too late.

Он может выглядеть мило рядом с ним. Он может выглядеть мягко, игриво и контрастно на его фоне, но; именно он закроет его своими плечами от Сонхуна, проходящего рядом; именно он укроет школьным пиджаком озябшее на осеннем ветру тело и ухмыльнётся, когда увидит: вещь ему великовата. Когда это началось и что стало причиной? Сону много размышлял об этом в свободное время. Размышлял, то и дело косясь в сторону развалившегося на диване Джея, что под шум телевизора хмурясь и накручивая прядь волос на палец, пялился в экран телефона; размышлял путаясь у Пака под ногами на кухне, нарочно до этого распихав сладости тут и там, чтобы всегда был повод зайти, замереть на секунду, увидеть его. Персиковая кислинка в сахаре успокаивает, даёт счастью инсулинового скачка разлиться по телу, ещё больше эйфории и мандража вызывая от одного вида его открытого затылка и проступающих позвонков под кожей цвета ленты из бутика Диор — приглушённое золото поверх московского бежевого. Сону щурится, Сону улыбается самому себе, слизывает кислый сахарок с губ и тихо отступает назад: Джей не любит, когда ему мешают готовить. Яркая шелестящая упаковка оказывается на коленках Ники, что не желает отрываться от приставки. У Нишимуры ни секунды свободного времени, он поглощен происходящим на экране, но отказ от персиковых сладостей заставляет отвлечься и едва ли понять, что вообще нужно спрашивать в такой ситуации. – Молчи. Он не говорит вслух, не смотрит на него. Лишь улыбается осторожно уголком губ и встаёт с места. Внутри начинает зудеть: от сладкого уже не ломает, сладкого больше не хочется. Сону, заведённый и нервный, трётся плечом о дверной косяк, покусывает губы и смотрит на Джея. Он в наушниках. Что-то мычит себе под нос, от стойки к стойке подходит, словно танцует, в руке блестит то нож, то вилка, плита занята полностью. Сону очарован. Пальцы мнут пальцы, ногти царапают тыл кистей рук. Взгляд ползает по мельтешащему перед глазами человеку, который раз замирает на красивых бёдрах, поднимается к едва ли прослеживаемым под тканью футболки очертаниям талии, снова цепляется за его затылок. Губы раскрываются в имитации поцелуя. Сону вздыхает и выходит из кухни. Десять мучительных минут вынужденного ожидания, вспотевшие ладони, сощуренный взгляд. Сонхун вернулся домой; направился сразу к кухне. Ники дёрнулся от испуга: Сону метнулся за ним. Ревнивый, влюблённый и жаждущий. Он натыкается на Сонхуна, что с любопытством заглядывает под крышки двух кастрюлек и сковороды, после чего сам себя одергивает и отходит к холодильнику от греха подальше. На сердце теплеет: он уходит в свою комнату, разбалтывая протеиновый шейк в бутылке. Сону осматривается, выходит из кухни, уже полностью просчитав свой маршрут: гардеробная, из которой выуживается мягкая тёплая зипка, в которую он заворачивается бессонными ночами, пока ветер завывает под окном; дверь, ведущая на задний дворик, где под навесом всё так же в наушниках стоит он. Он, губами к затылку которого так хочется прикоснуться. Он, талию которого хочется сжать в объятиях крепче. Он, который сейчас лениво курит, наслаждаясь знакомой мелодией. – Чонсон, – получается затяжно, почти вязким стоном сахарной патоки, что ещё не до конца растворила кристаллы рафинада, ощущаемые в лёгкой хрипотце. Мягкость флиса согревает, плотный хлопок удерживается на плечах Джея ладонями. – Так он зовёт тебя? – едва ли он слышал. В наушниках и с сигаретой меж пальцев, согреваемый не одной только кофтой. – Сонхун по ночам едва сдерживается. Сону знает, почему. Сону чувствует, почему. Сону дышит ему в шею. – Чонсон, – вино, виски, пиво, соджу, ром, текила, водка. Сону хочет вспомнить: когда его так сильно накрывало? Когда он был настолько опьянён? – Чонсон, – сигаретный дым сладок, отдаёт карамелизированным табаком, стягивает внутренности в узел. – Чонсон. Он бы так хорошо выглядел верхом на нём с сигаретой между пальцев. Сону отгоняет от себя эти мысли, мычит и мягко целует, позволяет ткани зипки тяжестью утянуть в сторону ворот футболки, открывая доступ к коже, что тут же покрывается мурашками от прохладного порыва ветра. – Я согрею тебя, – шёпот чуть ли не паром ложится на оголённый цвет молочных аравийских барханов. Мускус, ваниль, дымный запах сандала. От него пахнет Джейком. Целует меж позвонков, позволяет губам раскрыться в удовольствии в миллиметре от кожи. Что-то жестокое, что-то грубое и властное, тёмное мечется из угла в угол где-то внутри. Сону тихо стонет, утихомиривая свои желания. Языком ведёт по открытому плечу и всё же вонзает зубы в плоть, стоит ненавистным образам всплыть в памяти: Сонхун обнимает Джея со спины; Джейк зажимает его в углу, не давая пройти; Ники слишком активно с ним заигрывает, меняет его вещи на свои и как нарочно засыпает в комнате хёнов, по ночам стискивая Джея в объятиях. Чонсон шипит, вздрагивает и расслабляется, Сону лижет укус, размазывает вязкую слюну вокруг следа от зубов и снова ласкает губами линию позвоночника. – Так бы и сломал тебе шею, – грубо шепчет ему на ухо, прохладными ладонями пролазя под одежду и впиваясь в мягкую кожу талии ногтями, – и даже такого тебя продолжал бы хотеть. Ему хочется, чтобы он на него посмотрел. Резкое желание нежности сжимает сердце, заставляет подавиться стоном, вжаться в чужое тело, щекой притереться ко всему, что доступно, и ладонями под одеждой пробраться выше. Предел мечтаний — не простая интрижка. Множество чувств расцветает глубоко внутри, запах тела щекочет голод, неиссякаемую жажду, подливает бензина в пламя, разгорающееся в сердце и искрящееся отблеском радужки. – Позови меня, – просит, приопускает веки, выдыхает поверх плеча. – Прошу, позови. Снова сдавленно стонет и улыбается, оставляя мокрые короткие поцелуи на коже. – Сону-хён, – его голос ласкает слух. Так правильно слышать, как извращённые фантазии претворяются в жизнь. Ему кажется, будто он сейчас кончит. – Ещё раз, – приказ в дрожащем голосе. Сону вжимает Джея в себя ещё сильнее, носом продолжает водить по шее. – Хён… Сону, пожалуйста, будь моим хёном. Его голос звучит чистотой звонкого ручья: кристальный, прозрачный, веющий нужной прохладой. – Джей.. – Сону же — река из крови: густой, вязкой и липкой, отдаёт жаром медленно остывающих тел, всплеском желания, смешанного с плазмой. – Чонсон. Болезненный стояк с силой и настойчивостью трётся о чужое бедро сквозь несколько слоёв ткани. Сону стискивает зубы и ухмыляется от тягучего мучительного наслаждения, что опутывает его разум. – Сону-хён, – ..лежит под ним на постели, тёмные волосы спадают на глаза, обнаженное тело на простынях требует ласки и внимания. Сону мерещится. – Хён.. – Джей почти мяукает. Губы ласкают всё грубее, Сону готов пустить в ход зубы. – Джей, – мягче, ниже. Широкие плечи накрывают тенью. – Сону-хён! Стон за стоном рвётся с губ, воображение не щадит: белёсые струйки спермы стекают по красивому лицу. Джей стоит на коленях. Джей глупо и безразлично смотрит снизу вверх, безымянным пальцем собирая вязкость семени со щёк и слизывая ту осторожными движениями языка. – Джей.. Ох, Чонсон-а! Мычит, ладонью накрывает его шею и сдавливает, губами опускаясь к коже плеча, лаская и слегка покусывая. Джей. Его стёртые колени, его нежность, его готовность. Чонсон. Трепет, влюблённость, его изодранные губы, его с готовностью открытый рот. – Чонсон, – последнее "Сону-хён" ощущается выстрелом в сердце, заставляет крепко сжать чужую шею, вжаться стояком в мягкость бедра и отпустить себя, вновь зубами впиваясь в плечо Джея. Он вздрагивает на секунду, теряет ясность зрения, но сладкую плоть не выпускает из пасти. Расслабиться себе позволяет лишь услышав его голос. Разжимает челюсти и вновь порхающими поцелуями благодарности украшает нежность шеи. Шум дождя. Шелест слетающей с деревьев листвы. Отголоски надвигающейся грозы. Запах свежескошенной травы, сладкого яблока, корицы. Сону поправляет свою вещь на чужих плечах, целует Чонсона за ухом. Когда убеждается в том, что Джей укутан, отходит. Разворачивается и слышит нервный щелчок зажигалкой. Ухмыляется. Сонхун холодным взглядом встречает его у двери.