Надежда мертва, а ты будешь следующей

      Отчаяние.       Лишь так можно было описать чувства Микан.       Отчаяние!       Глубокое, липко-сладкое, и когда ты увязнешь в нем, ты уже не сможешь выбраться, не сможешь остановиться. Пучина, водоворот, затягивающий тебя. И чем сильнее ты сопротивляешься черному потоку эмоций, тем сильнее тонешь, отдаваясь целиком и полностью всепоглощающему отчаянию. Оно – это бездна, в которую ты летишь. Медленно, тягуче течет время. Ты быстрее. Ты летишь, и с каждым битым ударом сердца оно лишь усиливается. Плавно. Постепенно. А ты падаешь, уверенный, что у бездны нет конца, и ты будешь навечно погружен во тьму. Но ты разбиваешься о неизбежную гладь. Мягкую, да, именно так. Оно приняло тебя, как не приняла надежда, как не приняли друзья, с каждым новым днем, с каждым новым рассветом все больше издевающиеся и смеющиеся. Но больше этого не будет. Никогда не будет.       Микан обхватывает дрожащими тонкими пальцами вспотевшее лицо улыбающейся Ибуки. Она улыбается сама, пусть и не находя на то причины. Внутри слишком пусто и больно, словно вырвали сердце, вырвали любовь. Но ведь это не так, верно? Она всегда была рядом, она рядом и сейчас. Тогда почему органы рвутся на части, когда Микан смотрит в эти обнадеженные доверчивые глаза? Она мягко проводит тыльной стороной ладони по бледной щеке и, колеблясь несколько мучительно бесконечных секунд, оставляет тяжелый поцелуй на лице Ибуки. — Ибуки очень нравится такое лечение! — внезапно восклицает Миода, и ее эхо бушующими волнами отскакивает от мертвых стен клуба. — Ты ведь лечишь меня, да, да ведь?       Микан тяжело сглатывает ком напряжения, глядя в затуманенные синдромом глаза больной. Она долго молчит, хотя и понимает, что медлить нельзя и нужно скорее закончить начатое. Начатое. Верно. Назад пути нет. И не было. — Да-а... — тихо протягивает Цумики, и ее шепот кажется нескончаемо громким в этом пустом помещении. Она впивается пальцами в веревку до побеления костяшек, трепетно, почти ласково затягивая петлю на шее Ибуки. — Все хорошо. Все хорошо. Сейчас не будет больно. Ты же веришь мне?       Миода, преисполненная надежды, кивает. Глаза ее по прежнему смотрят прямо в глаза своей убийцы, но разве сейчас важно, на кого она смотрит, если смотреть так приятно и хорошо? Ибуки беспомощно открывает рот, из которого сладким медом текут хрипящие звуки. Микан улыбается, но в глазах стынут горячие слезы, и она сама не знает, что вдруг вызывает их. Она знает, что делает это ради любви, ради нее, но почему тогда непрошенным градом по щекам катятся отчаянные слезы, полные горечи и недосказанности? — Н-не плачь... М-Микан... — Ибуки тянет к лицу Цумики трясущуюся руку, преодолевая круги, расплывающиеся перед взором, и неровным движением пальца смахивает с ее подбородка слезу. — Мне... Мне уже л-лучше...       И прежде чем Микан успевает произнести хоть слово, помещение наполняет резкий, контрастирующий с глухой тишью неприятный хруст. Полные надежды глаза закрываются. Цумики мягко поднимает обмякшее тело, прижимая его к груди. Бледные пальцы тонут в мягких волнах волос. Она сама тонет. Боль разрывает грудную клетку,ей нужен выход, но она знает, что так будет лучше. Для всех. Для ее новой любви. Для Ибуки. Новым музыкальным концертом старого клуба становятся тихие рыдания медсестры. Но Ибуки больше не слышит ее. Ибуки больше не больно.       Отчаяние!       Лишь так можно было описать боль Микан.       АБСОЛЮТНОЕ ОТЧАЯНИЕ.