отречение

в груди мальчика не было сердца — в груди мальчика была звезда. ее прямиком с неба украли и наспех в костяную клетку упрятали, робкое согласие в ответ на смертельное предложение получив. «не пожалеешь?» — громогласным эхом хитрый голос о подножие гор разбивался. «нет», — храбрился мальчишка как мог. (ведь сердце — слишком тяжелая ноша,) — говорил ему каждый встреченный за недолгую жизнь взрослый. все они хотели ребра от хребта отделить, в мышцы когтями впиться и выдрать орган злосчастный, что так часто на здравомыслие и рациональность покушался. сан слушал внимательно, чужие идеи с отчаянным рвением впитывая. просыпаться без грусти и боли любви не чувствовать, навстречу приключениям без страха кидаться и перед учителем отвечать не волнуясь — здорово, должно быть! но ни одному взрослому то желание заветное не было подвластно, ибо дальше слов смелость их забегать не решалась. отказаться от сердца — страшно и боязно, и только мальчишеский ум идеей поразило словно болезнью. выжечь все чувства и воспеть логику — что может быть лучше? в груди в ту ночь жгло невероятно. заключенный контракт расшатывал само мироздание, от южного креста частичку столь важную отнимая. сотням путников в море предстоит потеряться — привычного ориентира в небе больше найти не удастся. однако ему на это будет плевать. улыбка на утро остекленеет, смех ледяной крошкой начнет рассыпаться, а свет в глазах останется лишь отблеском звездочки, что постарается не разучиться сиять. столько лет она была спасительницей душам заблудшим, а что толку, если теперь лишь заключенная глупому мальчишке. вдвоем они стали жертвами ушлого звездочета, и оба не знали, что ждет впереди. не хотели знать. на его одежде была целая россыпь галактик, и сану казалось, что в таком кафтане исчезнуть из историй, из уст в уста передаваемых, никогда не удастся, но о звездочете ему больше не было суждено услышать и слова. жизнь без сердца была бесхитростной, удобной. в лавке учителя мальчик корпел над учебниками, больше не чувствуя щемящей грудь зависти от услышанных криков свободных ребят с набережной. заклинания, что раньше концентрации недюжинной требовали, удавались теперь без труда. наставника по итогу оказалось превзойти несложно, ведь и ему не доставало хладнокровия. в улыбку сана больше не верили: в булочной скидок не делали, в аптеке ингридиентов выдавали на грамм меньше положенного, соседских подростков предостерегали, советуя подальше держаться. чхве сан — мальчишка проклятый. видели, какой шрам у него на груди уродливый сквозь рубаху виднеется? ему от слов чужих совсем не больно; он их и не слышит будто бы вовсе. звездочка мышцы опаляет усиленно, но сан привык от нее отмахиваться. пойманная в крепкий, из косточек сложенный капкан, она совсем не знает, как ей дальше быть. ей вдали от сестричек своих старших — очень страшно, но мальчишка никак слушать не хочет. мальчишка только и знает, что глифы на разных поверхностях вырисовывать да с учебниками сверяться. слава за ним шлейфом дурным тянется. горожане знают — нет чародея сана сильнее: он способен и погоду усмирить, и семенам взойти помочь поскорее, вот только глаза у него дурные. одного взгляда достаточно, чтобы потом даже камин согреть не мог добрых несколько дней кряду. его поджидают на ступеньках, лицо пряча под капюшоном и участившееся биение сердца слушая. от чхве сана им сочувствия не дождаться: ощущение собственного пульса он уже давным давно позабыл. наверное, он единственный городской чародей на всю империю, посещать которого стремятся украдкой. (ему титул достался в шестнадцать — это рано, запредельно рано — что-то есть в этом нечистое) когда малыши на улице ручонками на сана показывают — у него кафтан форменный всегда нараспашку, совсем не по уставу, — он в ответ улыбается. и им становится страшно. сан попросту пожимает плечами. в его двадцать с небольшим у него ни друзей, ни возлюбленных, ни учеников. только кошка, когда-то к порогу прибившаяся, каждый раз у двери встречает и по пути до каждой лавки сопровождает, бесшумно по пятам следуя. ночью тихим мурчанием на ухо будит, дожидаясь почесываний за ушком и возможности на груди неестественно теплой пригреться. он зовет ее нежно шкатулочкой, позволяя быть главной драгоценностью дома. шкатулочка — одна из его, сана, привычек; часть ежедневной рутины, что четко расписана. он ей благодарен: улыбки кошка не шугается, а еще каждую свою просьбу озвучивает без страха. у ног сана вьется, на коленях засыпает с легкостью, на плечо запрыгивает, когда лапками по деревянному полу перебирать надоедает самостоятельно. его магия преследует каждую улочку и каждого горожанина: свою работу сан исполняет с излишней внимательностью и тошнотворной кропотливостью. к нему прибегают под покровом ночи и посреди белого дня, но благодарности большей, чем брошенное через плечо «спасибо» и оставленный на порожке мешочек с золотыми монетами, он все равно никогда не сможет заслужить. чужой страх — его неизменный спутник, избавиться от которого не удается никак. хотя поначалу сан пытался. казалось, всем вокруг будет лучше, если отношения станут доверительными, но не бьется больше сердечко и не подсказывает разуму, как к человеку подступиться. концепты расположения и благосклонности свой смысл теряют, размываясь и рассыпаясь прямо на глазах. им чародея, движимого одной лишь логикой, никак не понять. звездочка о ребра разбивается, достучаться пытаясь, но сан не внемлет ее уговорам. (ведь на самом деле, в душе он все тот же мальчишка, что когда-то твердо от сердца решил отказаться) (озвученное много лет назад согласие еще никогда его не подводило — так зачем теперь что-то менять?) он появился на его пороге без плаща и без тени страха на лице. он дышал тяжело, и взгляд его метался по улице истерично — ему нужна была помощь, но каждый встреченный на улице прохожий лишь отводил взгляд в сторону, игнорируя вопрос о местном чародее. это был странно и неправильно, но задумываться было некогда. их корабль разбился о скалы, сбившись с курса после перехода экватора — небо было не таким. оно путало и сбивало с толку, не предупреждало о рифах и затягивало тучами исправно каждое созвездие кроме южного креста, который варварски изломали с десяток лет назад. соль в его волосах никак не позволяла забыть о криках товарищей даже на мгновение. отголоски хруста проваливающейся мачты подгоняли, несмотря на то, как каждый вдох глотку обжигал. при первом взгляде на городского чародея у него глаза загораются в надежде. — прошу, надо спешить. разбушевавшаяся в море стихия… наша команда… чхве сан не задает лишних вопросов, только кафтан со спинки стула снимает стремительно и шкатулочке плечо подставляет. не было никакой нужды повторять дважды: на подконтрольной ему территории бедам случаться попросту не позволено. в карманах — заготовленные глифы и чернила с пером на случай, если потребуется нечто из ряда вон. к месту крушения они спешат молча, всех горожан заставляя ставни на окнах закрывать. присутствия и одного лишь сана обычно хватало, чтобы улицы затихли, теперь же они вовсе опустели в момент. никто не знал ни имени прибывшего чужестранца, ни цели его визита, однако в сердцах уже подобно змее клубилась уверенность — ничего хорошего его появление их городку не сулит. (у сана мышцы вокруг ребер горят отчаянно сильно — он списывает ощущение на слишком скорый шаг; рассердившуюся звездочку он ругает последними словами в попытке усмирить) (но все это не так уж важно; самое главное —) они успевают. — двадцать четыре, включая тебя? — у сана голос чуть тише обычного и проступившие вены на висках от напряжения. природа звучит тысячами голосов, но ему нужны лишь приглушенные биения истощенных сердец. — да, — подробные расспросы еще только предстоят, и даже надежда на то, что это крушение удалось пережить всем, не позволяет облегченно выдохнуть. их команда — крошечна, а плавание, возможно — последнее. всматриваясь в когда-то бывшую домом единственным бескрайнюю водную гладь, моряк не уверен, что сможет отправиться в еще хотя бы одно путешествие. цинга, стычки с пиратами, водовороты и постоянно норовящий исчезнуть ориентир — половина команды оказалась за бортом. приложи ракушку к уху, и вместо шума прибоя услышишь выворачивающий нутро наизнанку звук столкновения бездыханного тела, наспех в холщовый мешок засунутого, с вечно жаждущим морем. оно свою пасть в благодарность раскрывает и волнами словно челюстями клацает, добычу поглощая. хотелось бы находить в подобных трапезах хоть какую-то выгоду, но каждая жертва — бессмысленна. большая вода не берет взяток и гарантов никаких не дает. если остался в живых именно ты — благодари кого угодно (хоть бога, хоть судьбу, хоть провидение), но только не ее. будь уверен, она сделала все, что в ее власти было, дабы тебя утащить к себе на дно. — присядь где-нибудь. я достану их всех живыми. обещаю. чхве сан — одна лишь холодная уверенность, в которую просящему удается поверить с поразительной легкостью. его собственное сердце из груди норовит выпрыгнуть, а меж бровями залегает тревожная морщинка. оттого кивает лишь отрешенно, устало — небеса, как же он истощен! — и опускается на землю. волосы все еще пахнут солью, но здесь, на открытом воздухе, это кажется органичным. чхве сан бросает на своего спутника короткий взгляд. ему интересно. но озвученные обещания (и то, что секунду назад ему было отдано, и то, что когда-то давно самому себе приговором было вынесено) к действию призывают, заставляя подушечки пальцев в предвкушении покалывать. то, что происходило дальше, мальчик, бежавший от хтонического ужаса моря, в голове будет еще не один раз прокручивать. разве может чародей такой силой обладать? разве позволено ему так с мирозданием играться? он видит на чужом лице улыбку и завороженно думает о том, что вряд ли в мире найдется более защищенное место. они спускаются к остальным спустя считанные минуты. товарищи откашливаются, молитвы одними губами читают и бегающим взглядом пытаются понять, кого потеряли. выбрав когда-то дорогу, по морским просторам проходящую, они расписались в готовности близких терять постоянно. поверить в то, что в этот раз берега достигли все, гораздо сложнее, чем смириться с очередной утратой. мальчишка, когда-то в стихию влюбленный, каждой руки касается и пытается убедить, что все позади и что все обязательно наладится. чародей состоянием интересуется, настоятельно советуя до госпиталя добраться. там придется, конечно, с жандармами общаться, но этого прискорбного события не удастся избежать в любом случае. экипаж кивает, но крупная дрожь никак с кожи не сходит. им от суши под ногами неуютно, а от чужого тяжелого взгляда и вовсе страшно. и только мальчик, готовящийся отказаться от моря, на мальчика, от сердца уже отказавшегося, с восхищением смотрит. он в поклоне пред ним благодарно сгибается и смеется ласково, ощущая как у ног уж кошка виться начинает. присев на корточки, палец ей протягивает в попытке доверие снискать и взгляд хозяина ловит. бровь в вопросе вздымается вверх, и кивок ответом становится. — кан ёсан. — чхве сан, а она — шкатулочка. первый раз вижу, чтобы к кому-то так льнула. обычно на другую сторону улицы от людей убегает. невысказанным остается многое: — (точно также, как и от меня. так почему ты еще здесь?) — (почему она себя гладить позволяет и носиком ладонь твою ищет?) — (кто ты такой?) в голове вопросов наберется целая сотня, но жжение в груди заглушает каждый из них. мальчишке без сердца происходящее не нравится — мальчишка с алым пятном на щеке кажется опасным. сан знает как себя люди должны вести: выучил за столько лет, насмотрелся на паттерны, запомнил каждый и бережно в черепушку свою уложил. кан ёсан не повторяет ни одного из них. что ему нужно? давно, казалось бы, позабытая улыбка звездочета мелькает перед глазами — гортанный кашель вырывается неосознанно. звездочка глупая, ну что ты такое творишь. тебе страшно или тебе весело? смеешься ли ты победно, заметив своего освободителя? что ты хочешь сиянием своим рассказать? чхве сан давно ведь разучился слушать. — мне пора. рад, что смог помочь, — в его голосе — сталь, в улыбке — умышленный холод. он подхватывает шкатулочку, будто та совсем ничего и не весит. ему нужно домой, в место, в котором получится все обдумать, объяснить, рационализировать. — спасибо. как я могу отблагодарить? — глаза блестят ярче звезд по ночному небу чьей-то рукой рассыпанных. он придет на его порог завтра и послезавтра; ему так о многом нужно расспросить и о столь многом хочется поведать. ответа на этот вопрос он не получает. но кан ёсан не вернется в море. теперь ему придется учиться жить заново. город, к чьему берегу его так неосторожно прибило — пожалуй, самый правильный выбор. к тому же, это город, который заставил его сердце биться чаще и который заставил позабыть как дышать. когда-то он был очарован волнами, теперь — чхве саном. городских чародеев принято уважать, но сближаться решаются немногие. здесь же обстановка совсем странная: от поклявшегося город защищать шугаются, его сторонятся и голос во время обсуждений обязательно понижают. — шрам его видел? — трактирщик глаза закатывает, но на разговор все равно соглашается в надежде на чаевые побольше (только дело это гиблое; товар затонул, за душой у ёсана — ни единого лишнего гроша), — сердца у него нет, понимаешь. он учителя своего с должности вытеснил: бедолага теперь в архивах на краю света сидит. нет в нем доброты, как нет и человечности, а мы все ему собственные жизни в руки вверять обязаны. согласные возгласы то и дело с разных сторон раздаются. «в глазах у него чернота» — «вдруг, проклянет» — «что он без сердца может-то». ёсан не решается судьбу испытывать, в дальнейшие расспросы вдаваясь. однако ясно понимает: сан каждому из присутствующих помог, но ни доверия, ни уважения в ответ увидеть так и не смог; складывается ощущение, что чародей-без-сердца намного сердечнее горожан без шрамов на груди характерных. к чужой двери он идет все еще не скрываясь. объемные рукава развеваются на ветру подобно парусам — ёсана пробивает дрожь. всматриваться в горизонт было тяжело: укатывающееся солнышко каждый вечер себе позволяло умереть, чтобы на следующее утро засиять еще ярче. у него такой привилегии не было: один раз пойдешь ко дну, и света не увидишь никогда больше. на него взгляды бросают косые-косые, хотя товарищей моряков принимают с объятиями распростертыми. (ни у кого из оставшейся команды нет больше желания общаться со спасителем) (кан ёсан стучит настойчиво и не двигается с места, пока не слышит недовольного, заставляющего в улыбке расплыться «входи») — что тебе нужно? навскидку у сана может быть множество причин быть недовольным: трудности в работе (поверить сложно), грубости со стороны горожан (вряд ли), кошка не сидит рядом (вполне вероятно), в груди жжется сильно (додуматься до этого варианта не получается). — хотел еще раз поблагодарить, — лишь пожимает ёсан плечами, теряясь в догадках. шкатулочка выбегает из комнаты и виться у ног начинает, сразу узнавая человека, что совсем недавно заклеймила своим. — не стой в дверях тогда, садись куда-нибудь, — сан глаза закатывает и к книге возвращается. на кошку он смотрит исключительно как на предательницу, а на незваного гостя взгляды бросает исключительно редкие, — ну? — спасибо, они вряд ли бы выжили без твоего участия. вместо ответа сан лишь кивает и переворачивает очередную страницу. у ёсана закрадывается подозрение, что делает это он лишь для вида: глаза по бумаге совсем не бегают. — что у тебя вместо сердца? вопрос срывается с губ быстрее, чем разум успевает решить, что это хорошая идея. хорошей идеей это определенно не было. — местные болтают… всякое, — ёсан взглядом скользит по комнате, почесывая за ухом кошку, на коленях разлегшуюся. — и какие версии твои любимые? — лицо чародея преображает улыбка. у мальчика с необъятной душой не получается отвести глаз. — если честно, они все, на мой взгляд, слабые, — шкатулочка лапкой ведет по руке, что посмела перестать гладить, — камень, зияющая пустота, сорняки. что еще? кто-то сказал, что на месте у тебя сердце, а ты просто обманщик, которому шрам служит маскировкой для злости. смех его хрусталем по комнате переливается; будь возможность — легкие блики бы на окна отбрасывал. ёсан никак не может понять, как сана можно сторониться. быть может, у него попросту страх земных кошмаров атрофировался, но сейчас хочется лишь одного: оставаться рядом, очаровываться дальше и слушать. слушать все, чем он сегодня готов поделиться. — звезда. — а? — у меня вместо сердца — звезда. это могло быть красивой ложью, но на самом деле являлось захватывающей душу истиной. чхве сан никому не рассказывал историю полностью, утаивая ее части даже от наставника. что в человеке напротив заставляло вытряхивать из себя заскорузлую правду — неясно. захлопывая книжку, он окончательно капитулирует. — когда ты первый раз вышел в море? — сколько себя помню, жил на кораблях. отец в какой-то момент нашел покой за бортом, матери не помню вовсе, — ёсан храбрится и плечами показательно пожимает, словно и нет боли никакой за душой. его единственным домом были каюты, да и те сменялись с незавидной регулярностью. — а экватор много раз переходил? — сан щурится, окончательно сосредатачиваясь на незваном госте. — это второй; прошлый был добрых десять лет назад. я тогда еще юнгой был. но плавание было куда проще, южный крест с пути сбиться не давал. а сейчас он — в момент осознания глаза у ёсана широко-широко распахиваются. привычно расстегнутый верх рубашки сана неосознанно теперь притягивает взгляд. — а сейчас он словно обворован кем-то. сан в ответ лишь кивает. возможно, его гость действительно опасен; об этом кричит буквально все его естество. звездочка грозится сжечь изнутри, голова закономерно раскалывается, но ему впервые за долгое время не все равно. ни один его подзащитный за все это время не догадался, откуда на его груди шрам, а мальчишка, непонятно откуда взявшийся, с первой же подсказки смог причину и следствие установить. ёсан в задумчивости расфокусирует взгляд. потому что его причина и следствие сидит перед ним и улыбается удивительно довольно. их бы корабль не напоролся на рифы, команду бы не прибило к берегу, ему бы не пришлось бегать по городу в поисках помощи, не заключи сан варварскую сделку с мирозданием. по его желанию небесное полотно было вспорото и выпотрошено. — (как такое возможно?) — (зачем тебе нужно это было?) — (кто ты такой?) но на сердце все еще нет и капли страха. он придвигает кресло к столу поближе в попытке рассмотреть чужое лицо повнимательнее. — а выглядишь так, будто совсем-совсем ничего не изменилось. чхве сан в лице действительно не меняется: щеки не подергиваются румянцем, а по рукам не начинают бегать мурашки. наверное, лишь это и выдает в нем его бессердечность. — тебе не нужен помощник? мне, кажется, нужна работа. — слишком много вопросов для одного дня. приходи завтра. на лицах — улыбки; в грудных клетках — слишком разный трепет. у ёсана сердечко колотится с безжалостной частотой, у сана — звездочка беснуется и будто до самых легких своим жаром дотягивается. оба знают: завтра обязательно настанет и завтра он обязательно придет. обещания остаются неозвученными, но оба под ними расписываются. радостное «до встречи» находит спокойное ответное. шкатулочка возвращается на хозяйское плечо, входная дверь закрывается с тихим скрипом. вернуться к книге не получалось даже несмотря на наконец заново дом заполонившую тишину. заученные алгоритмы давали сбой, мысли путались, отказываясь упорядочиться — буквы перед глазами отказывались складываться в обладающие смыслом фразы. чхве сан подобного не ощущал с той самой ночи и что делать сейчас не понимал. появление кан ёсана напоминало неизвестную болезнь, лекарства от которой не то, что не было придумано — его попросту не существовало. его появление нельзя было излечить таблеткой аспирина или отваром из краснолистной камелии. за несколько дней он под кожу въелся, незабудками по внутренним органам рассыпался, затрудняя дыхание. корни добираются да каждого свободного сантиметра, и поэтому на следующий день ёсан, конечно же, приходит. как приходит потом через день, через два и через три. новое постоянство не рождало никаких ответов; наоборот, вопросы возникали у лишь большего количество людей. бедолаги с потерпешего крушения корабля не понимали, как мальчишка, что вырос на их глазах, готов остаться на суше. горожане неудомевали, как у их чародея появился спутник. денег за хлопоты теперь оставляли в два раз больше, а «спасибо» начинало звучать еще более неуверенно. чхве сана было привычно бояться, но как реагировать на его невиданную ранее мягкость, проявляемую лишь рядом с кан ёсаном? помощник сану, разумеется, нужен не был. скромный быт, минимальные взаимодействия с людьми за пределами работы — вся его жизнь была устроена таким образом, чтобы никого не впускать в свою жизнь и особенно в свое дело. более того, вопросы назначений на должности решались столичными чародеями, общаться с которыми желания не было тоже. их вечно неудовлетворенное любопытство действовало на нервы и неустанно напоминало: жизнь в глуши на исследования влияла гораздо благотворнее вовлеченности в них великих светил империи. о ёсане им знать было совсем необязательно. по крайней мере пока сан сам не сможет разобраться, что в нем такого особенного. и пока не отыщет звездочета вновь. когда-то давно отринутая идея начинает казаться необходимостью. с каждым днем ему функционировать все сложнее: боль в груди неимоверная, и звездочка к уговорам глуха. она отказывалась слышать слова добрые, на обозленные реагировала еще большей агрессией. по утрам сан отхаркивал копоть, игнорируя каждый обеспокоенный взгляд ёсана. ему не нужна чужая жалость: он сам разберется и сам вычислит решение проблемы — нужно лишь правильно записать условие. условие, что с каждым днем становилось лишь сложнее. в нем константами становятся ранее неизвестные чужие участие и забота: сан не знает ни единой теоремы, для доказательства которых они требуются; только итоговое уравнение без них складываться также отказывается. вечно пустующая гостевая комната быстро становится самой обжитой в чародейском доме. только срезанные полевые цветы в вазе на подоконнике, салфетки из тонкого кружева не прикроватном столе, книги со сказками на нем же. ёсана толком грамоте не учили: знания по крупинкам собирались на кораблях, в портах и тавернах прибрежных городов. теперь же по вечерам он заглядывал в ученые книжки и с грустью понимал, что вникать в них ему бесконечно сложно. он сана вопросами донимает, когда они у камина вместе сидят и тот сам не понимает, в какой момент рассказывать и объяснять становится потребностью. сначала он закатывал глаза на каждое его появление у себя на пороге, а теперь не представлял жизни без его шумного присутствия в доме. помощь ёсана была ненавязчивой и осторожной: на столе с утра всегда были свежие фрукты, грязное белье не накапливалось в уборной, аптекари снова выдавали запрошенное количество ингридиентов. по городу сан больше не кружил мрачным коршуном, которому боялись слово сказать: ему осторожно улыбались и тихо здоровались. когда-то пугавшая холодная усмешка теперь мешалась с теплыми искорками смеха ставшего постоянным спутника. в таверне по вечерам у забегающего за ужином ёсана выпытать пытаются, не чародей ли он сам часом — перемены уж больно значительные произошли. но в ответ он лишь плечами пожимает — грубить не хочется. — (я всего лишь отношусь к нему как к равному.) — (делаю то, на что вы никогда способны не были.) — спасибо, шеф, еда пахнет потрясающе! а что завтра будет на ужин? иногда у ёсана фантомно подкашиваются ноги в приступе тоски по морской качке. «не пожалеешь?» — в унисон команда спрашивала. «нет», — спокойно улыбался мальчишка. у них впереди — новые корабли, новые волны и новые приключения. когда-то такая жизнь была единственной опцией, а теперь стала перевернутой страницей. вглядывась в горизонт он не чувствовал ничего кроме опасного страха, который обязательно бы его погубил в самое же первое плавание. ночная звездная россыпь перестала быть путеводителем, став заставляющим забывать дышать украшением. выглядывая из окна, ёсан с удовольствием находил скорпиона, жертвенника и журавля. небесные корабельные снасти из его комнаты, к счастью, видно не было. вглядываться в очертания южного креста было особенно больно, когда из уборной раздавались страшные хрипы. сан думал, что успешно их скрывает; ёсан позволял ему не травмировать гордость. собственная беспомощность тяготила: ему не у кого было узнать подробностей и не от кого было ждать ответов. сам факт того, что вопросы задавать должен был сан, вызывал недоумение. за проведенные вместе месяцы ёсану начало казаться, что ему известна любая тайна на этом свете вне зависимости от ее масштаба. сан знал, почему медузы жалят, почему уксус при взаимодействии с содой шипит и почему магия способна помочь урожаю взойти. так почему чхве сан не может себе самому помощь оказать? от невольной догадки о невозможности проблему решить ёсан тревожно отмахивался. поэтому когда сан предложил отправиться в путешествие, сердечко затрепетало в надежде. неужели он наконец способ нашел? на выходе из города прохожих приходилось успокаивать: их отсутствие они даже не заметят, чародей принял все необходимые меры, они с помощником вернутся не позже чем через четыре дня («спасибо, что согласились присмотреть за шкатулочкой»). им машут рукой вслед, списывая глубоко под глазами тени залегшие на старания последних дней. им нет нужды знать, что сон отказывался приходить всю последнюю неделю. его жар отпугивает, не позволяя найти необходимый покой. от случайных прикосновений ёсана пробивает дрожь, его пальцы кажутся ледяными. сан прекрасно осознавал, что человека с более теплым сердцем попросту не могло существовать на этом свете. привязанность к ёсану должна казаться неправильной: если все чувства были выжжены, то почему он взглядом его неосознанно ищет, из спальни выходя по утрам? почему пальцы покалывают, когда их руки друг друга находят в попытке не потеряться в оживленной толпе? почему невесомое прикосновение чужих губ ко лбу становится таким важным? в один из недавних вечеров сану казалось, что пришло его время умирать. сидеть вместе у камина стало еще одной привычкой и незаменимой частью рутины. чаще всего они закапывались в книги — каждый в свою — и обменивались комментариями, когда в этом была необходимость. — почему «диких лебедей» вообще сказкой называют? мне кажется, ничего больнее я не читал, — ёсан книжку захлопывает и смотрит в пламя, никогда ранее зловещим не казавшимся. — тебе правильный ответ или нормальный? — сан щурится, пытаясь разглядеть на чужом лице эмоции. их в мимолетных движениях так много: сведенные брови, дернувшийся подбородок, прикрытые веки. мальчишка с пятнышком на щеке впечатлительный, сохранивший способность восторгаться и удивляться, — правильный: нереальность происходящего; нормальный: ты можешь представить жертвенность подобной той, что элиза проявила? ёсан вслух ничего не сказал, но про себя решил: для сана он был бы способен, возможно, и на большее. переплести пальцы в жесте поддержки казалось чем-то правильным, пусть и не вписанным ни в один алгоритм — (алгоритмы, если честно, в случае ёсана были бесполезными с самого первого дня их встречи). дыхание перехватило от нескольких факторов сразу: от мурашек, табуном по спине побежавшим, от жара в груди, ставшего абсолютно невыносимым, и от широко распахнутых глаз, устремившихся бесстрашно в самые темные омуты. осознание того, что возвращаться к жизни без ёсана не хочется, бьет поддых. поцелуй в лоб остается в памяти негаснущим огнем. — все же будет хорошо? — вопрос с губ срывается необдуманно, выдавая запрятанную далеко обеспокоенность с потрохами. — не знаю, — честно отвечает сан, — но мне надо проверить догадку. необъятность вложенной в простую фразу надежды пугала. глупая эмоция, которую сан не должен ни понимать, ни испытывать, тонула в целом ворохе неопознанного и с такой силой жить мешающего. появление ёсана изменило жизнь (с рациональной точки зрения) однозначно в худшую сторону: концентрация внимания снизилась, чужие улыбки и искренность благодарности снова приобрели вес. так почему происходящее ощущалось настолько правильным? должен ли о давней сделке теперь сожалеть? тишина была привычно комфортной. постоянная близость научила ценить невербальность, которой с каждым днем сан все больше внимания уделял: на яркую улыбку ёсана он смотреть готов часами. если это делать украдкой — только так остается возможность соображать, — то можно с легкостью спрятать воспоминание к себе куда-то под ребра и доставать в дождливые дни, что снова научились расстраивать. мир больше не делился на черное и белое, он снова представал перед глазами красочным калейдоскопом — тем самым, что бесконечно радовал в детстве. сегодня ёсан не улыбался, оставаясь максимально сосредоточенным. соприкоснувшись с магией так близко, как только чародеям позволено, он интуитивно понимал всю важность задуманного, но до конца осознать ее не мог: не хватало ни знаний, ни опыта. — спрашивай, не бойся, — тогда, мальчика, отрекшегося от моря, только повстречав, сан выдавал информацию по крупицам, углы сглаживая и самое важное утаивая. теперь же оставлять на тайнах покровы казалось истинной глупостью. — почему сегодня? — возможных вопросов беспорядочный рой заполоняет костяную коробочку, что в голове спрятана, и с губ срывается самый простой из них. — завтра, — поправляет сан, — завтра небесные тела примут то же положение, что занимали в ту самую ночь. это впервые за все года предыдущие, и в обозримом будущем еще одного повтора не будет. я не могу упустить этот шанс. в его речи горячность, сильно звездочке откликающаяся. она сияет, будто бы из груди вырываясь, но на деле одобрение стремясь показать. они с чародеем друг друга не слышат, не понимают и обуревающие чувства разделять отказываются. сан поводья в левую руку перекладывает и свободными пальцами по шраму ведет — кажется, он стал тем самым взрослым, что боится навечно без сердца остаться. — спасибо, что согласился поехать. — спасибо, что позвал с собой. мир вокруг был необъятным, но покорять его хотелось лишь идя рука об руку. улыбаться горизонту было намного проще, когда есть с кем пальцы в замок переплести. спрашивать про звездочета было тревожнее всего. его упоминаний не было ни в детских сказках, ни в ученых книгах — источников одинаковой ценности по мнению сана. целая стопка выписанных из столицы книг оказалась бесполезной. — скорее всего, никакого звездочета и не было, — слова даются тяжело. когда-то давно расшатывалось мироздание, теперь же — его собственное сознание, — всего лишь желание слишком сильное, на которое природа откликнулась. но если эта догадка верна, то вряд ли возможно свершенное вспять обратить. ведь тогда это были нерукотворные чары. видеть перед собой ёсана — необходимость. страх, что так часто по пятам его следовал, с каждого горожанина крошечной блошкой соскакивающий, наконец смог добраться до своей цели. петлею на горло ложится, до сонной артерии дотянуться пытается и только драгоценная улыбка преградой становится. мальчишка без сердца без мальчишки с искоркой в глазах идти вперед больше не хочет. столько лет близость отрицавший сан вынужден сдаться, выдохнуть, поражение признать — жизнь без чувств скудна, а неподкрепленная эмоциями логика — бесполезна. можно сколь угодно убеждать себя, что за броней целую вечность получится прятаться, однако вдохнуть полной грудью без ее груза оказывается гораздо более ценным. то самое место бесконечно красиво. гладь горного озера; вершины, пытающиеся вспороть небосводу брюхо; беззащитный бисер звезд. — видишь, она вот там покоилась, — сан указывает на место, что ёсану и так слишком хорошо знакомо. следующий за фразой кашель бесконечно отвратителен. от него больно и тошно; кажется, что еще секунда и цветочное поле покроется кровавыми шматками, что пытались легкие в груди из себя формировать. в ответ на приподнятую бровь сан лишь качает головой: ему совсем ничем не помочь. в этот раз его может ждать совсем не метафоричная смерть. если он не отыщет сердце и не вернет на законное место, звездочка окончательно его сожжет изнутри, обратит в пепел, подговорит ветер задуть посильнее — сделает все, чтобы от мальчишки глупого не осталось на этой земле и следа. только отыскивать было нечего. сердце — то самое, что из мышечной ткани — давно уж истлело, перейдя границу, которую каждое существо живое до последнего избегать старается. ведь сан, как обычно, был прав: звездочет не мог появиться — звездочета попросту не существовало. бегущие по щекам слезы обжигали тоже: чхве сан очень сильно устал от огня в своей жизни. хотелось погрузиться в ледяное крошево, что в зрачках его столько лет людям мерещилось, но не осталось уж от него и следа. а потом наступила чернота. даже не знав, что следующий вздох будет последним, сан к ёсану потянулся. хотелось лишь одного: в его руках покой найти и поблагодарить снова. за последние несколько месяцев сказанные «спасибо» сосчитать попросту не получится. сердце нужно было найти для того, чтобы затем ему его в руки вложить. у чхве сана к кан ёсану было что-то очень и очень важное. важное настолько, что природа откликнулась вновь: впервые звездочку получилось услышать. всю ее боль и весь ее страх, всю озлобленность и заново родившуюся нежность. у нее к ёсану тоже было кое-что важное. пускай к ней тюремщик был глух, но у него получилось до него достучаться и разбудить, а ее побудить к действию. продираясь сквозь соседние органы и кости, она боялась вред нанести непоправимый: себе, мирозданию и, пускай и в последнюю очередь, ему. держать звездочку в руках было ожидаемо горячо, а еще безумно страшно. комочек искрил настолько ярко, что все остальное перестало существовать будто бы вовсе. к ней теперь у него — бесконечная благодарность; сан понимает, что должен был умереть еще тогда, только задумав неладное. но эта бесстрашная крошка сначала жизнь сохранила, а потом ее поддерживала. ее чувства вечно из крайности в крайность, но сан виновен в этом не меньше. он не может сейчас вымолвить и слова от боли, однако она чувствует каждое его извинение и каждое его обещание. на его новую просьбу она соглашается уже по собственной воле. надеется, что жалеть о содеянном не придется. когда звездочка прячется меж ребер своего чародея снова, он теряет сознание вновь. только в этот раз ему не страшно, только очень-очень холодно. она больше его не обжигала, а тепло чужой кожи ощущалось с непривычки недостаточным. но главным было то, что руки ёсана давали ощущение спокойствия, защищенности и безопасности. чхве сан был счастлив. кан ёсан был счастлив тоже. ему, всего лишь стороннему наблюдателю, вселенная доверила страшные тайны, от которых все тело крупной дрожью било. в ответ он просил лишь об одном: «позволь ему пережить этот день и эту ночь, не забирай его у меня». коснувшись губами лба, мальчишка со слишком часто бьющимся сердцем почувствовал все еще бессердечного мальчишки дыхание спокойное и размеренное. — спасибо, что был рядом. — спасибо, что рядом останешься. в его груди теперь — ее, звездочки, ласковое тепло. оно ценность жизни и ее красоту воспевает. их новый контракт — воплощение доверия: она поддерживает в нем жизнь, пока это необходимо — он же обещает ее не задерживать. при взгляде на ёсана становится чуть-чуть жарко: с этими чувствами им еще придется научиться справляться. но страха больше не было, ведь теперь сан уверен — даже смерти он не позволит их с ёсаном разлучить. потому что их любовь не до гроба — она на целую вечность.