***
Племянница знаменитого капитана Францева, Софья Андреевна Расколова, была женщиной замечательной во многих отношениях. Она была умна, красива, энергична, прекрасно образована и творчески одарена – куда ни глянь, сплошные плюсы. Однако отставной капитан-полярник, ныне преподаватель морской академии, сослуживец и коллега её дяди, Фёдор Родионыч Крозенко, вздыхая о своей ненаглядной Сонечке, констатировал иное: куда ни кинь, везде клин. Потому что Сонечка, оказывается, была вовсе даже не «его». И дело вроде бы не в сопернике – как его тёзка из детской книжки, дядя Фёдор, который был «не чей-то, а сам по себе мальчик», так и Софья была «сама по себе девочка». И всё чаще Родионычу приходила в голову известная цитата: «Но есть у ней противная черта – она меня не любит ни черта». При знакомстве она была так мила, а когда Крозенко однажды загремел в больницу, с такой заботой и участием интересовалась его состоянием и даже носила ему апельсины, что он возликовал и решил, будто пользуется исключительным отношением. Но вот беда – оно оказалось совсем не исключительным. Соня с радостью принимала приглашение Феди сходить в кино и выпить кофе с пирожными на Невском проспекте, а на следующий день с кем-то другим уже шла в театр, а днём позже с кем-то ещё – на открытие выставки, лекцию или мастер-класс по написанию интерьерных картин акрилом. Притом к её «облико морале» претензий быть не могло, всё оказывалось вполне прилично, хотя бы в очевидном плане – по окончании очередной вылазки барышня Расколова тепло улыбалась, сердечно прощалась и отправлялась на такси к себе домой – то бишь, на Васильевский остров, на квартиру её любимых тёти с дядей, с которыми она до сих пор жила, несмотря на возраст тридцать с небольшими копеечками и не видела в том никакой проблемы, равно как и в своих разнообразных и многочисленных встречах. Она просто была очень общительна, любила культурную жизнь и новые знакомства. То, что её знакомство с Родионычем могло бы повлечь и какие-то обязательства, её также не заботило.***
На это дядюшке оставалось только виновато развести руками перед неудачливым воздыхателем, которому он сочувствовал, но посодействовать попросту не мог. Ведь, как говорится, насильно мил не будешь. Разумеется, ни о каком таком насилии – боже упаси! – речи не заходило. И не только потому что это шло вразрез с принципами Ивана Иваныча Францева. Его супруга, Евгения Ивановна, лишь усмехалась и с иронической прохладцей отмечала: - Ну а что? Соня у нас такая – на неё где сядешь, там и слезешь. – И не без гордости прибавляла: - У нашей девочки характер наподобие моего в каком-то плане. «Садиться» Иваныч не умел порой даже на нерадивых курсантов или коллег по кафедре, не говоря уже о такой норовистой персоне, как Софья. Правда, он иногда предпринимал попытки напомнить ей, что пора и определиться, потому что она давно уже и не девочка. - Кто скажет, что я мальчик, пусть первым бросит в меня камень, - фыркала она. - А ты вот не ёрничай, прекрасно ведь понимаешь, что я имею в виду. - И что? На этом можно было махнуть рукой, но Иваныч упорствовал: - Вот не заметишь, как тебе сорок стукнет. - И что? – невозмутимо повторяла Соня. – Сами же говорили, что в сорок жизнь только начинается. Почему это на вас распространяться может, а на меня нет? - Но ты... - Знаю! Тёть Женя тоже не мужчина, а за вас вышла в сорок три, и никто ей был не нужен. - Но всё-таки человеку нужен человек, - горько качал головой Францев, выдавая очередную цитату. Он ими порой и разговаривал. - Допустим, но не абы-какой. - А Фёдор Родионыч разве «абы-какой»? – праведно возмущался Иваныч, заступаясь за товарища. - Вовсе нет. Но он же не один таков, в конце концов. Допустим, дядь Вань, я выбираю, - уже чуть не закатывая глаза, говорила Софья. - Нельзя же всю жизнь выбирать! - Почему это ещё? И вообще, я хочу пожить в своё удовольствие. Вот только не вздумайте мне тут говорить, что «жить надо не для радости, а для совести»! – кривилась она. Тут уж было ясно, что разговор окончен – а мог бы и вовсе не начинаться.***
Равно как бесполезно было намекать на желание наконец-то уже понянчить внуков. Хотя бы и потому, что первой на очереди по внушениям должна была стоять не племянница, а дочка Эля. Но Элеонора Францева – названная в честь покойной матери – в ту пору защищала магистерскую диссертацию на факультете прикладной математики и старалась влиться в работу в сфере информационных технологий. Момент был ключевой, и Иваныч как преподаватель и как отец попросту не смел полоскать ей мозги – они были заняты другими важными вещами. Да к тому же он очень уважал её стремление к самостоятельности. От мамы Эля унаследовала яркую внешность и целеустремлённость, а от папы «капитанский», математический склад ума – притом она понимала, что в случае чего нет у неё богатого приданого, как у викторианской графини, и с самого начала решила торить себе дорогу сама. Тем же занималась и Соня – но почему-то именно её норовили, что называется, пристроить. Она обижалась – хотя бы потому, что вполне крепко стояла на ногах, будучи перспективным дизайнером интерьеров и порой получая заказы из «лучших домов Петербурга», как она сама с гордостью приговаривала. И чем это было хуже Элиного занятия? Та, вон, вообще занималась – чем? – играми! Виртуальными сражениями боевых кораблей. А Соня виртуально конструировала уютное и стильное жильё – и это приносило вполне реальный доход, честь и хвалу в среде заказчиков. И почему она в итоге заслуживала больших придирок? - Ну, кхм... – начинал мяться Иван Иваныч. – Пожалуй, у Эли всё-таки побольше времени... - Опять вы за своё! – взвивалась Софья. – Во-первых, а её-то вы вообще спрашивали, хочет она замуж или нет? Во-вторых, это эйджизм, вот как это называется! - Чего-чего? Какой ещё «изм»? - Дискриминация по возрасту! Как вам в шестьдесят годочков... - Ой, теперь уж ты не начинай, мне пятьдесят девять тогда было! - Неважно, я по правилам арифметики округляю! Так вот, вам на Землю Франца-Иосифа переться можно, и тёть Женя даже не против – а мне, когда я вдвое младше, распоряжаться собой нельзя? Ей-богу, дядь Вань, если вы так дальше цепляться вздумаете... Злые вы, уеду от вас! - Нет, ну что ты, в самом деле, - беспомощно лепетал Иваныч, видя провал очередной атаки. Никто на самом деле не хотел, чтобы Соня куда-то съезжала. Она всё-таки была – удивительно, но довольно хозяйственная. И с тётушкой не разлей вода. И вообще, что называется, прикольная. Хватало того, что Эля уже – добросовестно пытаясь изобразить сентиментальность при прощании с отцом на морском вокзале, но всеми фибрами своего чемодана стремясь за границу – умотала на ПМЖ в Финляндию. И опять же, держать её Иваныч не смел, но очень скучал и отмечал, что «гнездо опустело». Отъезд Софьи одобрялся бы только в одном случае – если б она съезжалась с женихом. А от таковых отбою не было – хоть какое-то утешение.***
Как человек осмотрительный и консервативный, Иван Иваныч придерживался мнения, что лучше всего кандидаты из знакомой, желательно приближенной к семье, среды. Особенно если это кандидаты наук. Хотя и аспиранты тоже мелькали в сфере притяжения. Пожалуй, до сих пор самым запоминающимся претендентом на руку и сердце Софьи Андреевны был подопечный Францева, Дмитрий Фицко. Бывший десантник, но притом удивительно интеллигентный молодой человек с головокружительной биографией, по которой можно было бы снять блокбастер – а заодно самый видный жених в академии. Как говаривала Евгения Ивановна со своим всегдашним хитроватым прищуром, эти двое точно имели все шансы стать звёздной парочкой инстаграма. Одним словом, внешняя фактура совпадала замечательно. Был и живой обоюдный интерес – так что сначала Иваныч уже едва не на третий день их знакомства, как типичная анекдотическая девица, нафантазировал себе идеальный брак и картину, как сам он стоит с иконой в руках и благословляет «своих детушек». Но не тут-то было – они не сошлись нравом. Вернее, некими мелкими гранями своих характеров они умудрялись так сталкиваться, что даже взаимный флирт постоянно оборачивался неловкими ситуациями, бестактностями, недоразумениями, изредка даже обидами – хоть и не смертельными, но «с осадочком». Уже не говоря о том, как им везло на нелепые ситуации из серии «нарочно не придумаешь». Да даже их знакомство началось с того, что на тесной парковке на Косой линии возле академии Соня неудачно выезжала с парковки и снесла зеркало у Диминой машины. Ору и ругани при первой встрече было достаточно, тем не менее, тогда промелькнула «искра, буря, безумие». Последнее проявлялось в том, как они порой проявляли друг другу знаки внимания: потянуть девочку за косу – а они у Сони были почти до пояса, либо дать мальчишке поджопник – а задница у Димы так его и просила, свидетельствуя о том, какое внимание он уделяет приседаниям со штангой в спортзале. Он однажды безнадёжно опоздал в театр и не отзывался на звонки, потому что с кем-то подрался на Троицком мосту и убегал от ментов, притом уронил телефон в Неву. Она когда-то опоздала, потому что в квартиру Францевых пытался влезть наркоман, поднявшись по газовой трубе, орал, бился до крови лбом в балконное стекло и угрожал – Соне пришлось вызвать тех же самых ментов, которых она встретила при полном параде, на каблуках и в вечернем платье. Всё это напоминало романтическую комедию с участием жутко обаятельных и привлекательных актёров – за которых, тем не менее, испытываешь испанский стыд чуть не каждую минуту экранного времени и не понимаешь, кто из парочки главных героев бесит тебя больше. Иваныч не выдерживал такого зрелища, а Софья и Дмитрий – друг друга. В итоге они решили, что лучше и не пытаться вывести отношения в романтическое русло, лучше уж остаться друзьями. Как ни странно, но это им удалось, хотя стиль общения напоминал постоянный троллинг, особенно с Сониной стороны. Кто не знал, решал про себя, что они типичные бывшие – а те только смеялись: - Скорее, неудавшиеся! Они кидали друг другу самые сомнительные мемы, а при встрече строили ехидные рожи и иногда затевали рискованные споры на «слабо» - оба щекотали этим нервы, но было ясно, что иных отношений между этими хулиганами не предвидится.***
Участником другой примечательной истории был – кто бы мог подумать? - аспирант Ваня Ивин. На самом деле, Софья уже успела перезнакомиться и пофлиртовать с половиной академической тусовки отдельной взятой морской академии, но этим было никого не удивить, тогда как именно от ивинских ухаживаний Евгения Ивановна, по её словам, орала чайкой (оказалось, не только она). И только Иван Иваныч Францев с комической серьёзностью качал головой и отмечал: - Не вижу ничего смешного. Его тёзка Ваня Ивин, с его истовым и наивным взглядом, бородкой а-ля молодой геолог романтических советских времён и неразлучной семиструнной гитарой и бардовскими песнями, был юношей во всех отношениях положительным. Ещё и искренне верующим. Вот тут уже Соня хихикала в кулачок и отмечала: - Это уже они с дядей Ваней словили друг на друга взаимный краш... – И прибавляла: - Но разумеется, всё во славу Христа! На самом деле, Иваныч и правда радовался, когда они с Соней на «Метеоре» отправились в Кронштадт и побывали в Морском соборе – и поставили свечки с молитвой о погибших моряках и об их собственной любви и верности – пускай изначально были сомнения, а наблюдалось ли со стороны Софьи и то, и другое. Но Ивин был однозначно очарован. Софья Андреевна – он даже из почтительных и нежных соображений именно так к ней обращался, да ещё и на «вы» - представлялась ему идеальной героиней русского романа. Ах, то, как она изысканно умела выражаться, как умела носить развевающиеся платья и вызывающе старомодные причёски – это было нечто... Она же наблюдала и забавлялась. Но в какой-то момент устыдилась и обдумывала, как же сказать этому божьему телёнку Ванечке, что надежда зыбка – точнее, в принципе отсутствует. В конце концов, трёх совпадающих констант, свойственных идеальному мужчине и наблюдаемых с детства – имени, мягкого характера и веры в Бога – недоставало, чтобы Иван Ивин – вот уже имечко, похлеще Дмитрия Дмитрича Фицко – показался ей достаточно привлекательным. Однажды они смотрели фильм «Идиот» по Достоевскому у Вани дома и пили чай с молоком вприкуску с овсяным печеньем, что Сонечка испекла прямо тут на кухне по рецепту Евгении Ивановны – так и было, без всяких экивоков и эвфемизмов. И тут Ивин отважился сказать Софье Андреевне, что она воплощает собой современный образец из русской классики. С его стороны это было очень смелое и красноречивое признание. На что Софья посмотрела на него долгим непонятным взглядом и как-то иронически, почти сквозь зубы, произнесла: - Иван Алексеич, но вы ведь понимаете, что русская классика априори подразумевает страдания? Тогда Ивин уставился на неё с недоумением. Возможно, в ту минуту математический склад ума подвёл его, и он не смог уловить чисто лирических, лингвистических тонкостей. Но вскоре у него хватило соображения сложить два и два. Увы, Соня была классической «эмансипе», и он, скорее, отказывался это видеть, нежели мог поверить сразу. И это было жаль. Оставалось только уважительно общаться с нею раз в неделю-две и на православные праздники слать ей красивые – а Соня за спиной говорила, что «всратые» - открытки в вайбере. Жаль было и Ивану Иванычу. Но оба тёзки, научный руководитель и аспирант, могли только сокрушённо покачать головой – если уж Творец создал такой арт-объект, как Сонечка Расколова, наверное, у Него был какой-то особый замысел. И всё-таки, узнав об исходе очередных едва начавшихся отношений из весёлой Софьиной болтовни, Иван Иваныч покачал головой осуждающе: - Вообще-то, грешно так себя вести. Софья не стала язвить на тему выражений – она понимала, что дядя употребил чисто религиозное слово как синоним выражению «крайне непорядочно» - в высшей степени. Но и на это она могла лишь пожать плечами. А потом на её пути появился другой персонаж с «достоевским» именем и флёром. Да. Фёдор Родионыч Крозенко. И это был уже, как говорится, совсем другой коленкор. Вот только Сонечка совсем не сразу это сообразила.***
В ту пору Иван Иваныч был ректором – притом совсем другой морской академии. В то же время было ясно, что скоро ему грозит увольнение – разумеется, по своему желанию. А чего было ещё ему самому, да и супруге, желать, если его так гнобили, да ещё и угрожали чуть ли не физической расправой? Увы, Францев оказался слишком честным и принципиальным и проявлял то, что называлось «слабоумие и отвага»: пытался пресечь сложившуюся годами систему коррупции и без зазрения совести исключал «золотых» сынков, которые не справлялись с учёбой, да и изначально того не хотели. Он на голубом глазу отказывался признавать установленный порядок дел и воевал за правду, борясь за честь и будущее российского флота. И моряк, и профессор он был заслуженный, в общем и целом курсанты его просто обожали, но что он мог сделать против богачей и силовиков, не обладая маломальскими связями? Правильно, ничего. Тем не менее, тот великолепный вечер в академии заставлял забыть о том, что Францеву грозит опала и что он для многих такая заноза – все будто решили расслабиться и получать удовольствие, и настроение это оказалось единодушным, даже удивительно. Разумеется, лёгкости атмосферы кое-что способствовало. На это торжество могли прийти жёны и подруги присутствующих моряков и блистали нарядами и улыбками, тогда как из колонок доносился расслабляющий и благородный джаз. Но главными звёздами вечера являлись Дмитрий Сергеич Ростов и Фёдор Родионыч Крозенко, которые только что вернулись с антарктической станции, до этого прочли несколько лекций в качестве приглашённых ораторов, а теперь наслаждались всеобщим вниманием. Правда, львиная доля его доставалась Ростову. Его рановато поседевшая, бурунами вздыбленная, но старательно уложенная грива интересным образом сочеталась с морской темнотой кителя, чёрные брови разлетались крыльями альбатроса, точёный нос так и просился на портрет чьей-то там знаменитой кисти в Эрмитаже. С ним Софья Андреевна выпила два бокала шампанского и выслушала немало интересных фактов про Южный полюс в духе советских книжек авторства всё тех же героев событий, но только причёсанных редакторами. Однако Дмитрий Сергеич и сам всё излагал красиво, бодро и гладко. А на Ивана Николаича, своего дядю, он не побоялся дважды огрызнуться за вечер, а потом и вовсе сделал вид, будто его не знает. Ростов-старший тоже был признанным полярником и ещё советской, опять же, знаменитостью в определённых кругах. Вот только характером обладал вреднейшим. Поэтому от него многие и открещивались – хотя не смели это сделать однозначно и окончательно, и в академической среде он обладал изрядным весом. Меньше внимания доставалось Фёдору Родионычу, хотя он его и заслуживал не менее Дмитрия Сергеича. Софье это бросилось в глаза, и она к нему подсела и начала участливо расспрашивать об экспедиции. Он загорелся, оживился и проговорил с ней целый вечер. Особенно ему грело душу то, что это не кто-нибудь, а племянница Ивана Иваныча – как бы он над ним ни подтрунивал постоянно, а они всё-таки тоже пуд соли вместе съели. Она лучезарно улыбалась, лицо её было прекрасно, а жесты непринуждённы. И казалось, будто она тоже им любовалась, хотя Родионыч объективно понимал, что не хорош собой: плотный, грубоватый, нос картошкой да на щеках следы оспы. Но он уловил, что у Софьи глаз художницы и она считает его интересной и интригующей натурой. Может, и нарисовала бы когда-нибудь? Этим тешился он, возвращаясь домой, в свою холостяцкую конурку на западной части Васильевского острова. Софья не вызывала у него пока что никаких плотских желаний, ему хотелось представлять, будто он офицер середины девятнадцатого века в мундире с броскими эполетами, а она встречается с ним на балу и кружится в вальсе. Как ни странно, но Родионыч интересовался танцами, в своё время лихо отплясывал под рок-н-ролл и диско. Но с Софьей хотелось плавно и церемонно кружиться в классическом танце, и особенно в его воображении засела «Метель» Свиридова.***
Он стал постоянным гостем в доме Францевых, хотя до этого вечно ему было не к спеху: то командировка, то экзамены, то статьи, то конференции, то составление нового курса, то ещё какая-то академическая муторность. Иван Иваныч и сам по себе был человек мягкий, и был в курсе всех проблем, что несёт в себе преподавание, поэтому не обижался. Больше тут возмущался Фицко. А Иваныч просто уже через какое-то время махнул рукой, но всё равно почти робко писал Родионычу: «Ну, что там у тебя сегодня? Не заглянешь к нам?» - и был готов к очередному оправданию. Однако теперь было другое дело, и Иванычу было приятно, да и его супруге, да и... Вот с Софьей Андреевной дело было не так просто. Ей в немалой мере льстило внимание Фёдора Родионыча, но его проявления не могли не забавлять. Человек возрастом за полтинник влюбился, как мальчишка, и даже его ухаживания, особенно поначалу, отдавали детскостью. Особенно это было пикантно на контрасте с его внешностью прожжённого морского волка, который, должно быть, не церемонился с женщинами – так можно было подумать. Но он чуть ли не смотрел ей в рот, как второклассник любимой учительнице, когда Софья принималась о чём-то рассуждать. Он приглашал её в кино или театр, а потом они ели пирожные в кафе «Север». Также гуляли по паркам, ходили в музеи – и оказалось, что Фёдор Родионыч неплохо разбирается в живописи, может, не как человек с художественным образованием, но имеющий устоявшиеся и обоснованные предпочтения. Сонины комментарии касательно символизма деталей того или иного полотна он выслушивал с интересом и, что немаловажно, пониманием темы. Нет, он совсем не напоминал узкого профессионала, который умён только в своей области, а остальное ему трын-трава. Затем он обязательно провожал её до дома и любезно раскланивался с Иванычами – как неформально звали чету Францевых – а потом ехал к себе. Он разоткровенничался о своём происхождении, семье и даже начал давать экскурсы в белорусский язык. Его Родионыч знал не в выверенном совершенстве, но болтал бойко, и наконец-то Софье стало понятно, откуда его дзынькающий, словно льдинки, акцент и странноватые слова наподобие «дюбка» и «шуфлядка». Впрочем, это больше было интересно Евгении Ивановне, лингвисту по образованию – но это также его привязывало к семье Францевых. Но Софья Андреевна отмечала, что это очень мило, когда он, играя с её именем, называет её Сонейка – по-белорусски это значило «солнышко». Федя дарил ей цветы – поначалу это были довольно безвкусные букеты, но когда он видел лёгкую иронию в её глазах, то терпеливо выспрашивал, а какой бы предпочла она и что с чем сочетается, а в следующий раз она с ноткой тщеславия замечала, как он учится, с вниманием учитывая все её замечания – иногда за это усердие его становилось почти что нежно-жалко. Равно и за то, как он «работал над стилем». Поначалу Родионыч выглядел, как будто шагнул на улицы из фильма «Служебный роман»: одевался прилично, так, как подобает типичному преподу, но без затей и с каким-то советским флёром. Потом в его гардеробе появилось элегантное пальто, длиннющий сливочно-белый шарф, лаковые туфли и брюки с такой стрелкой, что о неё можно было бы порезаться. Ну, и самое интересное – невесть откуда взятая чёрная фуражка без знаков различия, условно-гражданская, но явно намекающая на прошлую службу. Надо сказать, она была Родионычу очень к лицу. Софья отмечала про себя, что ей интересен сам эксперимент – и даже если не с нею, то с другой Федя уже будет на высоте. Но он продолжал любить именно её – всё так же трогательно и смешно. Он обнимал её несмело, гладил тыльной стороной ладони или кончиками пальцев, как котёнка, стеснялся поцеловать в губы, а когда до этого дошло, то сделал всё в «пионерском» духе, как посмеивалась Соня – мягоньким торопливым касанием с полуприкрытыми глазами, прямо как дядя Ваня на первое сентября, когда «благословлял» её перед очередной линейкой и учебным годом. Пришлось как-то преподнести ему урок смелости на набережной Мойки, и тогда Фёдор Родионыч обалдел. Софья чуть не рассмеялась, видя его растерянный ошалевший взгляд. И решила подбодрить: - Ну, просто я люблю тебя, Федечка. И он расцвёл, это было видно даже в сумерках. А Соня знала, что произносит эти слова не вполне искренне. Прошла ещё неделя, и Фёдор Родионыч явился в квартиру Францевых при параде, в новом пиджаке и винного цвета галстуке с тиснёным узором из турецких огурцов. Иванычи красноречиво переглянулись, сдерживая улыбку. «Наконец-то», - подумали они синхронно. Однако после разговора в дальней комнате Фёдор Родионыч вышел потерянный, как в воду опущенный. Лицо Софьи было невозмутимо и холодно. Лицо Ивана Иваныча, как обычно, явило сложную смесь эмоций, а взгляд в сторону племянницы говорил всё то же: «Право слово, грешно». А та всё так же безмолвно парировала: «И чё?». Ситуация была патовая. Два дня спустя Фёдор Родионыч не нашёл ничего лучше, чем напиться. Однако делать это он решил в компании своего лучшего друга Дмитрия Ростова, у которого так же не ладились дела на личном фронте – по крайней мере, можно было рассчитывать на понимание.***
- Ты прикинь, какая она прошаренная в академической теме? Ну... может, и не была бы профессорской дочкой, всё равно бы стыдила. А то, что я с тобой жопу в Антарктике морозил, похер дым ей, да? Не впечатляет! Ну, женщины порой такие, они, бывает, отказываются понимать, через что мы прошли. Война, льды. А ей бы звания и статьи с моим именем. И премии. Крозенко глотнул из целомудренной бутылки с колой, где треть составлял теперь виски. У Ростова была припрятана в пакете аналогичная. - Чё там тех премий, золотые горы купишь? Если думаешь, что меркантильная, так вроде да, а вроде непонятно – брала бы да за бизнесмена какого-то замуж кидалась бы. - Ей типа не замуж, она вся такая сильная и независимая, - скривился Ростов. - Ну, в постель. - Она и не в постель пока что. - А чё там у вас было? - Ну, сосались. - В смысле целовались или в смысле там это самое? Родионыч пьяно подмигнул, Ростов досадливо махнул рукой. - Отказалась. Я не заставлял. Такую ну хер заставишь, ещё потом заяву в полицию накатает. Такие с собой баллончик носят и потом гневные посты в соцсетях пишут. - Ну, есть такие вредные. - Да. - Хотя и я бы не заставлял, - пожав плечами, произнёс Крозенко. – Больно мне надо, чтоб против воли. Я вообще такого не понимаю. - Ну бля, мы что с тобой, звери какие-то? - Ну, нет. - Странная девка. И вроде по описанию твоему не хабалка злобная абсолютно. - Да не, я ж говорю, наоборот, такая из себя фифа и цаца. Твою чем-то напоминает. И вроде ищет любовь-морковь, а в итоге обламывает. Динамщица. - Писос, ну Димка, ты что. Ей одной твоей внешки не хватает? Ты ж по всем параметрам красава! Не я же! Фёдор Родионыч посмотрел на Диму и в очередной раз прикинул: вот если бы Софья встретила его, могла бы и увлечься – ни дать ни взять романтический викторианский джентльмен, только униформы и сабли не хватает. Ну, сейчас подбуханный, правда. Но они с Родионычем для того и встретились. Начали на Лиговском, продолжили на Рубинштейна, потом просто зашли в магазин и взяли две бутылочки вискаря ноль двадцать пять и колы разбавить – главное теперь было на патруль не напороться. Дмитрий Сергеич не то с досадой, не то с пренебрежением отследил Федин телячий взгляд, граничащий с влюблённым, и отрезал: - Федя, ну не тот аргумент. Её чё-то другое цепляет. Достижения ей надо. Подвиги. Да не, не просто подвиги, чтобы закрепление было. А ты знаешь, какая у меня жопа с этой академической сферой. - Да пошли они нахуй, ты открыл и исследовал всё, что можно было открыть и исследовать. - ВАК ты нахуй пошли. Сам огребёшь. Я сам понимаю, что конкретно проёбываюсь. Ростов тяжело вздохнул и сделал глоток горючей смеси. Мимо прошли парни в форме – он судорожно сунул бутылку в пакет. Оказалось, это были не полицейские, просто отъявленные любители стиля милитари – возможно, любители тяжёлой музыки. По крайней мере, они, как оказалось, оживлённо жестикулировали и что-то обсуждали и ничем не походили на блюстителей порядка. - Статьи у меня есть, но как только допишу, уже неактуально, другие темы в сборниках. - Ну, мы ж только вернулись... - Три месяца нормальный срок. И она видит, в какой я вечно запаре. И опаздываю всегда на свиданки. И был бы с этого толк всего. - Димыч, ну, может, не судьба, плюнь на это... - Да не могу я плюнуть. В целом она классная. И собеседница прекрасная, и соблазнительная, и красотка, я не могу. Как будто с картинки... - Журнала «Плейбой»? - А вот теперь тьфу на тебя, - разозлился Ростов. – С портрета музейного. Миниатюрная, платья носит офигительно, цвет морской волны ей к лицу, а причёска что Наташка Гончарова бы позавидовала... - Блондинистая? – вроде бы рассеянно спросил Родионыч. - Да, блондинистая, что твоя валькирия, а то и сирена, - с вызовом ответил Ростов. – Как она там кудри такие делает, не знаю, но чё-то прямо обалденное, как на машине времени у нам перенеслась. Ещё интерьерами занимается. То ли девушка, то ли видение. Было ясно, что Дмитрий Ростов безнадёжно влюблён. А также у Фёдора Крозенко начали проклёвываться подозрения. - А покажи-ка фото, - внезапно чётким голосом проговорил он. - Позавидовать хочешь? Хотя тут нечему... - А допустим. Ростов неловко выудил телефон из кармана куртки и начал тыкать в приложение инстаграма, наконец-то продемонстрировал фото, где эффектная барышня стоит на палубе ледокола-музея «Красин». - Ты... вы... Крозенко хотел для настроения глотнуть ещё колы с вискарём, но поперхнулся. - Это чё, Соня? - В смысле, Соня? – встрепенулся Ростов. - Иванычева племянница? Да, она. Ну, ты с ней тоже знаком. - Ближе, чем хотелось бы, - прорычал Крозенко. - В смысле?! - В коромысле. Я думал, она со мной встречается, а оказывается, с тобой мутит! Он вскочил так, что пакет с коктейлем упал на асфальт набережной, кое-кто бросил на них с Димой сомневающиеся взгляды. Но пока они вели диалог относительно цивилизованно, вызывать кого-то было рано. Тем более, их объединяло солидарное отчаяние. - Так она поэтому мне на звонки не отвечала? - Так поэтому ей тоже было некогда? - Вот это да! - Вот это номер! - Я не понимаю... - ...как у Иваныча вот такое выросло?! - Ебать, конечно... - Скорее, неебически... - И не говори... Ростов и Крозенко допили свои бутылки с ядрёной колой залпом, не заботясь о том, как будут добираться домой и начхав на приличия. Но когда они вместе шпарили по Троицкому мосту, то обсуждали между собою месть.***
Софья в этот вечер особенно тщательно подбирала аксессуары и красилась, пусть последнее и было ей не особенно необходимо. Евгения Ивановна наблюдала эти приготовления со смесью одобрения и скепсиса. Она была женщина зрелая, но тоже следила за собою тщательно. В то же время она не разделяла этих метаний, точнее, порханий – Соня сказала ей, что идёт в театр с Дмитрием Ростовым. Он тоже был мужчина хоть куда, но Ивановне было жаль Родионыча. А Софья только щебетала о новой постановке «Трёх сестёр» и обсуждала актёрский состав – и уже явно предвкушала, как отпишется в свой популярный блог о спектакле, да к тому же и яркие фотки в благородном антураже никто не отменял. А по прибытии на место её ждало не менее эффектное зрелище. В сквере на условленном месте её встречали целых два заслуженных полярника – Ростов и Крозенко – и лица их были мрачны. Хотя при этом вид изумителен – Ростов и так отличался вниманием к моде, а классический стиль интерпретировал умело. Крозенко тоже постарался – где ещё было найти такую винтажную шинель с блестящими пуговицами и такие мягкие бархатом отдающие перчатки? - Доброго вам вечера, Софья Андреевна, - сказал Дмитрий. - И вам не хворать, - автоматически отозвалась Софья. – Так вы оба решили уделить внимание Чехову? - Вам лично, скорее, - церемонно ответил Фёдор. - Да-да, совсем не Чехову, - отрезал Дмитрий. Он вынул из кармана билеты, и картинно разорвал их, и бросил в урну. - Так что же это?.. Мы же... - Пора покончить с театром, - произнёс Ростов. - Тем более, с цирком, - огрызнулся Крозенко. Софья растерялась, хотя неким холодным арктическим течением её уже начинала доставать суть, могли и подкоситься колени – кто бы мог подумать, что несгибаемую барышню Расколову могли достать какие-то там мужики? Которые и в целом-то плюнь да выкинь. Но Ростову и Крозенко она всё-таки симпатизировала, несмотря ни на что. На что именно? Времени сообразить не было. - О чём вы говорите? – возмутилась Софья. – Что это с вашей, именно с вашей, стороны тут за цирк? Дешёвая комедия. - Увы, с вашей, Софья Андреевна, стороны, оно так и ощущается, - прошипел Крозенко, повторяя Ивина, но агрессивнее. – Мы тут как будто дрессированные тюлени в ожидании рыбки. А вам смешно. Нравится над нами издеваться. Нравится выкладывать красивые фото и писать вдохновенные тексты. Мы надеемся на серьёзное отношение, а вы бравируете именно несерьёзностью и в том видите какую-то странную смелость и лихость. Софья ощущала, как это «вы» хлещет её сахалинским промёрзлым ветром, крошкой кидается в лицо. Не так было, когда Федя называл её по-белорусски Сонейка и сладко целовал в щёки – и называл на «ты». Ростов был так же готов говорить с нею. - Софья Андреевна, - сказал он, - вам вообще нужен в жизни мужчина? Если нет, это понимаемо. Вы восхитительная сильная женщина и профессионал, не стоит сомневаться о вашем будущем. Вы, так сказать, самостоятельная боевая единица. Но почему вы морочите нам голову? Барышня Расколова впервые за долгое время ощутила и стыд, и задумчивость. И посмотрела в лицо капитанам. - А может, вы хотели бы морочить голову хотя бы кому-то одному? Нет? Да? Двое – не жирно? Перед нею они оба стояли, насмешливо прищурившись. - Я не знаю. - Не знаете что именно? Кто вас привлекает? Крозенко и Ростов переглянулись. - Чьи носки хотели бы подбирать по комнате? – дерзко осведомился Родионыч. - Ну допустим! – вскричала Софья. – Не знаю! Вы оба классные, но я с вами обоими ну вот просто не представляю, как проведу всю жизнь, дети, этот быт с самопожертвованием – а я не хочу жертвовать, я просто хочу жить, как живётся! Софья в слезах опустилась на лавку и тут же принялась искать в сумочке салфетки. - А вас бы никто и не заставлял, - уже мягче сказал Ростов, - просто если бы и так, то с кем? - Откуда я знаю. Она была в полнейшем раздрае. И Крозенко с Ростовым изобразили то, что планировали. - Если у вас такая позиция, то у нас вполне ясная. Мы лучше станем встречаться между собою, чем с вами, Софья Андреевна. Мы друг друга знаем уже двадцать лет, Сонечка, - произнёс Дмитрий. – Пусть это и не всегда и не однозначно ценится больше, но мы с Фёдором единодушны. Может, от своего дяди вы слышали выражение «флотские утехи». Вот им и предадимся, потому что таких, как вы, нам не нужно. С этими словами они, демонстрируя откровенно наплевательское отношение к Софье, слились в поцелуе, который ничем не напоминал братский или традицонно-пасхальный. - То есть вы, это... Они не ответили. Потому что, как теперь было видно, оба были снова под шофе, но, может, и этого не требовалось, чтобы сделать то, что они делали. Точёный профиль Дмитрия с возмутительно контрастной красой сочетался с рубленым профилем Фёдора. - Подождите, и вы не смели признаться?! Вы из этих?! – вскричала Софья. Ростов усмехнулся: - Мы из моряков, дорогуша. - И мы умеем ценить товарищей, - прибавил Крозенко. - И тех, кто к нам по-настоящему по-доброму относится, мы уважаем и не играем чувствами. - Ну, и у нас же тут, как-никак, окно в Европу? Миритесь с этим, мисс Расколова. Миритесь. Был шанс, да упустили. - Так, Феденька, нам тут уже делать нечего, - елейным голосом проговорил Дмитрий Сергеич. - Пойдём на Лиговском где-то посидим? - Думаю, да. - Потом ко мне? – подмигнул Ростов. - Конечно, у тебя классная хата. А вы, Софья Андреевна, - насмешливо осклабился Родионыч, - передайте Ивану Иванычу, что финская уха у него отличная, штрудель прекраснейший, компот из брусники первоклассный – вот только я у него не появлюсь, потому что вас лично, Софья, мне видеть тошно. Они уже удалялись под ручку, и Ростов обернулся, взъерошив волны пышной седой шевелюры и белозубо улыбаясь: - Эх вы, Софья Андреевна! Такая умная и начитанная барышня, а народной поговорки не знаете: «За двумя зайцами погонитесь – ни одного не поймаете!»***
На этом можно было бы и закончить повествование, но поскольку всё это имело продолжение и нынче ситуация совсем иная, то стоит всё-таки рассказать. Софья растерянно смотрела в спины смеющихся Крозенко и Ростова. Потом зачем-то подошла к мусорке и посмотрела на белеющие там, среди бычков и обёрток из-под чипсов, ошмётки театральных билетов. «Это я всё порвала. Я всё испортила», - билось у неё в мозгу. И тут, как нарочно, словно в кино, начал накрапывать дождик. Теперь ещё для полного плезиру стоило бы печально под ним брести по направлению к дому – да ещё под соответствующую музыку. Однако дождик начал перерастать в ливень, и пришлось вызвать такси. Толкнулась мысль, что было бы неплохо послоняться по магазинам и посидеть где-то с чашкой кофе, чтобы вернуться в «нормальное» время и не вселить никаких подозрений. Но Соне уже было не до конспирации и не до самолюбия. Хотя оно-то, конечно, ныло – впервые отшивала не она, а её, да тем более таким вот двойным залпом. Однако, пожалуй, впервые за очень долгое время – если не вообще впервые в жизни – она понимала, что зашла слишком далеко в своих «опытах» и «исследованиях». Подобное, правда, пришло в голову не только ей. Совсем не ёжась от порывов ветра и холодных капель пригоршнями, Ростов и Крозенко шагали вдоль каналов и с удовольствием мокли под дождём. Сначала они хохотали и отвешивали друг другу комплименты в стиле: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын». Но атмосферные осадки постепенно остужали их пыл и действовали отрезвляюще – и исправлять последнее, зайдя в какой-нибудь бар по дороге, не хотелось, как ни странно. Друзья начали переглядываться совсем с другим выражением. Наконец, Фёдор Родионыч посмотрел на Ростова и проворчал: - Слушай, Димыч, а мы случайно не борщанули? - С чем? - С драматизмом. - А мне даже понравилось в духе какого-нибудь там Островского или Достоевского выражаться. - Да не, я не про то... - С поцелуем? Да ладно тебе, Федь! Будто мы ни разу ни в каких дебильных конкурсах и постановках за время службы не участвовали! Да и не смотрел на нас никто. Или боишься, что Сонечка теперь заимеет основания нас пидорасами обзывать? Нетушки, - жёстко и язвительно ухмыльнулся Ростов, - пидораска тут только одна! И пусть бесится, сколько хочет, будет ей наука! - Да я не про это! – с досадой воскликнул Родионыч. – Как-то вот... всё-таки жалковато её. Ростов остановился и критически воззрился на друга. Крозенко до этого вид имел мокрый, но залихватский, а нынче сник, и глаза у него погасли и стали цветом, как исхлёстанная ливнем Нева. - Эх ты. Любишь, значит? – покачал головой Ростов. - А ты? – с вызовом парировал Родионыч. Они оба надолго замолкли. Наконец, Фёдор Родионыч проговорил: - Давай так сделаем. Подождём. Если Софья всё-таки захочет прощения попросить, то пускай. А там посмотрим на её поведение. Может, и определённость настанет. Ростов усмехнулся. Видно было, какой определённости Крозенко хочет. Да он бы и сам, может, хотел... В любом случае, порешили, что, по крайней мере, утро вечера мудренее.***
Дома Софья не стала объяснять, почему вернулась рано и с таким убитым видом. Дядя с тётей из деликатности решили её не допытывать, лишь обменялись красноречивыми взглядами. Правда, Евгения Ивановна всё-таки обеспокоилась, когда Соня наотрез отказалась и от ужина, и от чая. - Да всё со мной нормально, я не заболела! – в ответ на замечание с тоской произнесла она и выдавила: - Просто... совершила крупную ошибку… - Ну, что ж. Захочешь – расскажешь, - пожала плечами Евгения Ивановна. Но Соня молчала. И день, и два. Потом начала потихонечку-помаленечку выспрашивать у Ивана Иваныча: а как там Фёдор Родионыч? Дядя посмотрел на неё долгим взглядом, так что было сложно сказать, то ли он ничего не понимает и силится сообразить – то ли понимает слишком много. Потому что в конце концов он произнёс тоном спокойным, но из его уст звучащим даже сурово: - Сонь. У тебя есть его телефон – вот сама позвони и спроси. Возразить было нечего. Всё было просто – и сложно в то же время. С пересохшими губами и бьющимся сердцем Софья Андреевна набрала знакомый номер и тревожно прислушивалась к гудкам. Когда Фёдор Родионыч поднял трубку, его голос звучал ровно и невозмутимо. Уж слишком ровно и невозмутимо. Все слова от страха выскочили из головы, она сперва замолчала, потом начала невнятно бормотать, так что Родионыч её осадил: - Софья, давай быстро, у меня такси под подъездом. - А... куда ты едешь? - В аэропорт. У нас с Димой через три часа рейс на Владивосток. - С Димой? – похолодев, пролепетала Софья. - Фицко, - снисходительно проворчал Крозенко. - Ах... – неосторожно выдохнула она и взмолилась: - Федь, мне надо с тобой поговорить! - Если что-то срочное – перезвони или напиши. Всё, я пошёл. С этим соединение тут же было разорвано. Похоже, случилось то, чего она боялась.***
Но тут же в Сониных глазах загорелись голубые огни, щёки залились румянцем, и она сжала кулаки. В следующий час или около того она лихорадочно твердила про себя, как заклинание, фразу не то из старого советского мультфильма, не то из какой-то детской книжки: «Врёшь, не уйдёшь!». Говорят, при стрессе и правда становится легче, если представлять себя киношным или книжным персонажем. Софья Андреевна, мчась на машине в Пулково, мысленно отметила, что утверждение спорное. Пульс у неё до сих пор зашкаливал. Звонить она не пыталась – во-первых, из соображений безопасности, во-вторых, разговор был не телефонный. Но хоть в чём-то Софья Андреевна проявляла уверенность: ни на парковке, ни в здании аэропорта она не терялась и сразу же рванула туда, где проходила регистрация на нужный рейс – помогало то, как часто они с Евгенией Ивановной куда-то летали. Зрение как будто бы обострилось до предела, и Софья Андреевна почти сразу выцепила в толпе плотную фигуру и светло-русую голову Фёдора Родионыча. Софья бросилась к нему и схватила за рукав, он дёрнулся и воззрился на неё с прохладным изумлением, как будто Софья и аэропорт – в противоположность истине – были двумя несовместимыми вещами. И она ощутила, как к горлу подкатывает комок, а в носу начинает предательски щипать, да и кругом была куча народу, но Соня махом выпалила: - Федечка, прости меня, пожалуйста! Я люблю тебя! Тебя и только тебя! Дура я была, не ценила того, что имею! Федь, у нас мало времени, я не знаю, смогу ли сказать всё, что нужно... Хорошо, заткни меня, если противно станет. Я попытаюсь от сердца сказать. Ты уж сам там думай, что с этим делать. Во Владивостоке или где угодно. Но я не могу... Послушай!.. Крозенко аж рот открыл. Однако лицо его начало стремительно светлеть, словно туча после грозы открывала ясное небо. Софья говорила и что-то ещё, сама не разбирая, но поток её бессвязных речей был прерван: Фёдор Родионыч подступил к ней, притянул к себе и мягко поцеловал в губы. Она обхватила его за шею и тесно прижалась всем телом. Родионыч был большой, тёплый и уютный. И Соня понимала, что в этот момент не сравнивает его ни с кем другим, не делает никаких прикидок. И он, видимо, делал так же, потому что даже ничего не произносил. Раздалось где-то над головами объявление о том, что продолжается регистрация на рейс Санкт-Петербург – Владивосток, и Соня открыла всё-таки повлажневшие глаза – пора и честь знать – и за спиной Родионыча увидела изрядно удивлённого Диму Фицко. «Ого, ничего себе у вас тут...» - говорил весь его вид. Делился с ним Крозенко своими переживаниями или нет, было плевать. Софья нехотя отстранилась и, изобразив непринуждённую улыбку, проговорила: - Привет, Дим. - Привет! - Это что у вас, конференция ведь очередная? Вопрос казался глуповатым с учётом того, как она примчалась провожать Родионыча. - Ага. - Когда возвращаетесь? - Через неделю примерно. Чувствуя, что это выглядит немного вызывающим, несмотря на невинность жеста, Софья Андреевна взяла Фёдора Родионыча за обе руки и взглянула ему в глаза: - Я буду очень скучать. - Я тоже, - расплылся в улыбке он. - Смотри там аккуратно, - подмигнула Соня, приходя в себя. - Всенепременно. Тебе привезти что-нибудь? - А я не знаю, чё там вообще есть прикольного. На свой вкус смотри. - Хорошо. Как мало было нужно для счастья. И для примирения. В эту минуту барышня Расколова приняла решение – и надеялась, что Крозенко тоже, притом симметричное. Но его улыбка, когда он уже направлялся к телетрапу с билетами в руках и сдав скромный багаж, напоминала «сонейка» - белорусское солнышко. Фицко усмехнулся Софье Андреевне со смесью иронического удивления и доброжелательности – поди пойми этого хитровыделанного аристократического десантника. Но Софья нашла и для него ответное выражение и воинственно скрестила руки на груди, хотя никакой войны не желала, только мира и верности. Фёдор не оглядывался – возможно, уже слишком погружённый в свои мысли, и практические, и лирические, одно не мешает другому у человека уравновешенного. А уравновешенности Соня была готова теперь способствовать. «Буду кидать ему самые милые мемы с рыжими котами», - утешительно смеялась она, наблюдая, как салатово-зелёный, весёлый самолёт выруливает на взлётную полосу, беря курс на Иркутск, откуда они должны были переправиться во Владик. Она теперь отсчитывала дни до прибытия.***
Конечно, друзья, здесь бы написать: «И жили они долго и счастливо». Разумеется, жизнь им ещё предстоит долгая, и в том нет никаких сомнений. Ведь и Федя, и Соня люди крепкие – даже, с позволения сказать, спортивные. Вот только характеры у них непростые. Поэтому ещё и рассказов об их перипетиях предстоит немало. Но – опять же, вспомнив классику, «если звёзды кто-нибудь зажигает, значит, это кому-нибудь нужно?»