Калькутта, 1980
Жар. Кровь. Безумие. Но для меня всё закончилось. Эхо смерти отражалось от стен подземелья, не утихая, находя продолжение в глазах обречённых. Теперь же это были мои глаза. Кинжал, пронзивший моё сердце, холодным осколком застрял в груди. Я растерянно глядела на него. Этот смертельный удар предназначался не мне, а Кирану. Но я успела заслонить брата в последний момент. И я сделала бы это ещё раз, если бы мне пришлось. В голове остался лишь один страшный вопрос: я так и умру?.. Киран смотрел то мне в глаза, то на разраставшееся кровавое пятно на моём белом ритуальном платье. Ответ был очевиден. И тут кто-то из разъяренной толпы в ходе боя толкнул меня, я оказалась на коленях в центре этого хауса. Брат поймал меня в свои объятия, и я окончательно обмякла. Я прижалась щекой к его груди, чтобы почувствовать, что его сердце бьётся, что он жив. Да, я умирала, но я не проиграла. – Киран... Люб… лю… тебя… – на большее не хватило воздуха. Слёзы Кирана капали мне на лицо, стекали по щекам и шее, словно были моими. Я ловила ртом свои последние вдохи. Глаза мои были уже закрыты, но я чувствовала взгляд Тёмной Матери. В голове прозвучал её голос: – Дитя… – она обращалась ко мне, но я подумала совсем о другом. Из последних сил я подняла руку и коснулась своего живота. Сегодня умрут двое.Лондон, 1977
Холод. Боль. Тишина. Плечи и ноги ныли, колени гудели, грудную клетку сдавило. Я старалась дышать активнее, чтобы… Дышать? Я медленно открыла глаза: моя комната в Лондоне. Часы тикали, шёл дождь, а внизу на кухне были слышны голоса. Словно всё шло своим чередом, как и должно. Я оцепенела. Нет, так не бывает… В груди ещё чувствовались отголоски боли от кинжала. Я потёрла место, где находилось сердце. Ни сон, ни безумие, ни даже моя больная фантазия породить такое не могли. Сев на кровати, я огляделась: нежно-голубые обои с узором из розовых лент и цветов, старый громоздкий шкаф, белая краска на котором уже сильно стёрлась, кружевной тюль, который еле подёргивал сквозняк, просочившийся через ставни. Всё такое… настоящее. Я сидела в утреннем полумраке, наблюдая за летающими пылинками в свете. Я будто снова привыкала дышать. Старые антикварные часы отмерили 8:17, секундная стрелка продолжала свой ход, и я, заворожённая, смотрела уже на неё, не отрывая взгляда. Голова была пуста. Я вышла из оцепенения, только когда часы глухо пробили девять утра. Я жива. В голове эта фраза повторялась вновь и вновь. Я скинула пуховое одеяло и медленно опустила ступни на холодный деревянный пол: пальцы кольнула утренняя прохлада. Я подошла к зеркалу. В отражении я увидела измученное лицо, особенно выделялись потерянные янтарные глаза. Я спустила ночную рубашку, и… на груди не было шрама, хотя после такой раны его не могло не быть. Я вновь, как делала это в своём недавнем кошмаре, коснулась живота рукой. И заметила, что на ней тоже не оказалось шрама, который остался после второй поездки в Клифаграми. Когда я убегала от бхутов, сильно поцарапалась о ветку, а потом ещё и содрала болячку. Но… кожа на руке была гладкой. Я провела ногтями по этому месту, оставляя небольшие царапины. Всё это странно… В голове стали закрадываться мысли. Натянув обратно на плечо ткань, я обернулась к календарю. Застыла. 1977 год. Три года. Нет. НЕТ! Я попятилась от стены и врезалась спиной в балку, которая поддерживала балдахин над кроватью. Меня затрясло: пришло осознание. «Тобой рождена вся эта вселенная, Тобой сотворен этот мир. Ты всегда пожираешь его в конце. Ты проявляешься в виде разрушительной силы. Тёмная Мать, Мать Раздора, Мать Времени». – Мать Времени, – я невольно произнесла это шёпотом, а после приложила ладонь ко рту. Махадеви Кали властна над временем, только она могла… вернуть меня на три года назад, в прошлое. Это казалось абсурдом. Хотя после всего, что со мной произошло, это не самое страшное, во что мне доводилось поверить. Но я была дезориентирована. За эти три года я пережила многое, а теперь словно ни этих чувств, ничего не было. Картинки и образы мелькали перед глазами, я тяжело задышала из-за подступающей паники и истерики. Я не могла не вспомнить о нём. Сердце сжалось от боли. Моя любовь к Амриту никуда не исчезла… А сейчас он даже не узнал бы меня, хотя в будущем я носила под сердцем нашего ребенка. Рука уже в привычном жесте касалась низа живота. Я не знаю, что хотела почувствовать, но пустота внутри меня наполнялась лишь отчаянием. И тут я осознала. Три года… Значит, мама ещё не отправилась в Индию! Был сентябрь, а она покинула нас в октябре. Я на трясущихся ногах дошла до двери и распахнула её. Я почувствовала, как к щекам прилила кровь, а пульс бил по ушам. Я бросилась по лестнице вниз, держась за перила. В моей голове был полнейший хаос, но возможность увидеть маму живой затмевала все другие мысли. Ворвавшись на кухню, я увидела её. Джотсана Басу мирно убиралась после завтрака, словно она не приняла ещё рокового решения, словно не думала о том, что покинет нас навсегда. Мама обернулась на шум, в её взгляде читалось удивление. Взъерошенные после сна волосы, наспех небрежно застёгнутая рубашка, сбившееся дыхание и испуганный взгляд – это было на меня не похоже. На прежнюю меня. Не проронив ни слова, я бросилась к ней на шею и зарыдала. – Амала? – она хотела что-то спросить, но потом, почувствовав моё состояние, просто крепко обняла. Я вдыхала её запах мёда, корицы и жасмина. Она любила нас с Кираном больше свободы, больше жизни. А я малодушно думала, что она могла бросить нас… Прижимая её к груди, я понимала, что в этот раз я не позволю ей уехать, не позволю умереть. Я защищу свою семью во что бы то ни стало! И, кажется, я знала единственный способ это сделать. Убить.