» у них не выйдет совсем. Разве что в следующую, уже не случайную, встречу припереть сопротивляющегося паренька к валуну и битый час пытаться выяснить хотя бы имя, по буквам: «Д-а-р-с-и-я». А потом проблема первого контакта решилась сама собой — Кида встретил его. Вернее, спустя пару лет странной дружбы Анариеля привёл недовольный Дарсия: им обоим порядком надоело изъясняться одними лишь рисунками и странными жестами. Анариель же умел «говорить», и ещё много всего, как выяснилось гораздо позже. — Поделишься тем, о чём ты хотел подумать? — глубокий низкий голос прозвучал как раскаты так и не начавшейся грозы. Кида вздохнул, чувствуя, как сердце само по себе начинает чаще биться, а взгляд — скользить вдоль плещущихся волн, из-за которых едва-едва можно было заметить тонкие щиколотки. Каких-то пару секунд назад они были золотым, переливающимся хвостом, завораживающим, волшебным, а сейчас не осталось ничего — сон, ушедшее наваждение. Такой была особенность морской знати — право жить меж двух миров, право выходить на берег без страха, говорить на так, как это делают люди. И сколько бы Кида ни спрашивал, сколько ни пытался выпытать хоть что-то, Анариель не рассказывал о том, сколько же таких как он могло быть здесь, среди людей. Лишь отмахивался. Придумывал различные небылицы, звучащие ещё более сказочно, чем дедовы байки. И всё же Кида был несказанно рад просто слышать этот голос. — Море очень красивое сегодня, — едва слышно произнёс парень, продолжая следить за движением водных потоков, лёгким, как крыло бабочки, но смертоносным. Стихия всегда была завораживающей. — Только оно? Кида не знал, что ответить, да и, наверное, в этом и не было никакой нужды: всё стало понятно по тёмным карим глазам, когда Анариель поднялся из воды — «один раз увидишь и никогда не забудешь уже». Вот если бы только получилось уговорить его сойти на берег. Насовсем. С кончиков длинных волос срывались солёные капли, очерчивая контуры сильного гибкого тела, что оплетали многочисленные украшения — жемчуг, золотые цепочки, одна из которых тончайшей линией проходила через всю грудь, соединяя две вершины. Парень самовольно коснулся губ кончиком языка, вновь чувствуя лёгкую солоноватость моря. Теперь он не был уверен, что он пришёл сюда только ради таких поцелуев. — Мне нравится, когда ты смотришь только на меня, — тонкие длинные пальцы легли на плечо, и пусть не было больше этих опасных длинных коготков, но отчего-то призрачный страх приходил каждый раз вместе с Анариелем. Верный спутник. Вечное проклятие. — Тебе не кажется странным ревновать меня к морю? — полушутливо спросил Кида, пытаясь найти ответ в жемчужно-серых глазах, но вместо него увидел разгорающийся всё сильнее огонь — ближе и ближе, пока горячие губы не коснулись его. И даже если бы это стало его последним поцелуем — как в тех старых легендах — он всё равно ответил бы. Не мог не ответить. Анариель целовался медленно, будто пытаясь вложить в это все чувства, что у него были, гладил по плечам и груди, прикрывал глаза, издавая звуки, похожие на довольное урчание. Наслаждался. Наслаждался и Кида, едва не свалившись с валуна, если бы не придержавшие его руки — слишком увлёкся, едва не подняв кучу брызг и не сбив мужчину с ног. — Может, слезешь отсюда, пока кто-то из нас не сломал ноги? — прозвучало с едва уловимой издёвкой. — У тебя есть полотенце или плед? — Нет. Я же сказал, что… — Кида осёкся, почувствовав, как пара пальцев накрывает его губы — «тише, молчи, это лишнее». Такой язык жестов был понятен любому человеку. Мужчина коротко улыбнулся, потянув его за руку в сторону берега. Песок казался золотым в лучах почти зашедшего солнца, такой же казалась и ещё влажная кожа Анариеля. Кида поймал себя на рассматривании ямочек на его пояснице, а ведь те не пропадали даже тогда, когда стройные бёдра вновь становились хвостом — в такие моменты парень не любил смотреть ему в спину. Но всё равно смотрел. — Сними футболку, не буду же я ложиться на песок, — его руки обвили шею, и Кида почувствовал, как вздымается чужая грудь. Из них двоих был обнажён лишь Анариель, но под его взглядом парень чувствовал себя куда более открытым и уязвимым — так, будто сама стихия пыталась затянуть его. Мокрая ткань поддавалась плохо, холодила кожу, скатывалась на спине из-за взявшейся откуда-то спешки — он ещё не был возбуждён, но приятное ожидание заставляло дышать сильнее и чаще. Сильнее и чаще билось и сердце — в груди, в висках, в животе, прохладными волнами по всему телу. Мужчина больше не мешал ему — смотрел за рваными движениями и улыбался, прищурив на солнце лисьи глаза. Кида разгладил липнущую к песку ткань, ощущая, как внутри него снова расцветает какое-то неописуемое чувство. Не страсть, но любовь — жгучая, испепеляющая и в то же время щемяще нежная. Он обхватил пальцами запястье Анариеля, потянул вниз, усаживая на тот кусок ткани, что заменит им постель в этот вечер. — И как у тебя только получается уговаривать меня каждый раз, — Кида, счастливый, смеялся, прижимая к себе немного прохладное после воды тело. Они уже привыкли общаться вопросами, на которые никогда не получили бы ответа. Они и так знали его, а долгие разговоры ни о чём лишь утомляли. Ветер становился сильнее с каждой минутой, волнуя море и охлаждая сильнее кожу — нужно было быть ближе, чтобы согреться. Настолько близко, что парень чувствовал каждый чужой вдох; он провёл носом вдоль гибкой шеи, поцеловал за ухом, едва-едва прихватил зубами мочку. Анариель всегда любил чужие прикосновения, любил заниматься любовью, любил, что всё внимание принадлежало ему. И люди тоже принадлежали. Полностью. Без остатка. Так, словно нет ничего в их жизни, кроме этого мужчины. Кида не мог винить его в этом — залюбленный и изласканный самой жизнью, тот от рождения имел право требовать этого. Таких как Кида может быть десяток. Второго как Анариель не найдёшь, ни на суше, ни в море. Рука проскользила вдоль спины нежным движением, изредка цепляясь за мешающиеся украшения, остановилась на призывно выгнутой поясницы, сжала сильнее. Практически до следов — знак собственничества. Пусть мужчина был таким, единственным, обожаемым, но парень не хотел делиться им ни с кем больше. Почувствовав крепкую хватку, Анариель порывисто откинул голову, шумно выдыхая на каждом поцелуе в подставленную шею, прикрыл свои жемчужно-серые глаза, елозил кончиками волос по предплечью. Кида не смог отказать себе в удовольствии поймать пальцами мокрые пряди, потянуть несильно, до довольного полустона, коснуться губами выпирающего кадыка. «Потрясающе» — подумал кто-то из них или сразу оба. Парень тоже закрыл глаза — не видеть, только чувствовать, как удовольствие накатывало также, как накатывали волны на песчаный берег, нежно и неторопливо, оставляя прохладный влажный след. Кида спустился мокрыми поцелуями до груди, чуть надавливая, чтобы уложить совсем не сопротивляющегося мужчину. И стоило только острым лопаткам коснуться ткани, как гибкое тело тут же отпустили, освобождая руки — теперь не нужно было придерживать его. Шум прибоя и крики чаек сливались на фоне в одну нескончаемую мелодию, в такт которой двигались широкие ладони вдоль стройной фигуры. Тёмная кожа сильно контрастировала с почти что белой, сияющей в свете вечерних лучей, то золотым, то нежно-розовым. Кида не видел этого, но представлял. Представлял, когда оставлял на груди свои алеющие следы, когда чужое обнажённое бедро крепко-крепко прижалось к его, ещё обтянутое мокрыми шортами, когда зубами потянул тонкую цепочку, соединяющую проколотые соски. Мужчина резко вдохнул, наверняка распахнув глаза и приоткрывая рот, словно рыба, выброшенная на берег. Так иронично, что Кида даже позволил себе ухмыльнуться едва заметно, выпустив украшение из зубов, вместо этого прильнув губами к проколу. Они несильно сжали самую вершинку, слегка сдвигая украшение, но и этого было достаточно для тихого умиротворённого стона. Стона, который мог сорваться только с человеческих губ. Свободная рука же ласкала иначе, поглаживая то крепкие бёдра, то подтянутый живот, ведя пальцами вдоль точёных линий. Всё ниже и ниже, почти невесомо и наверняка чуть-чуть щекотно, что можно было понять по тому, как едва заметно вздрагивали мышцы. Но совсем не они были конечной целью и даже не привставший после их нежностей член — им он займётся позже. Сейчас же пальцы скользнули дальше, туда, где должны были располагаться яички, но вместо них было горячее уже влажное лоно. Это было ещё одной особенностью, присущей Анариелю, уникальной и неожиданной, но меж тем возбуждающей до пятен перед глазами и горячих воспоминаний о том, насколько сильно билось у Киды сердце, когда он увидел это впервые. Ему приходилось спать с женщинами до этого, но Анариель женщиной не был — не было ни округлой груди, ни мягких ягодиц, только вход в тело чуть ниже основания привычного мужского члена. — Ты уже мокрый, — всё же открыв глаза едва слышным шепотом сказал парень, собирая влагу пальцами, совсем немного раздвигая чувствительные складки. Её всегда было куда больше, чем у обычных женщин, и Анариель, кажется, когда-то рассказывал, почему это так получалось — если бы только Кида слушал его, а не представлял себе всякое. — Говоришь так, словно сам не возбуждён, — голос изменился на полтона, пусть и оставаясь таким же глубоким — явное желание едва-едва пробивалось лёгкой дрожью на последних нотах. Анариель грациозным движением отвёл длинную стройную ногу в сторону, без капли стыда и сомнений; взгляд парня сам собой устремился вниз — туда, где вязкая смазка тянулась к кончикам пальцев полупрозрачной нитью, которая тут же порвалась, стоило отпрянуть чуть дальше. Они ещё раз встретились блестящими от возбуждения глазами прежде, чем Кида опустился ниже, пачкаясь в пылающем на солнце песке. Но ему будто было всё равно, он будто не замечал этого — всё внимание было приковано к блестящему от смазки месту между чужих ног. Он сразу же прильнул ртом к половым губам, чувствуя, как в нос ударил терпкий запах мужского возбуждения, смешанный с лёгким морским флёром. Язык проделал тот же путь, что до этого проделывали пальцы, лаская влажные складки, прошёлся между ними, напряжённым кончиком мазнув до самого основания члена, а потом снова и снова, вылизывая так, что в один момент капля смазки, перемешанная со слюной, сорвалась с подбородка. Кида отстранился, на одно мгновение, лишь для того, чтобы вытереть ладонью перепачканное лицо, но даже этой секундной передышки было достаточно, чтобы Анариель, будто бы совершенно естественным для него жестом, положил свою кисть на голову парня, сжимая своими длинными пальцами тёмные волосы. Притянул к себе, простонав так довольно, что этот стон эхом отозвался во всём теле. Кида не мог противиться его желаниям, нежно коснувшись губами места, где, будь Анариель женщиной, находился бы маленький чувствительный клитор. Член же ощущался совсем иначе — изящный, длинный, он тёк не менее обильно, чем вагина, наводя ещё больший беспорядок между его ног. В несколько поцелуев Кида поднялся от основания до покрасневшей головки, обхватывая её губами — он знал, насколько сильно заводило такое переключение от «женского» начала к «мужскому», и потому каждый раз откровенно пользовался этим знанием — ласкал по-всякому, используя рот, или пальцы, или свой член, доводя мужчину до сорванного от удовольствия голоса. Плотно сжимая губы, парень принял почти до основания, немного задержавшись так, и снова мазнул пальцами между его половых губ, оставляя кружить у входа во влагалище. Смазка обильно стекала меж ягодиц, бесстыдно пачкая чистую ещё с утра футболку — но, что тут говорить, когда собственное возбуждение уже мешало адекватно соображать. Втянув уже давно не пухлые щёки, Кида постепенно выпустил член изо рта, одновременно с этим войдя пальцами в тело мужчины, отчётливо чувствуя, как приятно то сжалось внутри. — Ты будто создан для того, чтобы принимать чужие ласки, — почти неслышно сказал парень, изнутри стимулируя ножки его «клитора» ритмичными движениями. — Даже женщины не получают столько удовольствия. — Тебе хватает наглости говорить о женщинах, пока ты занимаешься со мной любовью? — дыхание было неровным, неровным был и голос — срывался на каждом толчке внутри, продолжая слегка подрагивать. Здесь Анариель потерял всякую власть, но… Изящная, перепачканная в песке ступня проскользила по бедру вдоль мокрых шорт, оставляя грязный песчаный след, но не успел Кида возмутиться таким вольностям, как почувствовал приятное давление прямо на требующий внимания член. Сразу стало понятно, что мужчина даже не собирался капитулировать так просто. — Мстишь? — поддерживать темп не выходило вовсе, да и был ли в этом смысл, когда ему так откровенно намекали на желаемое? — Подгоняю, — совершенно без зазрения совести ответил Анариель, — тебе следовало бы поторопиться, если не собираешься справляться с этим, — он надавил стопой чуть сильнее, — самостоятельно. Кида простонал сквозь зубы, щурясь от того, как перед глазами снова прыгали солнечные зайчики — возбуждение ли, или всё же блики от золотых цепочек на желанном теле, это не было важно. Куда важнее было то, что терпение окончательно покинуло его. Парень отстранился, но лишь для того, чтобы вновь нырнуть рукой под чужую спину, переворачивая их так, что теперь Анариель лежал, распластанный на чужом животе, и смотрел на парня. Недовольно, с легкой тенью недоумения водил глазами по его лицу. Не понимал причины такой внезапной смены положения, прямо перед главным… — Я же говорил, что пришёл сюда, чтобы посмотреть на море, — выдохнул Кида, наклонив голову, будто пытаясь взглянуть на воду через чужое плечо. — Так ты почти не мешаешь. Анариель едва не задохнулся от такой наглости, приподнялся, словно раздумывая, как ему поступить, метался, но всё же устроился верхом. Так, что его член мазнул по крепкому прессу, пачкая его в естественной смазке. Кида удовлетворённо улыбнулся — разве мог он наслаждаться чем-то, кроме этого зрелища? — Знаешь, будь я возбуждён чуть меньше — развернулся и ушёл. И не вернулся бы, — но вместо этого, несмотря на властный тон, Анариель потянулся к чужим шортам; вслепую, даже не оборачиваясь — он прекрасно знал, что делал. Киде же оставалось только смотреть, поглаживая длинные ноги ладонями. Последние лучи закатного солнца обрамляли стройный, гибкий силуэт, заставляя длинные волосы едва ли не светиться. Анариелю не нужно было иметь хвост для того, чтобы выглядеть как нечто необычайное, божественное, удивительно манящее — можно было бесконечно описывать то, что он чувствовал сейчас, но не одно слово в мире не могло передать трепет в его груди. И оставалось надеяться лишь на то, что на языке русалок была мелодия, играющая в такт с биением его сердца. Чужое тело, изящно изогнувшись, приняло в себя твёрдый член, до самого основания, мягко и тепло сжимаясь вокруг возбуждённой плоти. Негромкий стон утонул в неожиданных криках чаек; Кида провёл ладонью по тонкой талии, возвращаясь в начало вечера, снова путаясь в цепочках, потянул Анариеля на себя, одновременно толкаясь бёдрами вверх. На этот раз он не имел право сбиться с ритма. Пока его собственный член скользил меж нежных от возбуждения половых губ, Кида обхватил рукой член мужчины, лаская так, что с каждым его движением чужие колени всё сильнее сжимали его бока. Он чувствовал их дрожь, чувствовал, как Анариель едва-едва удерживает вес своего же тела — склонялся над ним, мутным взглядом смотрел прямо в глаза, приоткрывал губы в звонких стонах. И парень терялся в своих желаниях — поцеловать его или же продолжить слушать их так, яркими, неприглушёнными, не считая шума крови где-то внутри черепной коробки. Мужчина тёк вокруг его члена, терялся, хватаясь за тёмную кожу плеч, царапая её своими ногтями — короткими, на счастье, Киде хватило и тех шрамов на спине, что оставил Анариель, когда они занимались любовью в его истинном обличии — к тому, чтобы делать это так, как делали сейчас, они пришли далеко не сразу. Верх доверия, верх удовольствия… Перед самым оргазмом Анариель всегда затихал, прикрывал глаза и, казалось, даже переставал дышать; дрожь стремительно распространялась от ног по всему телу — Кида ловил её пальцами вдоль позвоночника, у гибкой шеи и широких плеч. Влагалище несколько раз сокращалось внутри, а из члена выстреливала струя совершенно прозрачной, густой смазки. Вот только сейчас, будучи слишком увлечённым Анариелем и своими мыслями, Кида не смог выдержать этой приятной стимуляции, изливаясь прямо внутрь измученного удовольствием тела. Сведя тонкие брови к переносице, мужчина громко простонал, ставя этим стоном финальную точку — теперь оставались лишь шум прибоя и тихое, частое дыхание. Анариель приподнялся, соскользнув с члена, и Кида, невольно бросив взгляд на место их недавнего единения, заметил несколько густых белых капель. Немного стыдно, но это же Анариель уговорил его заняться любовью прямо здесь и сейчас, на песке, без защиты — какая тогда разница, раз в этом не было его вины. Сам же парень едва ли обращал внимание на неудобства, на то, как песок и камни натирают спину, а тёмная туча движется со стороны едва-едва алеющего после заката горизонта. — Ты сегодня чрезмерно наглый, — первым сказал мужчина уставшим голосом. Жемчуг в его волосах больше не искрился в лучах солнца, мягко переливаясь с трудом заметными огоньками. — Твоё счастье, что я не женщина. А ещё, что в хорошем настроении сегодня. Кида засмеялся. Ему больше ничего не оставалось, кроме как смеяться; он сжал пальцами чужое бедро, заглянул в глаза, пытаясь найти ответ на вопрос: «а что, если бы был в плохом?» — совершенно глупая привычка. Анариель уже говорил, что ушёл и не вернулся бы — правда это или же ложь, но говорил. — Совсем скоро начнётся шторм. Не хочешь переждать его у меня? — продолжая всё так же следить за взглядом, будто играя в какую-то игру. Кида заранее знал, что проиграет, но до сих пор пытался найти хотя бы какую-то лазейку в правилах, которые менялись каждый ход не по его воле. — Ты знаешь ответ, — Анариель улыбнулся. Растянул губы, хитро прищурил глаза — так, как умел только он один — поднялся на ноги, пряча лицо за развевающимися ветром волосами. Причудливые украшения на них звенели как колокольчики — мужчина сам делал их, своими красивыми умелыми руками, также как и остальные драгоценности на его теле. Настоящее сокровище, куда дороже, чем в легендах моряков. И его истинную ценность не мог осознать даже самый талантливый оценщик. Лишь Кида, только он. И всё же, как бы ни был красив Анариель, нельзя было позволить ему уйти, так и не дав ответ на вопрос, который вертелся на языке уже не один год. Кида вскочил следом, пытаясь попутно отряхнуть испачканные в песке шорты, подошёл чуть ближе, на пару шагов, что можно было протянуть руку и коснуться ещё горячего тела. Он слишком долго терпел, сейчас или никогда. — А что, если мне придётся уехать куда-то? — на одном дыхании спросил он. — Что тогда? Ты всегда будешь прикрываться тем, что там ты нужен больше? Твои ученики — не маленькие дети, тебе уже есть достойная замена, и она… Анариель совершенно обезоруживающе посмотрел на него через плечо, одним лишь этим взглядом прервав импульсивный монолог. — Я бы не осуждал тебя за твой выбор, — на секунду показалось, что у горизонта раздались раскаты грома. — Тем более, ты не уедешь. Ты же так любишь море. Мужчина лёгкими шагами подошёл к самым бьющим о берег волнам, отчего было ощущение, что вот-вот стройные ноги станут длинным золотым хвостом. Кида действительно любил море, смотреть вечерами на тёмные волны, приносящие смерть и разрушение, на лёгкий утренний бриз, на плескающихся у воды детей. Любил слушать моряков, возвращающихся в родные места, как долгожданных гостей. Но они оба прекрасно знали истинную причину того, почему молодой парень всё ещё оставался в этой небольшой деревеньке на краю Земли. — До встречи, Кида, — так и не обернувшись в последний раз, мужчина исчез в одной из волн. Вода лишь сильнее встрепенулась, сверкнув золотом перед тем, как снова окраситься в тёмно-синий, уже насовсем. Кида поднял испачканную футболку, вновь устремив взгляд в сторону горизонта. Уже давно сгнила та лодка, а дед больше не рассказывал свои глупые байки — Кида поверил бы сейчас каждому слову. Ведь прав был дед. Русалки сводят с ума своими поцелуями.