Я (не) хочу тебя знать

— Друзья мои! — бодрый голос Гая, взявшего эстафету за первый тост, прогремел на все заведение. — Не бойтесь неудач! Неудача — это всего лишь шаг к достижению вашей мечты! Усердно работайте, и вы добьетесь успеха. Ни один человек не является островом, поэтому работайте со всеми, чтобы достичь целей! Потерпеть неудачу — это нормально, просто делайте все, что в ваших силах. Герой рождается благодаря упорному труду, самоотверженности и командной работе! Командная работа необходима для победы! В команде нет никакого «я»! Все это важно! Помните, что герой — ничто без… — Сколько он еще будет болтать? — промычала Анко по правую сторону от Какаши. В руках она слабо вертела масу, балансируя вращение таким образом, чтобы ни капля сакэ не пролилась куда-то помимо рта. О снисходительной улыбке ответил только не скрытый под протектором глаз. —…сила юности безгранична! С юностью приходят сила, энтузиазм и радость! Всегда будьте оптимистом, и вы достигнете своих целей! Никогда не прекращайте тренироваться, чтобы раскрыть свой потенциал! Сила юности вечна, как бессмертна наша дружба, благодаря которой мы все здесь собрались, чтобы…! — Отлично-отлично! — Генма спохватился и приобнял Майто за мускулистые плечи, перенимая эстафету. — Как всем известно, сегодня мы празднуем назначения джоунинами последних наших ровесников — Гекко, Райдо и Обито! —…за продвижение по службе! Пусть ваш упорный труд и самоотверженность приведут вас ко все большим достижениям! Не спускайте глаз с намеченной цели и всегда делайте все, что в ваших силах. Вы добьетесь успеха и осуществите все свои мечты! Я вас полностью поддерживаю! И пусть яркий свет вашей юности не угасает до…! — Ему точно еще не наливали? — уточнил Тензо, пташкой примостившийся по левую сторону от Хатаке. Ему еще нельзя было принимать алкоголь, но Какаши согласился взять кохая на общие посиделки, чтобы у древесника получилось скорее найти приятелей помимо самого копирующего ниндзя. — Что еще будет… — вместо Какаши ответила Куренай.       Какаши беззвучно засмеялся. Давно он не чувствовал себя так безмятежно, практически радостно. Только вот…       Он перевел украдкой взгляд в противоположный конец стола. Там Обито, видимо, оттачивал навыки гендзюцу на ожидающей своего часа чашке сакэ. Выглядел он еще более незаинтересованным происходящим, чем выражение лиц на горе каге. Кто все-таки смог убедить Учиху присоединиться к застолью — Какаши не знал, но испытывал странное, не поддающееся контролю облегчение вперемешку с завистью, потому что в последний раз он сталкивался тет-а-тет с бывшим товарищем два месяца назад на миссии, после которой их вовсе перестали назначать в общий отряд. Нет, ничего выходящего за рамки не произошло: они не подрались, не огрызались, завершили миссию слажено. Но весь день их преследовало тягостное молчание, монументальное, к которому не находилось смелости прикоснуться вибрацией голоса, потревожить. Быть может, Какаши единственный ощущал эту липкую зыбь, потому что Обито выглядел так, будто ему было все равно — без демонстрации ненависти или обыкновенного соперничества, без проявления интереса, ничего у Обито не осталось по отношению к бывшему товарищу. — Какаши, ты в норме? — Анко легко толкнула его в плечо, выводя из мыслей. Как оказалось, Гай успел закончить тост юности и многие уже осушили первые чаши. — Все в порядке, — поспешил убедить друзей, оказывающих нежелательное внимание, и залпом выпил спиртное, искусно избегая демонстрации лица. Только тогда сидящий рядом Тензо отхлебнул выданного ему сока. — Я никому не дам уйти отсюда трезвым! — внезапно пообещал возвеличившийся над столом Котецу. — Кроме тебя, малыш.       На фамильярное обращение Тензо не дернул и бровью. — Сам первым откинешься, — заворчал Изумо. — Я тебя отсюда уносить не буду, так и знай. — Что б вы знали… у меня вон какой опыт в алкоголе! — для убедительности Хагане всплеснул рукой. Наполненная сакэ чаша тут же отправила содержимое в полет.       Следя за образовавшейся перебранкой, Какаши снова заулыбался. Это было понятно даже со скрывающей лицо маской — нечасто у копирующего ниндзя глаза блестели без сияния кровавого шарингана. — Мою юность вам не обскакать! — внедрился Гай, почуяв соревновательный дух. — Какаши! Мой вечный соперник! — Нет… — промямлил шиноби, попытавшись скрыться от зоркого глаза друга. — Никто не отвертится! — к Гаю присоединился кто-то еще. Какаши больше не смотрел в их сторону, преследуя тактику «если я никого не вижу, то никто не видит меня». По крайней мере у Обито отлично получалось не награждать никого вниманием и не оказываться мишенью, за исключением одного Хатаке. — Любой уважающий себя мужчина однажды должен продемонстрировать свою толерантность к алкоголю! — Вообще-то тут есть и девушки, — возмутилась Митараши, почти что опершись на стол ступней, но вовремя одернувшись. — Эй, Юхи, покажем им?       Что там ответила Куренай, Какаши прослушал, вновь обратив внимание в конец стола, чтобы убедиться, что Учиха не скрылся под шумок в камуи. На удивление брюнет сидел на своем месте, подперев подбородок ладонью. Длинная челка скрывала покрытую шрамами половину лица, только один имплантированный серый — так похожий на его, Какаши, собственный — глаз наблюдал за сценой со вселенской скукой.       Как-то так хозяйка таверны и принесла огромное количество стопок. По правилам сдавшийся не имел права посягать на алкоголь до объявления победителя. Изначально Хатаке собирался сдаться через несколько расслабляющих чашек, но непослушный взгляд снова отыскал копну взъерошенных длинных волос. Что будет делать Обито? Уйдет? Каковы шансы, что он…       С громким «начали!» все похватали разделенные стопки и принялись глотать. Проследив за каплей, оставшейся на прорезанной шрамом губе, Какаши, словно зачарованный, одну за другой опустошил припасенные для него пиалы. Горло обожгло чем-то сладко-горьким — Хатаке совершенно не разбирался в алкоголе. Обито не переменился в лице, но словно плечи утратили лишнюю напряженность и поза преодолела некую скованность.       «Как быстро может напиться Обито?» — невольно подумал Какаши. Как бы поменялось его поведение? Из тех ли он, кто становится буйным, как Гай, и лезет в драку с первым встречным? Или из тех, кто веселеет и развлекается без оглядки, пока последние алкогольные пары не выйдут из организма? Или он, наоборот, становится особенно пассивным и быстро засыпает или не может сдержать спрятанные слезы? По правде, Какаши не знал даже собственного типа — напиваться вусмерть еще не приходилось, так как Хатаке был немногим младше остальных и сам стал совершеннолетним совсем недавно, — так что предугадать реакцию Учихи на алкоголь не получалось от слова совсем. И возникшее из ниоткуда желание напиться… — Какаши, не отставай! — Гай опустил тяжелую руку на его плечо и сел на место Анко, которая пошла что-то доказывать Котецу. — Не позволишь же ты мне так просто забрать победу?       Странно, подумал Какаши, видеть Гая таким собранным. Насколько он знал, Майто брало за секунды, и что таверна еще не была разрушена — большая удача. Или же результат прикладываемых усилий — вон как взгляд поплыл да стойка шаталась, словно зеленый зверь вновь оказался беззащитен среди морских вод. На счастье, зеленую пьянь быстро взял на себя Аоба.       Внимание снова вернулось к Обито. В расслабленной позе, все так же не отнимая ладони от подбородка, Учиха наблюдал за приятелями, выглядя совершенно трезвым. Вероятно, у него была высокая устойчивость. Против воли возникло желание понаблюдать за пределом бывшего товарища, узнать, каким он может стать в опьянении.       Когда подготовили следующую партию, Какаши принялся разливать, наполнив чашу Гая соком — тот бы точно уже не заметил подлянки. Стопка за стопкой конкуренты за звание короля спиртного отсеивались, в животе стало тепло, а под маской — жарко. Какаши окинул товарищей расфокусированным взглядом.       Гая удалось сморить, когда Изумо влил в него убойную дозу шочу, так что тот лежал, закинув ноги на двух виновников торжества — Гекку и Райдо. Котецу все еще боролся за звание, упорно наливая соперникам и отхлестываясь от опекающего Изумо, который при желании вполне мог составить достойную конкуренцию. Куренай и Асума уединились в углу стола, напротив Обито, и лениво ворковали, искренне веря, что никто не догадывался об их отношениях. А сам Обито… так и не изменился, даже взгляд, внезапно встретившись с расфокусированным Хатаке, остался твердым.       Какаши задержал дыхание. Глаз невольно расширился, выдавая удивление, когда Обито не прервал зрительного контакта, как делал всегда, стоило им оказаться в одном помещении.       Нахлынуло обезоруживающее желание, не испытываемое шиноби прежде. Воображение само рисовало назойливые картинки, в которых набравшийся инициативы Какаши подходил к товарищу, без слов прижимался носом к местечку соединения шеи с плечом, где запах концентрировался лучше всего. Обито не отталкивал, сидел послушно, перебирал твердыми пальцами светлые пряди почти невесомо и почти ласково. Не жалил чернотой взгляда, острием слова — был тем, кем Какаши хотел его видеть.       Но реальность представала противоположной. Хатаке не имел достаточно мужества, чтобы сделать столь стремительный шаг и принять с достоинством императивный отказ. Кто бы сказал несколько лет назад, что Какаши превратится в подобие брошенной собачонки — даже не засмеял бы — остряк почувствовал бы на себе всю силу райтона, но теперь… Теперь все было иначе, и Какаши чувствовал себя не просто брошенной, но и побитой бесхребетной псиной, что приползла бы к хозяину и подставила пузо под удар.       «Вот как…» — мысленно выдохнул Какаши. — «Значит вот какой я пьяный тип».       Окружающие звуки поутихли, а мысли стали громче. Грусть филигранно сплелась с безмятежностью, создавая странное ощущение спокойствия от въевшихся страданий.       «Минато-сенсей давно советовал поговорить с кем-то по душам, но…»       Дальше мысль затихла. Еще после нескольких покорных шотов щека с благоговением встретила прохладную деревянную поверхность стола, а тоскливый взгляд вновь обрел облюбленную цель.       Один… два… шесть… десять. Всего десять шрамов — три над глазом, шесть вдоль щеки и один — в уголке упрямо поджатой губы. Всего десять шрамов, в которых записана жизнь шиноби: отчаяние, боль, протест, в какой-то момент — безразличие. Десятью уродливыми рубцами стерли с холста личности солнечного мальчика, остался только он, недавно незнакомец, сегодня… а сегодня — никто — так, вроде, однажды Обито назвал себя.       «А мне они… нравятся», — успел подумать Какаши прежде, чем на упорный, заволоченный в хмель взгляд, наконец, ответили раздраженным.       «Что? — слабо усмехнулся Какаши. — Не нравится, когда на тебя смотрят?»       Словно прочел по взгляду, Обито прищурился и поправил челку. После этого движения остальное окружение окончательно стерлось из внимания копирующего ниндзя. Несколько лет назад Какаши в слезах обещал, что покажет Учихе мир. Сегодня он смотрел только на него.       Глаза прикрылись на мгновение, но его хватило, чтобы силуэт в темном одеянии исчез.       «Ох… ну конечно… Камуи…» — догадался Какаши, не находя энтузиазма оторваться от прохлады древка, особенно, когда кто-то увлек Тензо, что так слепо уважительно относился к нему. — Если хочешь что-то сказать — говори, — тембр прозвучал тихо и бархатно, но все равно словно взорвался в сознании ниндзя.       Будто на мгновение протрезвев, Хатаке резко подорвался, развернулся к говорившему, чтобы столкнуться — с десятью, печатью осевшими на сером лице. — Раздражает, — продолжил Обито, присаживаясь, где совсем недавно сидел Тензо. — Ты за словом в карман никогда не лез. — Ты тоже. — Ничего не изменилось, — ровно не согласился Учиха.       «Неправда. Изменилось… всё. И все». — Ты не ответишь, — развязанный алкоголем язык лидировал в гонке на право мнения. Осторожность на пару с гордостью лишь посылали безуспешно сигналы «стоп».       Красивые губы приоткрылись, словно Обито собирался что-то ответить, но Какаши ничего не услышал. Вскоре они вновь сложились в упрямо тонкую линию.       Но Обито не ушел. Без заинтересованности разлил еще две чаши, придвинув одну к собутыльнику, вторую — опрокинул, не поморщившись. Какаши без пререканий приспустил маску — Учиха, казалось, не обращал внимания, — и повторил движение. Шочу пошло ровно, словно рецепторы на время атрофировались от количества спиртного. — Ты не выглядишь нетрезвым, — потревожил молчание Хатаке, раз у бывшего товарища было благосклонное настроение. — Вряд ли когда-нибудь буду, — Обито окинул компаньона почти дружелюбным взглядом. — Слишком быстрый метаболизм, — и приподнял белоснежную руку в демонстрации искусственной части тела.       Не успев отказать себе, Какаши потянулся к белому запястью пальцами, обхватывая мягко в кольцо. Чужая ладонь напряглась, костяшки в сжатом кулаке побледнели сильнее, но неожиданно Обито заставил себя расслабиться, ожидая дальнейших действий подвыпившего Хатаке. — Ну? — поторопил Обито. — Что-то обнаружил? — Хмм… — промычал Какаши, зажмурившись. После притянул внезапно послушную руку ближе, уткнулся щекой в раскрытую ладонь. — Прохладная… — «но не холодная…» — А ты… — с трудноопределимой интонацией Обито запнулся. — Мокрый. Противно.       Хатаке заставил слипающиеся в сонливости глаза открыться, чтобы в упор посмотреть на дорогого человека. — Давно ты стал педантом? — А ты — неряхой?       Какаши улыбнулся глазами, находя забавными вопросительные ответы, к которым товарищ пристрастился. — Можешь снять, если противно, — пристально, насколько мог, Какаши посмотрел в чернь родного глаза, выглядывающего из-за пряди.       «Снимет? Нет? Не уйдет?» — с равнодушием, убежденность в котором сменилась надеждой на правдоподобность напускной эмоции, Хатаке впал в ожидание, не отпуская чужой ладони. — Хочешь снять? — с ударением на второе слово, снова вопросительно и опять непонятно о чем думая. Маска Обито казалась сейчас намного прочнее материальной — Какаши. — Хочешь снять? — с ударением на первое повторил. — Не пытайся играть со мной, — ощетинился Обито и почти вырвал руку из захвата.       Какаши, не отдавая себе отчета, прильнул обратно. От резкого движения зрение помутнилось, настигла дизорентация. — Хочу, чтобы ты снял, — молитвой под зажмуренными веками сорвалось с губ тихо и легко, как символ скрытой деревни огня, подхваченный дуновением ветра, символизирующим свободу. Гордыня капитулировала окончательно, и в глазах от повышенной сентиментальности — чтоб этот алкоголь — защипало. Внезапно стало мало — ладони на щеке, тихого голоса, прямого взгляда. Недостаточно, скупо, мизерно! До чего жадным до жалости и жалким от жадности он, должно быть, себя позиционировал.       Обито тихо выдохнул. Успокоился. Неловко шевельнул пальцами, одарив незатейливой лаской, а после отстранился.       Заторможенный, Какаши не успел испугаться потери контакта, когда двумя — указательным и средним — пальцами пробрались под края маски, прямо около шрама. Обито смотрел в глаз сосредоточенно. «Ты уверен?» — словно считал чужую мысль. «Уверен», — и Какаши прикрыл глаза в безмятежной смиренности.       Ткань поползла вниз медленно и неуверенно, открывая кусочек за кусочком бледной, спрятанной от солнца кожи. Прямой нос, острые скулы, поджимающиеся в девчачьем волнении налитые кровью губы, и ниже, много ниже, высвобождая дернувшийся нервно кадык. — Открой глаза, — услышал тихое Какаши, и следом слетел протектор, оставляя нагим, в ощущении беззащитности.       И он послушался — открыл глаза зачаровано, словно впервые видел полюбившееся даже с переменами лицо. Опьяненный — алкоголем и вседозволенностью — провел пальцами по десяти, прочертил с нежностью с самого первого, остановившись на последнем — в уголке губы, отражении горечи, сосредоточенной в сердце. — Перестань выглядеть так, словно собираешься поцеловать меня, — прошипел Обито и отвел взгляд. Крепким хватом вцепился в запястье, запретив исследовать карту тела.       Гетерохромные глаза распахнулись шире под гнетом сонных светлых ресниц. Замаячило в воображении аттрактивными идеями. Точнее — одной. Яркой, как полярная звезда, и кажущейся такой же далекой. Появившейся неожиданно и моментально улегшейся в уставе сознания, будто изначально ей там было место. — Какаши.       Настойчивый голос остановил на полпути. Хатаке обнаружил оба запястья зажатыми чужими ладонями. — Ты отвратительно пьян, — вынес вердикт устало Учиха. — Я отвратительно смел.       И подался вперед, черпнув этой смелости взаймы. Губы, горячие от алкоголя, столкнулись с чужими — полыхающими и отчего-то сухими. На поводу у чувств, первой мысли, язык смочил — сначала свои, следом — чужие. На кончике осело сладкой горечью шочу, а, быть может, то были его собственные, сладко-горькие, чувства.       Упрямые руки, преодолевая сопротивление, запутались в вороньих волосах на затылке, намотали густые пряди на фаланги, подушечками впились в кожу головы, принуждая, наклоняя — так, чтобы удобно повернуть голову и без присущей первому поцелую робости вторгнуться окончательно, разжав зубы и проникнув языком — навстречу чужому. Как в злачных книгах, но — иначе, не находя в памяти подходящих аналогий для описания накрывшей одухотворенности, легкости души в сладостной амнезии, затмившей реальность жестоко мира, в котором любимые руки — опущены вдоль тела, губы — податливы и лишены инициативы.       Таким был его первый поцелуй.       Сначала перестали буйствовать губы. С жадных, жалящих поцелуев перешли на легкие, порхающие и словно молящие об ответе, но, не получив желаемого, так и остановились поверх чужих, будто бы даже целомудренно. Следом ослабли пальцы, натянувшие пряди до боли, безразличной опытному шиноби. Истерзанную плоть покалывало, но лишаться жара, прерывать интимное касание отчаянно не хотелось. Какаши был способен слышать только собственное сбитое дыхание и загнанное сердцебиение, которое невозможно было скрыть от постороннего.       Обито отстранился на жалкие миллиметры и выдохнул устало через рот. Табун мурашек прошел от загривка к самому копчику. — Мы… — хрипло заговорил Обито первым. Руками все же нашел опору на чужих лопатках, а, быть может, то было проявление неприкаянной жалости. — Какаши, — отстранился и посмотрел глаза в глаза, словно в отражение — шаринганом в шаринган и мокрым асфальтом в похожий. — Давай поговорим, когда ты протрезвеешь. — А если не выйдет? — запротестовал Какаши ровным тоном. — Если не поговорим? — Это только от нас зависит, — Учиха тряхнул головой.       Какаши ничего не ответил. Ладони нашли пристанище на чужих плечах, отказываясь терять физический контакт. — Не сможем не поговорить, — продолжил Обито выровнявшимся голосом. — Тебе придется поблагодарить Асуму с Куренай и недоростка за то, что они куда-то всех утащили.       Какаши резко обернулся. На противоположном татами беспробудно спали лишь Гай с Райдо и Гекку. Всех остальных вывели Юхи с Сарутоби и, очевидно, Тензо.       Жгучий стыд окрасил щеки, шею и область ключиц в яркий румянец. Как много они видели? Кто и, главное, что? — Трезвеешь на глазах, — Обито усмехнулся, но не со злобой или горечью. Усмешка казалась почти сытой.       Такой Обито, с чертятами на дне разных глаз и смешинкой в сосредоточении горечи — прямо в ямке шрама на губе, пленил по-новому, как и каждая прежняя из вариаций ставшего загадочным Учихи. Привязывал к себе. Лишал воли и учил ей же. Заставлял чувствовать себя скованным и самым свободным. Учиха Обито, которого Какаши так отчаянно пытался узнать. И Хатаке Какаши, знания о котором Обито в отчаянии избегал.       Недавно — незнакомец, сегодня — никто. А завтра… Может быть, уже завтра петля разорвется, и в зеркале, наконец, появится отражение.       Какаши так решил.       А Обито сегодня не сказал «нет».