---
До рейса из Москвы в Минск остаётся ещё достаточно времени для того, чтобы Марина успела лёгкое чувство отвращения испытать от положительной, казалось бы, черты — пунктуальности. Причём не только Виноградова, но и своей собственной. Но она привыкла приезжать заранее, чтобы лишние переживания свести на нет, и, ещё издалека заметив недалеко от стойки информации знакомую фигуру, убедилась в том, что своих привычек не меняет и Леонид. Когда между ними остаются считанные сантиметры, Виноградов расплывается в приветливой, такой знакомой Марине до малейших мимических морщинок улыбке. Дружелюбной и лучезарной. Словно бы состоялась наконец долгожданная встреча. Будто не повеяло с его появлением в поле зрения Артаковой лёгкой прохладой. — Привет, Марин. — Здравствуй, — кивает она в ответ, наигранной любезности даже и не пытаясь изобразить. Сейчас хочется только спать, телепортироваться прямиком в Вену… да и Виноградов — не тот с кем ей хочется изображать из себя милую девочку. Не то не заслужил, не то бесполезно всё это — всё равно не поверит. Виноградова, к слову, хмурость спутницы не задевает от слова вовсе. Он не то что не замечает её — за годы их знакомства попросту успевает привыкнуть. Гордится даже, что ли, — от того, что для него у Артаковой припасена своя порция постоянства. Пусть даже такого. — Хочешь, я буду носить твой чемодан? — совсем как давний друг спрашивает он у Марины. Не отводит в сторону своих цвета океана глаз, любуется как будто тенью усталости, проскальзывающей по её лицу, и, судя по прозвучавшим в голосе ноткам, — совершенно не шутит. — А ты видишь мой чемодан, Лёнечка? — почти что усмехаясь, встречается с ним взглядом Артакова. — Удивительно. Я ведь сегодня налегке, — похлопав ладонью по сумке на своём плече, продолжает она. — Это чтобы не доверять мне чемодан? Забавно, — он смеётся, раздражая Артакову этой своей активностью, и, взглядом спешно окинув наполняющийся людьми холл аэропорта, отмечает про себя, что никто из Федерации встретиться с ними ещё не спешит. А это значит только одно — Марине до небольшой передышки придётся ещё помучиться. Если эти десятки минут вместе характеризовать с точки зрения Артаковой. — Ты бы спала ночами, а не произвольные программы осматривала. Я угадал? — он вскидывает бровь в ответ на удивление, промелькнувшее в её взгляде, и спустя миг продолжает всё с той же невесть откуда исходящей заботой: — у тебя посмотри, какие глаза уставшие. Австрийцы, чего доброго, решат, что тебя в рабстве держат, фигуристов днями и ночами тренеровать заставляя. — Пусть думают, — пожимает она плечами в ответ, глоток крепкого кофе делая уже в который раз. На время спасает, но Марина и сама прекрасно понимает, что кофе не сможет полноценно и окончательно перевесить утяжеляющую веки усталость. — Мне-то что?--
Полтора часа в небе протягиваются нескончаемой липкой лентой. Где-то впереди едва ли не на весь салон похрапывает грузный мужчина. С другой стороны плачет и капризничает никак не желающий слушаться молодую маму малыш. Казалось бы негромко доносящаяся сквозь наушники электронная книга соседа действует сейчас как непрекращающийся грохот где-то прямиком над головой. Попытки хоть немного подремать разбиваются о жестокую реальность. Ещё и осознание того, что аккурат за её спиной расположился Виноградов, не добавляет Марине ни капли воодушевления на сегодняшний день. Ещё и следующий рейс у них, как она и говорила накануне Вере, — в непосредственной близости. Пусть и малейшим, но всё же спасением от подступающей с новой силой усталости приходит свежая порция кофе в белорусском аэропорту. Максимально крепкого и щедрого на размер. До посадки на следующий самолёт остаётся ещё что-то около часа. И, несмотря на всё своё недовольство, Марина куда более правильным считает держаться сейчас рядом с Виноградовым. Так, на всякий случай. — Марин, ты хочешь собрать внутри себя целую пачку кофе? — спрашивает он, и со стороны это наверняка выглядит обыкновенной и такой правильной заботой. Каждому, кто не знает истории их взаимоотношений. Любому, кто не видит Марининой хмурости и не слушает ни единого её последующего ответа. — Это уже вторая порция за то время, что мы с тобой сегодня вместе. И за завтраком у тебя наверняка был не стакан свежевыжатого сока. — Некогда мне соки выжимать, — только и бросает Артакова в ответ. Устраивается за небольшим столиком, аккурат напротив Леонида, и взгляд устремляет куда-то в сторону. Не даёт больше никаких намёков на то, что это у него уйма свободного времени — несмотря на руководство школой, не реагирует никак на эту его обеспокоенность — или что это может быть? — промелькнувшую в его голосе. Словно и его самого не замечает… Виноградов вот только поступать так же совершенно не спешит. — Так я и не про сок, — пожимает он плечами, глаз от своей сегодняшней спутницы не отводя ни на миг. — А про количество выпитого тобою кофе. Его фонящая буквально настойчивость проигнорировать все эти слова и взгляды не позволяет. Совсем как докучающая трель телефона — от неё не отделаешься вот только отключением звука. Марина не успевает сделать запланированный глоток и уставши-морозным взглядом встречается с Лёниным задумчиво-зорким. — Хочешь, сказать что это вредно? — Хочу, — кивает Виноградов, совсем как готовый заранее к этому её вопросу. Он ведёт себя совершеннейше заурядно — как будто бы как минимум дружеские отношения связывают их с Мариной долгие годы. Выпрямляется на своём месте, спиной не касаясь более спинки стула, придвигает поближе к себе стаканчик, поставленный Артаковой на столик, и спешно заглядывает внутрь. Не то с сомнением к здешнему кофе, не то что-то необычное разглядеть ожидая за бумажным ободком. Артакова вот только любопытства этого разделять не спешит. Возвращает ближе к себе бумажный стаканчик из ближайшего «кофейного уголка», на сей раз выпускать его из руки не спешит и как-то уже по-другому хмурится, взглядом смиряя сидящего напротив для австрийцев — коллегу, для российского фигурного мира — непримиримого конкурента. — Почитай мне ещё нотаций, Виноградов. Не дело это — не спать полночи перед утренним перелётом, и сейчас, делая глоток ароматного кофе, Артакова словно спасительный и по истине чудотворный нектар отпивает. Он растекается внутри ручейками бодрости, и Марине явственно кажется, что с каждым новым глотком даже и дышать становится как-то легче. Мысли в куда более накатанную колею возвращаются. И даже Виноградов отвращения вызывает меньше, чем в первые минуты их сегодняшней встречи. А может дело в том, что он неожиданно растворяется где-то среди людей, оставив её в компании пары сумок вещей и свежего кофе? — Бодрись-ка ты морсом, Марин, — появившись как будто бы из неоткуда, Леонид прозрачный стакан перед спутницей выставляет и совершенно по-свойски недопитый кофе забирает у неё прямо из рук. — Клюквенным, — добавляет он, предпочтения её не забыв и через годы.--
— Не хочешь отсматривать при мне прокаты? — с совершенно невопросительной уверенностью в голосе спрашивает у спутницы Леонид, краем глаза заметив, как на своём планшете она потянулась к папке со свежей датой, но практически тут же передумала её открывать. — Брось, — хмурит он брови, словно бы полагая так отмахнуться от нелесных подозрений, — у меня никогда и в мыслях не было таскать у тебя программы. — Только фигуристок, — выворачивает Марина, саркастически улыбнувшись и даже не попытавшись отвести от Виноградова глаз. Кому и стоит от этой ситуации смущаться — так точно не ей. — Хотя постой, это же не только в мыслях. Самолёт уверенно набирает высоту, люди позади негромко переговариваются о чём-то своём, приветливо улыбается стюардесса, поспешившая мимо их ряда к кому-то из пассажиров… и Артакова, посомневавшись немного, папку с записями последнего проката всё же открывает. Выбирает вот только мужскую программу, сконцентрированному на фигуристках Виноградову не давая даже шанса, и словно бы для куда большей верности начинает с парня, таскать у которого даже при наличии мальчуковых групп Леонид уж точно не станет. Соперничество соперничеством, но есть вещи, о которых с совестью он договориться не сможет. Марина знает это точно. На экране появляется тёмная фигура со спины да ещё и на отдалении довольно приличном… но Виноградову, в чужой гаджет бросившему быстрый взгляд, каких-то считанных секунд хватает на то, чтобы безошибочно узнать фигуриста. — Как ты уговорила Артёма вернуться? — спрашивает он, успев до момента, когда Марина вставит в ухо второй наушник, и, взгляд подняв от планшета, внимание концентрирует только на ней одной. Готовится услышать, что он лезет не в свои дела… но Артакова никакой проблемы в заинтересованности его и не думает разглядеть. — Он сам себя уговорил, — пожимает она плечами, перехватив его пристальный взгляд. — Сказал, что после того, как Катя выйдет на свободу, хочет помочь ей вернуться на лёд. На профессиональный лёд, — для верности уточняет она, словно бы Виноградов мог не понять. — А для этого самому нужно быть на высоте, — лёгким, но между тем абсолютно красноречивым кивком, соглашается с невидящим его сейчас Артаковым Леонид. Парень-то прав — тут похвалить только остаётся его за позицию и твёрдые планы. В открытую, перед ним же самим вот только тренер не позволит себе этого делать. И он не поймёт, подвох пытаясь найти, и Марина будет недобро коситься. — Он так и сказал, — бросает она, взгляд отводя на экран, и, наушник откомандировав всё же на его законное место, весь этот Виноградовым заведённый разговор ловко сводит на нет. Он, собственно, противиться и не собирается даже. Едва заметно улыбается каким-то собственным мыслям, скорее на автомате переводит взгляд в сторону запущенного Мариной видео… и только спустя несколько мгновений, откровенно засмотревшись на первые наброски новой программы Артёма, отводит глаза в сторону. За стеклом словно вата белеют пушистые облака, в наушниках играет любимая мелодия, и Леонид наконец берётся за задуманное — за список примерных вопросов, что отправили ему для согласования из какой-то очередной телевизионной программы. Весь выпитый за последние часы кофе потихоньку улетучивается как будто, унося вслед за собой и такое долгожданное, почти что одурманившее своим наступлением чувство бодрости. Разум через раз отказывается соображать в полной мере, одни и те же фрагменты проката вынуждая просматривать по несколько раз и каждый раз как первый спохватываться, чтобы записать своё недовольство, мысль по дополнению и что-нибудь из этой же оперы. Голова то и дело склониться норовит куда-нибудь набок. И веки предательски тяжелеют, от реальности поскорее «отключить» намереваясь Артакову. Она не обращает уже никакого внимания на то, что из руки у неё выпадает ручка, мгновенно закатившись куда-то под ноги. Не замечает пусть даже мимолётно, как голова касается плеча Леонида. Как-то по-свойски, что ли. Само собой разумеющейся. Не чувствует, как он с осторожностью забирает у неё планшет и успевший измять листы ежедневник. Не видит проступившей в его взгляде теплоты, первостепенную растерянность заслонившей. И даже не подозревает о том, что Виноградов в миг забывает о собственном удобстве, на кресле своём размещаясь так, чтобы ей было комфортнее. — Спокойной ночи, Марин, — произносит Виноградов почти что одними губами за какой-то миг до того, как отвести взгляд к облакам.