«Хотел бы я знать, зачем звёзды светятся. Наверное, затем, чтобы рано или поздно каждый мог отыскать свою.» ©Маленький Принц
Синдзи уже догадывался. Старательно размышлял, как бы подстроить под себя спланированную ситуацию, крепко-накрепко поймать нужный момент, подловить его на этом. Синдзи успел убедить себя миллион раз в своём предположении, и то скользкое поначалу предположение незаметно под давлением времени превратилось в устойчивое мнение, что правда — вот она, просто нужно доказательство на глаза, чтобы раздражающе-загадочная дымка, прикрывающая нужную истину, бесследно испарилась и не появлялась вовсе. Синдзи как-то по удаче довелось застать мимолётное свечение огромных белоснежных крыльев — мощных, способных укрыть от совершенно любой напасти, по возможности готовых даже заменить одеяло и не дать места всецарствующему холоду. Глубоко поражал их размер, а рука по несбыточной воле сжималась в кулак, дабы справиться с невероятно сильным стремлением погладить ласково, осторожно пощупать. Синдзи видел магически оживающий, почти что погибший, молодой хрупкий цветок под завораживающе бледной и тонкой ладонью, заботливо источающей лёгкий свет, и возжелал взять пример с того цветка, начав впервые тянуться к жизни так же жадно, но только для того служили регулярные встречи и ночные разговоры под куполом мелких огоньков звёзд. Видел, как рядом с ним, ранее будучи в истерике, сразу успокаиваются маленькие дети, расплываясь в приветливой улыбке с ещё влажными, широко раскрытыми глазами, как дружелюбно подбегают уличные животные безо всякой опаски, что действительно заставляло снова и снова заглядываться на открывающееся перед взором зрелище. Сплошная уверенность в собственной безопасности наполняла кувшин спокойствия всех, кто встретит его, и уже доходила до прозрачных краёв, когда назойливое расстояние становилось меньше. Синдзи весь трепещет при его взгляде, даже краснеет слегка, но скорее не от смущения, а от поразительно быстро одолевающей бури чувств. Чистота находившейся вблизи души хорошо ощущалась на собственной и, можно сказать, даже отпечатывалась, причём довольно глубоко, затрагивала все постаревшие, давно не использовавшиеся, но в миг натянувшиеся внутри струнки и очищала от пыли. Это просто невероятно — и Синдзи из раза в раз взмаливается настолько горячо, насколько только позволяет его мелкое грешное существо, лишь бы блаженный момент не заканчивался, а бесконечно шёл шёл шёл. Его звали Каору. Имя означает «благоухать» в переводе, и действительно, в Каору оживлённо цветёт душистый росток счастливой жизни и бережной любви к ней, и что самое главное — если нужно, он готов делиться этим с окружающими его лилим — так он называл людей — поочерёдно отрывая по лепестку для каждого и не жалея нисколько, ведь на месте оторванных лепестков обязательно появятся новые, ещё пышнее и красивее прошлых. Восхищает. Синдзи знает его ослепляющее бескорыстие, с каким он улыбчиво приводил в порядок засохшие ветви омерзительно кривых деревьев одним невесомым прикосновением; его невинную доброту, плескающуюся в необычной алой радужке, с какой он обсуждал давящие на Синдзи проблемы, старательно подбирая нужный совет. Каору нравилась природа: как самая простая, в виде бесконечных зелёных лесов или надменно вздымающихся над всеми гор, так и природа человека, природа его чувств. Неспешно изучать лилим, глубоко задумываться, вежливо уточнять и часами читать про людей — его удел в свободное время. Каору в основном разглядывает всё со стороны — не от своего, пусть ещё и не совсем устоявшегося мировоззрения; в какие-то моменты можно с восторженным придыханием отметить уверенно, что любуется. Он словно загадочный инкогнито, не скрывающий при этом звучащего имени и выделяющейся внешности, по собственной натуре Божьего посланника беззаботно оставаясь где-то поодаль. И всё же порой Синдзи настороженно смеет на какую-то малую долю процента сравнивать себя с ним. Например сейчас — блаженно замерев у большого распахнутого окна и устремив острую стрелу надеющегося на что-то взгляда в усыпанное, точно веснушками лицо, ночное небо. И тут дело не в прямой схожести — просто так, в унисон смотря на крупицы многочисленных звёзд, таких малоизвестных и притягивающих, Синдзи, притаившись в виде гостя в тесной квартирке Каору и будто боясь эти небесные крапинки поневоле спугнуть, думает, что примерно так же ощущает себя и его недавний знакомый, с трепещащим интересом наблюдая за образом жизни лилим и стараясь в него плавно влиться. Если быть честным, иногда Синдзи хочет стать маленькой тысячной звёдочкой, освящающей путь лишь в тёмный период, и то, совместными усилиями с другими такими же, как и он, когда самая крупная, красивая, яркая и влиятельная звезда с тёплой улыбкой скроется за расплывчатым горизонтом. Он ждёт, когда сможет подняться немного ближе по уровню к нему, своему Солнцу, настолько же большому и согревающему, успевшему чудесным способом стать бесконечно любимым, безумно значимым и в то же время остаться невероятно далёким.***
— Тебе нравятся звёзды? — Каору слегка поднимает одну бровь и заинтересованно улыбается, очерчивая расслабленным взглядом, слегка прикрытым пышными белёсыми ресницами, вздрогнувшую фигурку Синдзи, статуей замеревшего с едва приоткрытым ртом у распростёртых небес. Синдзи — будто его только что вытолкнули с окна — в испуге вздрагивает и чувствует, как всевозможная почва вылетает из-под слабых ног, и всё тело, словно в результате неудачной химической реакции, растворяется где-то в пустоте. Господи. Ангелы всё же умеют пугать. — Д-да, — чуть ли не вскрикнув от испуга, залепетал Синдзи, почти что разваливаясь беспомощно от бешеного стука сердца, будто это и не сердце вовсе, а чьи-то тяжёлые ожесточённые удары молотком о уже покрывшиеся трещинами рёбра. — И подходи, пожалуйста, не так тихо, хорошо? Просто Каору, вроде бы, уходил в другую комнату в поисках второго одеяла, но в какой-то момент беззвучно подкрался и решил довольно неожиданно присоединиться к одинокой компании Синдзи за рассматриванием едва видных мизерных точек на чёрном фоне. «Это выглядит так, словно художник небрежно смахнул светлую краску с пушистой кисточки на полотно» — как-то раз ему сказала одна маленькая девочка на улице. — Прости, — Каору сводит тонкие брови и виновато улыбается, и его такого безумно хочется зацеловать. Но Синдзи, конечно, отмахивается от своих внезапных идей, точно от назойливых пылинок, не замечая даже, как черты мягко разглаживаются под согревающей алой радужкой. Икари по слабости воли позволил себе ещё буквально секундочку продлить удовольствие за рассматриванием такого красивого, аккуратного и во всех смыслах притягивающего лица, в конечном итоге всё же переведя взгляд обратно. Каору, на это незаметно встрепенувшись, в знак раскрепощённости невесомо коснулся чужого, немного сгорбленного плеча, ощутимо смущая этим второго. — Знаешь, — вдруг начал Синдзи, по привычке опускаясь на дно тревожности и отрицания своих возможных чувств к Каору в практическом незнании, как и чем продолжить фразу. Правда он вовремя подловил себя на этом; сомнения хотели было уже стиснуть его будущие слова стальной клешнёй по привычке, но он отогнал их от себя с раздражением, — когда я смотрю на небо, мне становится гораздо спокойнее. — Вот как, — очередная улыбка, но в этот раз с блеснувшей на губах загадкой, тронула Каору. Он, едва сощурившись в такт своему выражению, быстро глянул сначала на Синдзи, потом на открывшуюся умиротворённую картину за окном, а следом снова на Икари. — Мне кажется, что это в какой-то мере на тебя похоже. Синдзи на это только с утверждением хмыкнул, и благо спешащий в комнату полумрак успел скрыть его слегка покрасневшие щёки. Тем не менее, Каору замечательно чувствует сковавшуюся от смущения ауру, но отступать и не думает даже: — Я часто думаю о тебе в похожем ключе. Но достаточно было одного только «я часто думаю о тебе», чтобы по сознанию Икари прокатился мощный электрический разряд. Беспокойными волнами заиграл трепет в тёмно-синей радужке, и поднялся жестокий пожар на лице, будто забирая последнюю мягкость с сухих потрескавшихся губ, дрогнувших от ласкающих сердце слов. По правде, Синдзи тоже часто думает о Каору в определённом ключе. По правде, он и мечтать не мог, что Каору к нему с подобной фразой когда-либо обратится. А если на полную чистоту, то он каждую ночь представляет такое в блаженных снах и идеальных мечтаниях. Но он даже не брал в расчёт вероятность, что это всё, до боли им желаемое, по повелению Вселенной обратится в явь, и прелестно описанная в тоскующем разуме картина изящной птицей возродится с пленивших фантазий. — Честно, — Синдзи в волнении кусает губы, — то я тоже о тебе думаю… вот. Каору со всей присущей беззаботностью сохраняет всё то же открытое выражение, по ситуации добавив ещё и улыбчивую заинтересованность и слегка наклонив пушистую голову в немом вопросе «А именно?» — Крылья, — Синдзи резко схватился за край пижамной футболки, усердно занимая нервные руки первым попавшимся занятием, — я ч-часто думаю, что хотел бы снова увидеть их! Вся неловкость необдуманной тщательно фразы стала накатывать антарктическим снежным комом только спустя несколько секунд после сказанного, и то можно было сравнить с болевым шоком после удара мизинцем о тумбочку — со временем постепенно отступающим и дающим место ужасной сжигающей боли, которая появилась с самого начала, но просто не чувствовалась. И только сейчас до Синдзи дошли возможные последствия его слов. А что, если ему сотрут память о Каору, и он больше никогда не сможет вспомнить о нём? А он же не умрёт из-за того, что вообще узнал о таком? А вдруг Каору сейчас просто исчезнет? Чёрт, чёрт, чёрт. Что же он наделал?! Идиот, идиот Синдзи. — Когда ты… — ещё ни разу нельзя было заметить такого широкого, яркого и разнообразного спектра эмоций у Каору. Он стал похож на стремительно тонущего и впоследствии захлёбывающегося человека, который отчаянно пытался позвать о помощи, но вода упрямо попадала в нос и рот, мешая не то что говорить, а банально закричать — показать, что попал в беду. Остолбенев в полной беспомощности, он, вроде бы, хотел договорить, но, вдруг посмотрев на раскрасневшегося, как детсадовская девчонка, Синдзи, решительно привёл себя в чувства и спросил: — Ты точно уверен? Что. Разве такое не нужно скрывать и всячески отрицать, а? Вообще, сейчас прямо-таки самое время не на шутку задаться вопросом, как так сумела сложиться вроде бы испачканная в апатичных кляксах жизнь Синдзи, что в его максимально узком окружении появился кто-то новый, да ещё и заботливый, да ещё и важный ему, да ещё и нечеловек. И он, Синдзи, успел за кратчайший срок привязаться настолько, что истощённое сознание, несмотря на все приложенные усилия, уже не в праве представить своё существование без него, Каору, ставшему единственной путеводной звёздочкой. Только вот, наблюдая за томительным ожиданием в распахнутых внимательных глазах, Синдзи понимает, что пусть тот надоедливый запутывающийся клубок мыслей в его голове и имеет место быть, всё же дело не совсем в том, о чём он пытался мимолётно подумать только что. Синдзи, кажется, впервые захотел небрежно бросить свои доводы в бесконечно глубокую бездну и больше не разбираться, насколько ожидаем был ответ Каору и насколько необычная разворачивается ситуация; что дамба обыденности сдержать не может, а на что у неё сил хватает, ведь Икари и так проплавал в мыслях почти всю жизнь; момент — есть момент, и Синдзи похожих моментов слишком много упустил, словно садовых бабочек с пышными голубыми крыльями, непроизвольно расслабляя хватку в самом конце и обречённо наблюдая за отдаляющейся возможностью. — Уверен… Да! Одно шустрое мгновение — Синдзи не успевает моргнуть — и перед ним величественно распахивается, а если точнее, раскрывается, словно цветочные лепестки, пара пушистых и на вид очень мягких, но в то же время внушительных и до мурашек красивых крыльев. Синдзи едва сумел удержаться на дрожащих ногах с расширенными от восхищения глазами, не в силах как-нибудь пошевелиться или издать звук, будто боясь, что Каору вот-вот рассеится на какую-нибудь звёздную пыль или, куда хуже, распадётся прямо здесь на частички от неосторожного шороха. Каору, видимо, сам боится напугать Икари чем, раз вскоре предпринял решение сложить их за спину, но, что главное, не убрать вовсе. Синдзи отметил, что Каору в те считанные секунды был как самый дорогой музейный экспонат, как восьмое Чудо Света, как второе Солнце или даже сам Бог, а не лишь его великолепное творение. «Ты прекрасен» всё бьётся в мыслях и норовит по-хулигански сорваться с губ, но болезненный ком в горле перекрывает робкую фразу. — Каору, — Синдзи снова не знает, чем закончить предложение; он просто исступлённо совершает два плавных шага, и его будто намеренно в спину кто-то подталкивает, словно могучий ветер разгоняет маленький корабль, чтобы тот поскорее добрался до места назначения. И до всего того, что успело произойти, суть его знакомого была понятна, как дважды два, потому что Каору ещё не успел научиться хорошо обращаться с ложью и скрыванием чего-либо; «Он слишком наивен и искреннен для этого мира» — сердце разрывается, и почему-то так хочется обняться. Но, наверное, Каору ждал продолжение — чуть наклонённая голова и немного поднятые светлые брови говорили за себя. Трудно не заметить, что он очень замялся и, скорее, сам чего-то испугался,