Аннексия

      — Этот сукин сын ещё и опаздывает?       У кабинета не так много однокурсников, но и те пренебрежительно морщатся на моё замечание. Лениво пролистывают какие-то конспекты и книги, не обращают никакого внимания на мой риторический вопрос. Стоят, смотрят сверху вниз, подчеркивая специально свое мерзкое отношение к привилегированным студентам, вроде меня. А сами себя считают высшей кастой этого мудацкого вуза и говорят глазами — смотри, сучка, мы поступили сюда САМИ, без мам, пап и денег, мы лучше, тебя, мы умнее тебя, мы…       Идиоты.       На пересдачу все равно все вместе пришли.       Прислоняюсь к дальней стене, закатывая глаза. Хер с ними. Напыщенным ублюдкам лишь бы вылить свою желчь — без разницы на кого. И вылизать зад ебучему профессору ебучего международного права. Устроить истерику на экзамене, придумывая сотню дебильных причин и ха- вот незадача- все равно отправиться на пересдачу.       И это — была одна из немногих причин, почему я чуточку уважала профессора Кеннеди.       Он был довольно неплох. В смысле, не то чтобы я пылала страстной любовью к учебе в целом. Но профессор довольно доступно объяснял на лекциях, давал достаточно материала для изучения. Не нагружал, как другие, кучей бесполезной информации и не требовал зубрить кодексы. Считал это самой бесполезной тратой времени — законодательство постоянно меняется и незачем запоминать то, что уже не имело силы.       Главное не знать, а знать, где искать.       Частенько повторял это на лекциях, прерываясь на тупые вопросы однокурсников. И когда очередная дура влюблёнными глазами смотрела на него, вечно сидящего в чёрном дорогом костюме, выглаженном с иголочки и начищенных туфлях, блеяла свой вопрос, он любезно отвечал на её вопрос по десятому кругу.       Бесило просто сдохнуть можно.       Я выдыхаю, закрываю глаза, стараясь успокоить нарастающую злость в груди. Какого хера старикан опаздывает? Заставляет ждать в душных коридорах, слушать бубнеж однокурсников, в миллионный раз повторяющих одно и тоже.       Голова по швам трещит.       Короткий гудок телефона заставляет открыть глаза. Короткая смска с пожеланиями успеха от Шона вынуждает нервно вздрогнуть и тут же убрать телефон.       Я игнорирую его. Просто игнорирую.       Шон был моим парнем. Пока ещё.       Я не любила его. Признаюсь. Да, я подлая сука. Да, я отвратительная дрянь. Но смотря на его темные волосы, неуклюжую походку и полные губы волком выть хотелось. Сама не знаю, зачем согласилась встречаться с ним полгода назад.       Но надо признаться, он красиво ухаживал. Исправно дарил цветы, водил по ресторанам и театрам. Уделял мне столько внимания, что устоять перед этим было невозможно, и я…повелась на это. На эту детскую и щенячью любовь ко мне.       Что скрывать, мне нравилось, когда меня любили. Кому бы не нравилось? Вот так непосредственно, отчаянно, с искрами в глазах. Мне нравилась его обожание, его восхищение. Я купалась в море ласки. И со временем привыкла к мягкому дряблому животу, неуверенной улыбке и двум минутам секса. Просто потому что привыкла быть любимой.       И горько об этом пожалела.       Приглушенные размеренные шаги слышатся за дверью экзаменационного кабинета. Щелкает замок, показывается светлая голова профессора.       Так ты все это время был там? Какой же пид…       — По одному, пожалуйста.       Студенты тут же выстраиваются в очередь, возбужденно переговариваясь. Я даже не двигаюсь. Всегда хожу последняя — моя стратегия никогда не даёт осечек. А в конце дня и после приема всех не сдавших, профессор уже устанет и не будет валить дополнительными вопросами. А если повезёт, может, денег возьмет или просто на отъебись тройку влепит.       Вообще похер.       Мятная жвачка во рту на вкус уже как помои. Оглядываюсь вокруг, но на урны наше хваленое руководство, очевидно, не расщедрилось. Снова закатываю глаза и подпираю ногой стену. Приходится лениво открывать рот, перекатывая жвачку во рту. Выгляжу при этом как уставшая шлюха.       Улыбаюсь собственному дурацкому сравнению. Плечи расслабляются, я смотрю на наручные часы — уже 20:30, а ещё сдавать гребаный экзамен, к которому я не готовилась ни минуты. После позора на прошлой неделе, когда отпустив неуместную шутку о моих волосах, он думал, что выглядит умно…       Пошёл ты нахер, долбанный профессор Кеннеди вместе со своими дорогущими туфлями. Можешь затолкать себе их в зад.       Злость охватывает меня, и я даже рада этому. В прошлый раз я промолчала, растерявшись, но сейчас воинственное настроение придавало сил. Трехэтажные маты укладываются по полочкам, выбирай — не хочу. Я злобно улыбаюсь, внутренне готовясь к борьбе, когда последний человек заходит в кабинет.       Я — следующая. Поджилки все равно предательски начинают трястись, холодные ладони потеют. Но я глубоко вдыхаю-выдыхаю, стискиваю зубы и приказываю себе не нервничать. Вытираю ладони о штаны и знаю — я сдам.       Просто…а хули нет?       Мысленно представляю, как захожу в кабинет и вижу склоненную над бумагами голову профессора. Блики от очков создают солнечных зайчиков на стене от заходящего солнца. Ручка недовольно постукивает по столу.       Он… красивый. Для своих лет. Не зря половина университета шлёт ему Валентинки на четырнадцатое февраля. Белая кожа, широкие плечи, наверняка подтянутый торс. Безупречная улыбка и манеры. Морщинки в уголках глаз, что становятся глубже, когда он смеется. Вечно этот деловой стиль — я даже не пыталась сосчитать, сколько галстуков он сменил за эти полгода.       Профессор Кеннеди джентльмен, наверное. Такому как он, даже сомнительные шутки прощали все. Его окружала невидимая аура…силы.       И власти.       Я поёжилась от собственных мыслей. Властолюбивый профессор Кеннеди… Да, наверняка он такой и есть. Надменный мудак, скрывающий за маской святости и добродетели свое настоящее эго, раздутое, размером с земной шар.       Не может же быть он настолько идеальным.       Последний студент выходит с сияющей улыбкой. Даже не замечает меня, стоящую в тени. Я сдерживаю порыв плюнуть ему в след надоевшую жвачку и захожу в кабинет.       — Присаживайтесь.       Голос спокойный, до охуения тяжёлый. Я замечаю это сразу. Профессор сидит за столом, записывает в бумажки что-то мелким почерком. Не поднимает головы даже, когда я сажусь напротив. Жду указаний, нервно потряхивая ногой и смотря в упор на профессора. Подмечаю мельком фиолетовые круги и злобно сжатые зубы, желваки ходят так будто он сейчас взорвется.       Толика паники проскальзывает, но я тут же беру себя в руки.       Неа. Не дождёшься. Хер тебе.       Проходит минут десять, пока он не откладывает в сторону табель. Убирает ручку в чехол, поправляет пиджак. Медленно, размеренно, никуда не торопясь. Складывает руки на столе и, наконец, поднимает суровый взгляд ледяных глаз.       — Тяните билет.       Я беру первый попавшийся билет, бегло читаю — в голове как назло ни одного проклятого словечка, связанного с темой в билете. Хмурюсь, делаю вид, что усиленно размышляю. Даже беру ручку и чистый листок, намеревался написать хоть что-нибудь.       Какого черта он так смотрит?       — Начинайте, мисс Грэм.       Он буравит меня ничего не выражающим взглядом, и я сжимаюсь под этим напором. Вся моя хваленая храбрость и смелость мгновенно улетучиваются, когда он наклоняется вперёд, поджимая губы и прикасаясь кончиками пальцев к подбородку. Ведёт, легко поглаживая, и ткань пиджака совсем немного натягивается. Чётко проступают мышцы, от него тянет апельсином.       Мне становится неловко.       — Я… — блею дребезжащим голосом, как одна из его послушных овец и самой противно становится. Мгновенно подбираюсь, свожу колени, снова протираю холодные влажные ладони.       Прочищаю горло, поднимаю глаза и уверенным тоном начинаю:       — Наиболее известные примером исторической аннексии является…       Говорю вроде бы невпопад и совсем не по теме билета. Болтаю, что знаю и помню с курса истории про оккупацию Европы нацистской Германией. Поднять глаза отчего-то странно не хочется, я смотрю чётко в его галстук, ни сантиметром выше. Чувствую, как уши начинают краснеть, от того бреда, что несу.       Сука, да влепи ты уже тройку и отпусти меня, наконец.       Профессор Кеннеди поднимается, подходит к окну. Краем глаза замечаю, что он чуть прикрывает жалюзи, и в кабинете становится ещё темнее. Мне становится жарко и душно от мысли, что я нахожусь здесь с ним совсем одна, за дверьми никого нет. Особенно когда он особенно отстранён и будто даже не слушает меня.       Я начинаю нервничать.       — Мисс Грэм, вы знаете разницу между оккупацией и аннексией?       Он прерывает меня спокойно и изящно, будто не слышал моей хуйни последние семь минут. Я оборачиваюсь, но он стоит у окна изваянием, наблюдая за заходящим солнцем.       — Знаю.       — И в чем же она?       — В том что…       Мозги кипят так, что волосы скоро задымятся. Я отчаянно вспоминаю все что знаю и не знаю по международному праву. Перебираю кучу терминов, пытаюсь вызвать в памяти немногочисленные лекции. Но от злости и нервов в голову ничего не приходит, и я решаю действовать наугад.       — В том, что при аннексии государство-захватчик обязывает выплатить…       — Неверно, мисс Грэм.       Так холодно, что я невольно дергаюсь. Чувствую спиной, как он поворачивается на каблуках своих ебаных туфель и подходит ко мне. Стоит за спиной, словно хищник, готовый напасть на жертву.       Сердце в животе делает кульбит и стремится куда-то к горлу.       — Вы пришли на пересдачу не зная элементарных терминов?       Уши уже горят, я чувствую как гнев заполняет меня, от того, что он не прилагая усилий заставляет устыдиться своего незнания.       Да знаешь, где я вертела тебя и твоё международное право, душный ты мудак? Вместе с твоим вонючим честолюбием.       — Я знаю термины.       — О, — надменно усмехается. — Я не заметил.       Чувствую, как его ладонь ложится на спинку стула. Через ткань блузы ощущаю горячее прикосновение, которого нет. Спинным мозгом чую его ровное дыхание, и запах апельсина уже настолько проник в лёгкие, что дышать тяжело.       Что за черт?       Я оборачиваюсь, стараясь скрыть гнев. Трусливо притворно улыбаюсь, намекая, что да, вот она я, ещё одна ваша тупая студентка. Каюсь. Поставьте тройку, а?       — Мисс Грэм, вы осознаете, что ваши… — он как будто задумывается, прикусывая нижнюю губу, обходит меня слева и встает прямо напротив, глядя сверху вниз. — Эмоции, скажем так, мешают реальной сдаче экзамена?       — Простите?       — Как и когда я успел вам так насолить, что вы буквально игнорируете мой предмет?       От его близости становится невыносимо. Я складываю руки на коленях в тщетных попытках унять дрожь. Взгляд серых глаз из-под очков буквально намертво привинчивают меня к стулу. Я невольно отвожу взгляд. Хмурюсь от того, что выгляжу как провинившаяся школьница.       Но уже тлеющая злость снова разгорается, и я тут же распахиваю глаза, смело глядя в свинцовые напротив.       Что он, нафиг, несёт?       — Я вас не совсем понимаю, профессор.       — Прекрасно понимаете, мисс Грэм, — мужчина снова подходит к столу, открывает журнал и начинает методично водить указательным пальцем по датам. — Например: 15 апреля, лекция в 8 зале, мисс Эшли Грэм отсутствует. Далее: 23 апреля, лекция в малом 2 зале, мисс Эшли Грэм отсутствует.       Профессор смотрит поверх своих круглых очков, и мне кажется, что он сожрать меня готов. Когда я умудрилась так вляпаться?       — 24 апреля, мисс Эшли Грэм присутствует, слава небесам, но вот незадача — не может ответить ни на один поставленный вопрос.       Кладет ручку с тихим щелчком, но мне кажется это самый громкий звук в кабинете. Помимо моего учащенного, сбитого дыхания, вызванного словами этого…этого…       — Вы все ещё думаете, что способны сдать экзамен?       Я не нахожусь с ответом. Сижу, как пришибленная, стыдливо глядя в пол и слушая эту ересь из его уст. Злюсь, так сильно злюсь, что щеки горят звериным синим пламенем и пальцы сжимаются до боли.       Ты прав, мудила, я не знаю ни черта. И знаешь, что?       Мне абсолютно, совершенно, до основания п-о-х-е-р.       Он ждёт ответа, высокомерно приподняв брови и сложив руки на груди. Я молчу из принципа и просто потому что не знаю, что сказать.       Что он хочет услышать? Что я тупая и простите-я-так-больше-не-буду? Что о-великий-и-могущественный-сраный-профессор-мне-начинать-умолять-тебя-поставить-ебучую-тройку?       Да никогда.       Моя огромная, такая же как его исполинское эго, гордость расправляет крылья и готовится обороняться.       — Профессор… — я сбрасываю всю надоевшую фальшь и просто хочу убраться отсюда лишь бы не наговорить лишнего. — Когда следующая пересдача?       А он смотрит, пронзает взглядом. Проникает под кожу и растворяется в крови, заставляя ту кипеть. Молчит специально, не отпускает меня, тянет время. Заводит ещё сильнее.       В голове мелькает мысль высказать ему все и убежать, громко хлопнув дверью.       Или задушить мерзким, до одури так ему идущим чёрным галстуком. Поцеловав напоследок. Или затрахав.       Стоп, что?       — Пересдачи больше не будет. Это последняя попытка.       Я не успеваю опомниться, как он встаёт, берет в руки дряхлый по виду талмуд и открывает. Идет к доске, берет в руки кусочек мела и пишет размашистым почерком.       — Мы придём к компромиссу, мисс Грэм. Надеюсь, что такое компромисс вы хотя бы знаете?       Не удостаиваю его ответом, все еще сидя в прострации от своих сумасшедших мыслей. Смотрю на широкую спину, плавный изгиб поясницы. Пиджак чуть поднимается и взору открывается подтянутая задница профессора в узких брюках. Перевожу взгляд на светлые волосы и лёгкую щетину. Чёткий овал подбородка, выступившие вены, красивые тонкие губы. Пальцы, испачканные в белом порошке, так ловко и быстро порхают по поверхности доски. В полу задушенном темнеющем свете кабинета нахожу его…       Нахожу его сексуальным?       Охуеть не встать.       — Я пишу термин, а вы — его определение. Ясно?       Киваю головой болванчиком и медленно встаю на ноги. Приказной тон действует словно плётка. Я знаю, что не напишу ни слова. Но послушно иду к доске, стараясь, чтобы дыхание не срывалось, и ноги не тряслись.       Прикусываю нижнюю губу, вдыхая поглубже и беру в руки мел.       Погнали.       Первое — оккупация. Это я знаю. Распиналась об этом полчаса назад. Придвигаюсь ещё ближе к мужчине, чтобы хоть что-то написать, но он не отходит, почему блядь он не отходит, поднимаю руку, чтобы начать писать. В голове мыслей ноль целых ноль десятых.       Могу думать только о его близости и гребанных цитрусовых. Замечаю, слышу эту электроэнергию, что трещит сейчас между нами. Или это только у меня в голове?       Не успеваю разобраться, как неконтролируемо поворачиваюсь и смотрю на его губы.       Почему они так красиво изгибаются в гнусной усмешке? И почему они так непозволительно близко к моим собственным, что я даже могу увидеть крошечные трещинки и почти ощутить их мягкость…       Боже, просто отвернись и напиши херово определение!       Сглатываю, с трудом проталкивая вязкую слюну в глотку. Поворачиваюсь боком к мужчине, напоследок мазнув взглядом по чёрному пятну галстука. Его кипенно-белая, выглаженная и накрахмаленная до охуения рубашка на контрасте слепит глаза.       Усиленно моргаю и в очередной раз смело сжимаю мелок.       Давай, Эшли, соберись. Это всего лишь долбанный профессор Кеннеди, ты видела его уже миллион раз.       И никогда — так близко.       — Приступайте сразу ко второму, мисс Грэм, — тихая команда звучит слишком громко в гробовой тишине помещения.       Я так и не поняла, что со мной произошло. Тело лихорадит, сердце в груди стучит слишком волнительно, не успеваю дышать. Каждая клеточка тела сосредоточена на стоящем за спиной мужчине. И я начинаю замечать любое его малейшее движение.       А он стоит только и надсадно хрипит слишком близко. Почти интимно. Почти вплотную. Так не стоят профессор и студент на экзамене.       Так стоят наглухо отбитые любовники, готовые трахнуть друг друга прямо здесь и сейчас.       — Что будет, если я не сдам этот экзамен?       В горле пересохло, я с трудом выдавливаю слова. Жду ответ. Сердце стучит так гулко, словно вышагивает марш. Грудина начинает болеть, и я даже, кажется, зажмуриваю глаза. Вся обращаюсь в слух.       И когда тихое шуршание атласной подкладки его пиджака раздаётся совсем рядом, невольно дергаюсь.       — Тогда я буду ставить вопрос о вашем отчислении, — громкий шёпот прямо в ухо. Слова остаются на кончике языка. Адреналин в крови кишит громадной волной, я думаю, что если он подойдёт ещё немного и коснется — я отключусь.       Или сбегу отсюда ко всем хуям. Напьюсь и забудусь. Ещё не решила.       — И что же делать?       Боже, что ты творишь, мелкая дрянь, ты же просто его провоцируешь.       Слышу, как он усмехается и кладет, блядь, свои невозможные, покрытые венами, руки по обе стороны от меня. Я закрываю глаза. Кислород в лёгких давно закончился, я просто дышу этим спертым электричеством между нами.       — Вы можете…на практике ощутить всю разницу, мисс Грэм.       Делает маленький шажок, и я чувствую, как он совсем немного, почти неощутимо, прислоняется ко мне. Шумно вдыхает запах моих волос, и я вижу как его пальцы сжимаются, крошат мелок в пыль.       Сука, что вообще творится, у меня сейчас мозг, нахрен, взорвется.       — Вы же хотите сдать экзамен?       Его голос льется густым вязким мёдом между моих ног. Я отклоняюсь назад, уже сильнее прижимаясь к нему задницей. Не могу себя сдерживать, выпускаю из закушенных, наверное, до крови, губ короткий еле слышный полу стон-полу всхлип.       Ощущения настолько приятные, что крышу сносит до основания. До фундамента, до ебаного центра земли.       Мне хочется в сто крат больше.       — Очень хочу.       Я делаю движения бедрами вверх-вниз. Чувствую его член сквозь дорогущую ткань чёрных брюк и прижимаюсь ещё сильнее, надеясь захватить ещё больше пространства его тела.       Совсем наглею, когда кладу голову ему на плечо, но профессор Кеннеди неожиданно сильно и резко придавливает меня к доске.       Я ахаю от нахлынувших ощущений.       — Мисс Грэм… — ведёт губами по изгибу плеча, подбираясь к покрасневшему уху; дышит надсадно, голос хриплый от похоти, но я наслаждаюсь каждым сказанным словом. — Разница аннексии и оккупации в том…       Он толкает меня вперёд, и я прислоняюсь щекой к пыльной доске. Пытаюсь схватиться, но он покрывает мою спину всей своей грудной клеткой — не сбежать, даже не двинуться. Делает уверенное резкое движение тазом, окончательно выбивая остатки адекватности из моего заплывшего страстью сознания.       Чтоб меня черти драли, как же я хочу, чтобы это не заканчивалось.       — Что, при аннексии государство-агрессор распространяет свою юрисдикцию на захваченные территории, а при оккупации… — мой стон сквозь плотно сжатые зубы прерывает его, когда профессор просовывает руку между мной и доской, накрывая ладонью грудь.       Все тело дрожит, я чувствую себя сумасшедшей. Сумасшедшей изголодавшейся сучкой по мужчине, по хорошему сексу, по ощущению чужого тела на себе.       Теку от одного только осознания.       — Нет.       — Да…       Одновременно на выдохе. Когда его пальцы сжимают сосок, и он прикусывает шею, я теряю контроль.       Я хочу его ещё сильнее. Голова идет кругом от понимания, что мы не запреты, что в любой момент сюда может зайти кто угодно, хоть Папа Римский.       Скандал, слезы, крики. Его увольнение и мое исключение. Позор и клеймо на всю жизнь.       Это действительно стоит того?       Чувствую как ткань белья уже насквозь мокрая и тёплая. Как его уверенные движения заставляют меня умирать, распадаться на мелкие кусочки и плавиться у его ног.       Ты мерзкий сексуальный маньяк, как же я хочу, чтобы ты меня трахнул.       — Вы уяснили разницу между этими терминами?       Я пытаюсь вырваться, чтобы найти его губы, но он крепко держит меня. Просовывает свою ногу между моих трясущихся и я млею. Хныкаю, почти насаживаюсь сама, трусь чувствительным местом о его колено.       Не хочу представлять, как выгляжу сейчас. Мне слишком хорошо и мало. Мало всего этого, мало его прикосновений.       Хочу чувствовать его внутри.       — Да, профессор, — двигаюсь рывками, с такой яркостью имитируя секс, что щеку начинает натирать жёсткая поверхность доски. — Вы замечательно объясняете материал.       Он ухмыляется одними губами и, наконец, отпускает меня. Убирает колено, отходит на шаг назад, и я тут же поворачиваюсь, впервые встречаясь с ним глазами.       Скажи, что на этом мы закончили, и я прострелю тебе башку, сволочь.       Тело ноет и болит, требует его незамедлительного вмешательства. Я смотрю глазами, полными непонимания и растерянности и вижу только хитрое море льда в его глазах.       — Думаю, надо закрепить.       Кладет ладони мне на плечи и легко надавливает, заставляя опуститься вниз. Я послушно опускаюсь на колени, не отрывая взгляд, но живот подергивает от страха.       Я сто лет никому не делала минет.       А если…       — Мисс Грэм, вы же понимаете, что терминами все не обойдётся?       Прекрасно понимаю. Ты себе не представляешь, насколько я, блядь, это понимаю.       Не дает мне ни единого шанса, и я робко тяну пальчики к его ногам. Веду ладонями медленно, насколько хватает выдержки, слежу за каждым его движением. Хочу увидеть реакцию и эмоции, такие же сильные как моё желание.       Хочу чувствовать свою власть, пускай я и на коленях.       Невольно облизываю нижнюю губу. Мелькает мысль о том, что еще не поздно проснуться. Встать, обматерить, дать пощечину и написать заявление в деканат на непристойное поведение и склонение к сексу со стороны преподавательского состава. Выйти из душного университета или, нахер, отчислиться.       Ебаное международное право.       Он помогает мне расстегнуть ремень, но я почему-то медлю. Смотрю в глаза, открываю рот и закусываю нижнюю губу. Улыбаюсь, когда он втягивает со свистом воздух от моих первых касаний сквозь ткань.       Давай, да, страдай. Хороший мальчик.       Снова облизываюсь и придвигаюсь ещё ближе, уже хочу расстегнуть первую пуговицу, когда...       — Профессор Кеннеди, я хотел уточнить…       Дверь открывается настолько быстро и резко, что я не успеваю понять, как оказываюсь под столом. Голова болит от внезапного удара, я даже толком не помещаюсь здесь. Но тело само приняло решение, и я только сижу, свернувшись в три погибели и не издаю ни звука.       Сердце заходится безумным танцем страха. Все возбуждение как рукой снимает, я могу слышать только безумный поток крови в ушах. Профессор Кеннеди уже сидит, закрывая меня своими длинными ногами, хотя сплошной стол и так скрывает достаточно.       — Что-что мистер Ренделл?       Его голос охрип, ломается и мне становится почему-то до ужаса приятно это слышать.       — Хотел уточнить насчёт пересдачи — вы так и не занесли табель. Надеюсь, все сдали без проблем?       — Ах это… Да, кажется, все сдали.       Слышу как ректор подходит к столу, и молюсь всем богам вселенной, чтобы не он услышал моего дыхания, не заметил присутствия еще одного человека.       — Ох, а это что?       Бумаги на столе предупредительно шуршат, и я вижу как Кеннеди чуть наклоняется вперед.       — Кажется…мисс Грэм забыла зачетную книжку.       Блядь. Сукасукасука…       — Ох, она была так рада, вероятно, да, забыла, — профессор Кеннеди нервничает, болтает без умолку. Заговаривает зубы мистеру Ренделлу, а у меня поджилки от страха трясутся.       Хочется на пару минут стать невидимой.       — Отлично, я тогда заберу её и табель, завтра передам лично в руки. Зачетная книжка такая вещь, знаете! С ума сойдешь восстанавливать, если потеряешь.       — Отличная мысль, благодарю вас, мистер Ренделл.       Отличная мысль?! Просто восхитительно-охуительная, если я правильно понимаю. С учетом того, что ты даже оценку не поставил!       Мужчины еще обмениваются любезностями пару минут, и Ренделл уходит, аккуратно прикрывая дверь. Я сижу, всё еще боясь даже вздохнуть, жду непонятно чего и даже не хочу шевелиться, когда слышу усталое, будто вымученное:       — Вылезайте, мисс Грэм.       До крови из глаз не хочется покидать мое импровизированное убежище. Понятия не имею, как теперь смотреть ему в глаза. И не хочу думать о том, что это за ебаное помешательство было десять минут назад.       Если ты думала, что не сможешь пробить дно собственному долбоебизму, то вот оно. Наслаждайся.       Я вздыхаю украдкой, нахожу в себе последние силы и аккуратно вылажу из-под стола. Смотрю на мужчину, не знаю куда себя деть. Момент безвозвратно упущен. Хочется выпрыгнуть в окно или повеситься на галстуке.       Лишь бы не видеть этих разбитых глаз.       — Неплохо вы принимаете пересдачу, а?       Сарказм как способ защиты, попытка вернуть все в свое русло. Он — ненавистный профессор, а я — бестолковая студентка. Попытка забыть, что было между нами, перестать видеть его таким. Уставшим, изможденным.       Все еще самым красивым мужчиной, каких я только встречала.       Только моя реплика растворяется в тишине, и чувствую себя до ужаса глупо. Он молчит, откинувшись на спинку стула и закрыв глаза. Я представляю, о чем он думает: неудавшийся трах и головная боль явно не входила в его планы на этот вечер.       — Вроде того, мисс Грэм, — он улыбается, я вижу ровный ряд белых зубов.       А ведь мы так и не поцеловались.       — Идите домой, Эшли, — отворачивается, махая рукой в сторону двери. — Я разберусь с вашей зачеткой.       Два раза уговаривать меня не надо. Я трусливо сбегаю, хлопаю дверью, даже не попрощавшись. Чувствую себя в долбанной эмоциональной яме.       В коридоре светло и холодно. Становится от чего-то грустно и неприятно от его поспешного прощания. Я хмурюсь, достаю телефон и пишу Шону, что все хорошо.       А перед глазами только чисто-серый океан глаз профессора Кеннеди.