Моё тело обездвижено от твоих слов, Если ты хочешь поджечь его, то я готов. И по венам разливается вселенная, Ты мне скажешь, что вчера была последняя. Ты снова красивая, будто под объективами, Пока я рядом — ты играешь лучшую роль. В этом кино, где нет ни сценария, ни запретов, Покажешь свою любовь. Ты подаришь целый космос — я включу его в комнате. За окном зима и твой голос на проводе, И снова без тебя я умру в этом городе. Между нашими губами всего несколько секунд, И я снова забываю, чтобы не сгореть к утру. Обнимай меня, обнимай всю ночь, Даже если утром ты меня убьёшь.
________________________________________________ Иво прикрывает глаза, с трудом сглатывает вязкую слюну и мучается от стойкого желания всё перевернуть в этом чёртовом кабинете; создать в нём самый настоящий хаос, а после сесть с потерянным видом в центре комнаты, спрятать лицо за длинными прядями волос и просто плакать. Плакать, надрывно и громко, никак не сдерживать собственных эмоций, потому что уже просто невозможно этого делать. Он устал. Он так устал, что больше никаких сил нет выносить всё это безумие, творящееся с ним. С ней. С ними. Из-за неё. Из-за проклятой ведьмы, на которую он так «удачно» обратил внимание когда-то. Сам дурак, позволил зелёным, нечеловеческим глазам захватить власть над собой; растёкся от одного лишь вида красивой обнажённой девушки, как какой-то малолетний мальчишка, впервые в жизни почувствовавший все прелести пубертатного периода и тут же, с чего-то решил, что им двоим определённо по пути. Возможно, даже что-то большее, чем просто по пути. Впрочем, с течением времени, им и вправду оказалось по пути. Вот только знай Иво, как в конечном итоге всё сложится, бежал бы от неё куда подальше. А может быть и не бежал бы. Или бежал?.. Единый, как же он запутался. В себе, в своих мыслях, в своих чувствах. Он уже не понимает, где заканчивается настоящий он, тот самый, который был до всей этой истории с проклятой, до противного типичной, — прямо как в тех доштормовых фильмах и книгах про волшебство, магию и всё с ними связанным, — зеленоглазой ведьмой. Не понимает, где начинает тот новый он: преданный верный пёс своей хозяйки, которому даже мимолетного трёпа между ушей или нежного секундного взгляда на свою персону не надо — лишь бы позволила ощущать тепло своего тела, даже если и на расстоянии. Приоровское сердце сжимается от горькой тоски по юному, даже спустя долгие десять лет, телу и одновременно с тем яростно шепчет ему прекратить всякие связи с девушкой прямо здесь и сейчас. Послать банальное смс, и даже не видеть её, потому что знает — стоит только почувствовать этот уникальный аромат остролиста и мёда, коим насквозь пропитались стены его квартиры, он тут же потеряет голову. Забудет обо всём, встанет на колени и будет повсюду следовать за Иветтой. Его горло, каждый раз, словно в железных тисках зажимало, когда слова ненависти уже просились выйти наружу. Перед глазами Иво вставала кровавая пелена, стоило острому слуху уловить хоть какие-то, даже самые малейшие недовольства в её адрес. Это было какое-то безумие и, к сожалению, ни одно успокоительное не могло помочь ему справиться со всем этим. Иво знает, Иво не раз пытался. Всё, так или иначе, было бесполезно. Он был обречён влачить своё жалкое существование в виде ручного пса, а ей была уготована честь крепко держать в ладони поводок и с каждым днём лишь сильнее натягивать, постепенно переставая давать хоть какую-то иллюзию свободы. Единого ради, он сам дал Иветте такую власть! Если кто и виноват в его бедственном положении, то только он сам. Сам позволил себе стать таким: безропотно подчиняющимся приказам своей хозяйки животным. Сам возвёл её в ранг божества и возносил молитвы во имя ведьмы. «Любовь божественному противоественна… Когда боги начинают любить, весь мир, так или иначе, начинает осыпаться. Твой уже начал. Как скоро она примется за всё то, что находится вокруг? Ты же ведь уже позволяешь ей это… Стоит только вспомнить несчастную посвящённую Рид, которую Иветта, своей нездоровой, неадекватной, любовью и ревностью, чуть не довела до гроба. На твоих глазах чуть не превратила бедняжке мозги в кашу, не дав и шанса на существование как калеке, за счёт Инквизиции, а что сделал ты? Смотрел на неё, как на величайшее искусство и едва сдерживал в себе желание прямо тут накинуться на неё с поцелуями, потому что она проявила к тебе хоть какие-то чувства. Ждал, пока надоедливая зелёная девчонка, на полусогнутых покинет твой кабинет, а после разложил Иветту на столе и с удовольствием вытягивал из неё стон за стоном, крик за криком и покорно подставлял спину под хлесткие удары и длинные царапины. Ты такой же больной, как и она. Вы стоите друг друга». Пока его взор был замылен бесконечной любовью по отношению к ней, к её бесконечно глубоким глазам, шёлковой коже и хрупкому стану, другие видели всё наяву. Не так, как всё это было на самом деле — справедливости ради, Иветта не использовала ни одного заклинания в сторону месье Мартена без его на то согласия. Она не богиня, не совершенство, не идеал. Но если бы хоть кто-то во всем этом чёртовом мире знал, насколько сильно Иво Мартен любил, — и бесконечно страдал от своих же чувств, — Иветту Делапорт, если бы хоть кто-то мог видеть её его глазами, то понял бы, почему в глазах Приора каждый раз загораются искры. А сам он, словно послушная псина, был готов идти за ней, хвостом виляя. «Ведьма!» «Околодовала!» «Сжечь её, и всё!» Иво, словно дракон, ревностно сворачивался клубком вокруг своей драгоценности и млел, слушая её бархатистый смех. Отдавал ей своё сердце и с болезненным удовольствием наблюдал за тем, как она сначала бережно гладит неровные края, запоминает каждый индивидуальный изгиб органа, а после сжимает в руках и разрывает на куски. Млел под ласками очерненных и грязных ладоней, целовал их, впитывал губами каждую каплю собственной крови. Он и сам ловил от этого одному ему понятный кайф, только вот до последнего боялся признаться, что он стал таким же, как и Иветта. Он был болен своей любовью, но как бы не старался и не пытался, уйти всё равно не мог. Или всё же не хотел? Неужели так привык к этой клетке, что уже не видел своего дальнейшего существования вне её пределов? Мозг отчаянно пытался донести до него то, что нужно уходить, а сердце молило остаться, ведь он любил её и искренне надеялся на то, что было хоть немного, но любим в ответ. Как жалкий попрошайка, он неотсупно следовал за ней и всё пытался заслужить свою порцию любви и ласки. Иво разрывался на части, кричал и просил о пощаде, пытался разглядеть в любимых зелёных глазах хоть каплю сочувствия, любви, нежности, да хоть чего-нибудь! Искал, но не находил. Или так старательно пытался выставить Иветту в своих глазах самым настоящим, окончательным монстром? Единый, как это всё было сложно. Удивительно, но факт остаётся фактом — нужно было всего лишь сполостнуть глаза и избавиться от лишней розовой пены на них, чтобы жизнь начала казаться проще, а дышать легче. Забавно, что на самом деле все было так просто — она и вправду его любила. В своей больной, извращенной манере, с бесконечным желанием быть сверху, держать контроль над ситуацией и человеческой жизнью, но любила. Точно также, как и он, сгорала в этом огне насилия и неопределённости, но никак не могла замкнуть круг, сломать колесо и со спокойной душой взяться за реконструкцию их отношений. Не могла, не умела, не хотела по-другому. Не видела смысла переучиваться, потому что так было легче. Так никто не предаст, а если и предаст, то будет не больно. Точно такое же, как и у Иво, разорванное в клочья сердце искренне сочувствовало страданиям мужчины, но так отчаянно боялось повторения истории, что взяло всё под свой контроль. Перестало позволять отдаваться во власть чувствам, любить так, как положено у людей: чисто и искренне, без насилия и манипуляций. Она так не хотела вновь получить удар в спину от близкого, что сама не замечала, как становилась той, кто бьёт из раза в раз всё сильнее. Как раз за разом заносит руку для нового удара. Эту болезнь не выжечь огнем, не исправить никаким залинанием и не залечить временем. Она будет гноиться, воспаляться, беспокоить. Никогда не оставит в покое. И имя этой болезни — любовь. Их любовь. Вот такая вот: грязная и неправильная, в глазах многих, противестественная. Не настоящая. Болезненная. Извращенная. Но это была их любовь, и никто, кроме самих Иво и Иви не мог её критиковать, обсуждать, или хоть как-то мельком касаться. Не в том они ебаном праве, чтобы что-то диктовать. Их тела до такой степени привыкли друг к другу, практически сроднились и теперь просто никак не реагировали на других. Ну, точнее, реагировали, только не так, как это бывает у обычных, здоровых, адекватных людей. Каждое чужое прикосновение ощущалось ожогом минимум третьей степени, будто бы кожа заживо слезает с мышц, стягивается и причиняет дискомфорт тем, что висит на одном лишь честном слове, а содрать нельзя — лишь хуже сделается. Зато каждое ощущение родной ладони было словно целебным. Пусть то были не ласки, а наоборот, невиданная грубость, но всё же, куда лучше. Куда приятнее. Куда любимее. — Я хочу все закончить, — на последних буквах, голос становится заметно тише, а сам Иво будто сжимается. Он не боится её реакции или возможных последствий, которые могут вот-вот произойти. Он боится себя самого. Боится, что если Иветта согласится и уйдёт, то он побежит вслед за ней и будет умолять остаться, будет сломанной куклой смотреть ей вслед и проклинать себя за такие решения. — Отпусти меня, Иви. Умоляю тебя. Это была высшая степень зависимости, от которой уже не излечиться. — А разве я тебя держу? — она выгибает бровь в вопросе, смотрит на Приора со смесью удивления, некой отрешенности и непонимания. В её глазах так и читается, для чего он побеспокоил её таким глупым набором слов. — Попробуй уйди, если сможешь. Я никого и никогда не принуждала быть рядом с собой, это ниже моего достоинства. — Ты разорвала меня изнутри… — Ты сам дал на это право, Иво. По его коже бежит табун мурашек; только этаЛюди не понимают друг друга. Люди пугают да врут. А любят, когда это труд и всецело невыносимо. Ты мне целовала спину. Туда же и наносила две тысячи ножевых. А мне чудилась даже в них нежность. Я никогда так не любил прежде. У вечности нет времени, у времени — любви. Но есть у человека кое-что, и это — выбор. Выбор полюбить, выбор умереть. Быть или не быть. Сохранить холод или погореть. Всё запутано, и в этом есть весь я. Это не о любви, а для любви.