Шериф Линчвуда

В конечном счёте, она довольно часто его раздражала. Своим поведением, своим внешним видом и неизменным желанием пить: обязательно так, чтобы глаза было невозможно собрать в кучу, а под ногами пол превращался в текучую жидкость, и любая плоскость приобретала странные изгибы, зачастую волнистые. Она всегда была возмутительно скверной, немного необразованной, но между тем крайне интригующей. Бандитка убивающая других бандитов? Было в этом что-то такое, что действительно заставляло следить за каждым её действием завороженно, жадно поглощая каждый жест. То, как она смотрела на врагов, то, как покачивала бёдрами, пока шла, стуча каблуками по полу его кабинета. Неизменно после неё всегда оставалась кровь: её или чужая, в целом, это было не так уж и важно. Грязные отпечатки на всём, чего она касалась. Её ногти всегда были в какой-то саже, крови и грязи, в смазке от снайперской винтовки, в пыли от старых патронов для несовременного и морально устаревшего револьвера от Jacobs. Её тёмная кожа, там где он обычно касался губами, за ухом всегда была немного солоноватой, терпкой не то от парфюма, не то от чего-то, о чём думать не приходится. Его раздражал запах пота, исходивший от неё после долгой пробежки и напряжённой стрельбы, его раздражала её кривая, неидеальная улыбка, выкрашенные в фиолетовый губы, как раздражает то любого «пограничника», не способного справиться с болезнью самостоятельно. Но кое-что в ней его неизменно радовала: она смеялась даже над самыми не смешными, над самыми жестокими шутками. Она смеялась так, что иной раз захлёбывалась слюной — некрасиво, не по-женски. И тем не менее за этим тоже хотелось наблюдать, ловить, затаив дыхание. А теперь её смех затих. Джек не слышит, не видит ни намёка на то, что когда-нибудь она ещё раз засмеётся. Её переломанное, искорёженное тело никто даже не удосужился занести под крышу. И редкий дождь уже успел намочить волосы и прибить пыль, а также грязь к её лиловой шляпе. Он проводит большим пальцем по торцу, задевает дырку — раньше тут её не было, и рваный край ещё кажется тёплым. Таким же тёплым, каким он помнит её тело. Её губы кажутся темнее обычного, помада смазалась, но не как в лучшие времена. — Теперь вы меня серьёзно разозлили. Это мягко сказано. Они убили его подружку. Нишу. Шерифа Линчвуда. Он касается кончиками огрубевших пальцев звезды, ещё моргающей, ещё горящей на лацкане её кожаного плаща, но всё никак не решится коснуться её щеки. Джек сам подарил ей это место, подарил ей значок, подарил ей то, что могло бы удовлетворить её не самые высокие амбиции. И в сущности он даже был рад, что ему не приходится видеть её каждый день, но приятно было думать, что она устроила в очередной раз стрельбу по живым мишеням. Ниша. Он будто впервые пробует её имя на вкус. Короткое. Две гласных, два слога. Ни-ша. Какая там фамилия у неё была? Кажется, Кадам? Это уже не имеет никакого значения. Нет ни Ниши, ни мисс Кадам, ни шерифа Линчвуда. Нет больше ничего, только старый револьвер, уже остывший, но явно помнящий последний выстрел. Её веки закрыты, а щёки уже впали. И труп холодный, словно приклад гиперионовской винтовки в стальном корпусе. Ни-ша. Наверное, после своего первого брака он поклялся никогда больше не давать слабины. И всё же её отсутствие отзывается горьким похмельем. Н-и-ш-а. — Эй, вставай. Кто теперь будет делать всю работу? Я что ли? Джек ударяет её по щеке, но нет никакой реакции. В другой такой раз она бы не отказалась отвесить ему не слабую затрещину. Но теперь Ниша лежит на его коленях лишь тем, что когда-то он мог назвать своей упрямой подружкой. — Ниша, мне не двенадцать лет, чтобы я бегал и решал твои проблемы. Ниша, хватит. Ну. Ни едкого ответа, ни ехидной насмешки. Ничего. И капля падает на потускневшее, посеревшее лицо.