Ladies and gentlemen, will you please stand?

      Когда Иваизуми звал Ойкаву в спортзал, он и близко не рассчитывал, что все закончится вот так.       Во-первых, Маттсун был прав: видеть Ойкаву один раз в неделю было катастрофически мало. С другой стороны, оставаться у него на все выходные казалось слишком серьезным шагом, на который ни один из них не был готов, и даже если Иваизуми нашел бы в себе смелость предложить, а Ойкава бы согласился, ему было бы не отделаться от чувства, что он навязал Ойкаве то, чего тот вовсе не хотел.       Во-вторых, видеться с ним во время рабочей недели было абсолютно контрпродуктивно, и степень контрпродуктивности росла по мере того, как приближался финал чемпионата страны. Им едва-едва удалось по серии пенальти вырвать этот шанс у соперников, и Иваизуми был настолько переполнен адреналином, что в пятницу выпил лишнего и чуть не испортил Ойкаве диван. Стоит ли говорить, что между ними ничего не случилось. Хотя Иваизуми покривит душой, если скажет, что променял бы ласковые поглаживания по спине и предложение положить голову на колени и попытаться уснуть на их обычное времяпрепровождение.       В-третьих, утром в воскресенье Иваизуми не без удивления обнаружил себя проверяющим рабочие чаты и грызущим ногти, свежесваренный кофе давно забыт на балконе. Это уже явный признак тревоги, навеянной неминуемым приближением самого важного дня в этом сезоне. Будь у него чуть меньше самоконтроля, Иваизуми мог бы спуститься в магазин на первом этаже и купить одноразку со вкусом вишни, или чем там молодежь заменяет сигареты. Вместо этого он написал Ойкаве и предложил вместе сходить в спортзал.       Потом он позвонил Ойкаве, потому что тот, конечно же, спал, и потратил уж точно слишком много сил и времени, уговаривая его согласиться. Получив в ответ наполовину злобное, наполовину сонное "Я заставлю тебя об этом пожалеть", Иваизуми напомнил, что будет ждать его в раздевалке в девять утра и ни минутой позже, и бросил трубку.       Все это, Ваша честь, доказывает его абсолютную невиновность во всем, что произошло далее. У подсудимого не было иного мотива, кроме как а) получить еще один шанс увидеться с человеком, который медленно начинал занимать его мысли днем и сны – ночью и б) избавиться от нервного напряжения посредством физической нагрузки. Это чистая правда, Ваша честь, если подсудимый на что-то и рассчитывал, то разве что на призрачную возможность украдкой наблюдать за Ойкавой во время тренировки, максимум – подстраховать его во время жима лежа.       Оказаться прижатым к стенке душевой кабинки, только шум бесполезно текущей воды заглушает их торопливый шепот – это чистая случайность.       – Ты спятил? – только и успел спросить Иваизуми, прежде чем его губы столкнулись с губами Ойкавы, его нетерпеливость тем очевиднее, чем сильнее он вдавливает Иваизуми в стену позади. Тонкие пальцы уже затерялись в ежике его коротких волос, когда он наконец понял, что происходит. – Тоору, ты знаешь, где мы? – с невероятным усилием он прервал поцелуй, хотя Ойкава и потянулся за ним, как изголодавшийся по ласке котенок тянется за погладившей его рукой. Они встретились глазами, и Иваизуми на секунду удивился, поняв, что не знает, что означает взгляд глаз напротив. То ли раздражение, то ли обиду, то ли желание, то ли все вместе. То ли что-то совсем другое.       – Мы в душевой, – сказал, и тогда Иваизуми понял: все-таки раздражение. Он обхватил лицо Ойкавы ладонями, одинокая капелька скатилась с его лба по крылу носа на щеку.       – Вот именно. Мы в общественной душевой, – больше он не сказал ни слова, только приподнял брови, как бы в доказательство сказанного. Цокнув, Ойкава отвел глаза.       – Тут хотя бы нет камер, как на парковке, – Иваизуми по-прежнему чувствовал движение его пальцев у себя в волосах, холод стены дурманяще контрастировал с жаром его кожи.       – Зато в любой момент кто угодно может...       – Если ты не хочешь, я оставлю тебя в покое, – оборвал его Ойкава, и где-то за сжатыми в линию губами и сведенными на переносице бровями Иваизуми увидел его уязвленное эго, и почему-то ему не захотелось дразниться или выговаривать Ойкаве за его безрассудство. Честно говоря, думать и уж тем более – принимать решения, когда Ойкава даже не прикладывает никаких усилий, чтобы оставить между ними какую-то дистанцию, это выше человеческих возможностей. В конце концов, полупрозрачная дверь кабинки плотно закрыта, и скоро тут все заполнится паром, а если кто-то и обратит внимание на две пары ног, то Иваизуми лично скажет им, что это не их собачье дело.       Он заставил Ойкаву повернуть голову обратно и, не встретив его прямого взгляда, потянулся оставить целомудренный поцелуй там, где у Ойкавы образовалась морщинка между нахмуренными бровями. Глупо, но то, как Ойкава рефлекторно наклонился, чтобы ему было легче, заставило что-то шевельнуться у Иваизуми в груди.       – Нет ничего, чего я сейчас хочу больше, чем тебя, Тоору.       В ответ губы Ойкавы растянулись в довольной улыбке, хотя Иваизуми догадывался, что виной тому скорее его руки, спустившиеся с лица на ягодицы, а не произнесенные слова. Как бы то ни было, они продолжили с того места, где остановились.       Сколько бы ночей они ни проводили вместе, Иваизуми все было мало. У него все так же захватывало дух каждый раз, когда их языки встречались, словно старые знакомые, сначала осторожные, а потом жадные, торопливые, не способные, казалось бы, остановиться и отпустить друг друга. Ойкава вел его в поцелуе, словно в танце, и, когда пришло время взять перерыв, Иваизуми осознал, что у него и правда слегка кружится голова, как после сложного па. Он нашел убежище от обрушившегося на него цунами возбуждения в месте, где шея Ойкавы переходит в плечо.       – Слишком быстро стало слишком жарко, м? – Ойкава почти успокаивающе погладил его по спине, и Иваизуми уже хотел что-то сказать, когда его рука скользнула чуть ниже, его следующие слова сказаны прямо ему на ухо, посылая волны электричества по всему телу: – Скажи, если хочешь, чтобы я остановился.       Он не успел сказать и слова, даже толком вдохнуть, из него вышибло весь воздух, когда пальцы Ойкавы – тонкие и длинные пальцы Ойкавы, о которых Иваизуми думает чаще, чем готов признать, – обхватили его член. Движение, не тяжелее перышка, щекотало и поддразнивало. Иваизуми неконтролируемо вжался в тело напротив, поцеловал шею, наверное, даже позволил паре несвязных слов сорваться с губ в каком-то подобии мольбы. Ойкава болезненно медленно провел ладонью по длине, безошибочно добившись от Иваизуми гортанных звуков, родившихся где-то под адамовым яблоком. Иваизуми и не догадывался, что чьи-то руки могут заставить его так реагировать. Волна стыда затопила его разум, он сильнее вжался в Ойкаву в попытке скрыть лицо в изгибе его шеи, хотя тот и не смог бы его увидеть.       Одновременно с ускорением темпа Иваизуми почувствовал на своем плече мокрый поцелуй, потом еще один и еще, и, боже, если Ойкава оставит там засос, Иваизуми точно сойдет с ума.       – Блять, – услышал он поверх собственного задушенного стона и журчания воды. Все звуки начали медленно отходить на второй план, каждый орган чувств теперь регистрировал только то, что происходит внизу, там, где Ойкава безжалостно вел его к разрядке. Даже в таком состоянии Иваизуми заметил, как Ойкава одним движением выкрутил кран на полную, шум воды теперь хотя бы чуть-чуть заглушал рождавшуюся между ними синергию звуков.       Ойкава заставил его сделать шаг назад, Иваизуми снова обдало холодом стены сзади, а спереди – обожгло касанием кожи к коже. Это была отчаянная попытка стать еще ближе, когда такое понятие, как "ближе", просто перестает существовать. Иваизуми оставил несколько смазанных поцелуев под бьющейся у Ойкавы венкой, кончиками пальцем чувствуя, как напряглась каждая мышца на спине. Каждое малейшее движение Ойкавы приближало его к краю пропасти. В попытке не выдать их раньше времени Иваизуми искусал себе все губы, и, когда хватка на его члене сжалась с твердым намерением все закончить, он лишь слегка прикусил кожу у Ойкавы под челюстью, но и этого хватило, чтобы тот, задохнувшись, мгновением позже выпустил застрявший воздух сквозь зубы.       О том, что Ойкава кончил, Иваизуми догадался только по внезапному теплу, обдавшему его живот, и по беспорядочному движению ладони внизу. Он неверяще уставился в темноту под своими закрытыми веками.       – Я ведь тебя даже не коснулся, – выдохнул, с готовностью сжимая слегка обмякшего Ойкаву в объятиях. Тот медленно набрал прежний темп, находя опору в стене позади них, и Иваизуми пожалел, что не смог увидеть лицо Ойкавы в тот самый момент, когда тот осознал, что кончил от поцелуя.       – Помолчи, ладно? – и, словно наказывая за невысказанную насмешку, Ойкава перешел от размашистых движений к медленным, заставляя Иваизуми глупо толкаться в ладонь, прося о большем. – Поцелуй меня, – свободную руку он опять запустил в волосы, повелительно натягивая на себя, как будто одной просьбы было недостаточно, как будто Иваизуми смог бы ему отказать.       Он кончил с беззвучным стоном и четким осознанием, что больше никогда не сможет мастурбировать, не после того, как ему показали такой мастер-класс.       Еще какое-то время Иваизуми провел в попытках восстановить сердцебиение, найти твердую почву под ногами и понять, как же его сюда занесло. Последнее, впрочем, безрезультатно. Ойкава переплел их пальцы, вес его тела, слегка навалившегося сверху, наконец прибил Иваизуми к земле.       – А тебе не много для счастья надо, да? – спросил и, прежде чем Ойкава успел огрызнуться в ответ или принять фразу близко к сердцу, уже потянулся за поцелуем. Их губы встретились посередине, совсем лениво и страшно мягко. В том, как они десятки раз говорили друг другу "здравствуй", а потом расходились и непременно находили дорогу обратно, не было ничего общего с предыдущими поцелуями. То было как если бы они знали, что на исходе дня оба рассыпятся в прах. Теперь же – все время мира было у их ног.       Они оторвались друг от друга, и впервые за все это время по-настоящему посмотрели друг другу в глаза. Иваизуми видел, как дымка постепенно спадает с глубокого карего Ойкавы, как становится тверже положение его ног, как поднимается и опускается грудь, как уголки губ слегка ползут вверх, еще не улыбка, но намек на нее. Он также видел, что оставил не один и не два, а три следа не его шее, один взгляд на которые послал волну жара по венам. Интересно, станет ли он их скрывать? Есть ли в его жизни кто-то, кто, увидев эти синяки, спросит, откуда они взялись? То, что Иваизуми хранил Ойкаве верность, вовсе не означало, что Ойкава делает то же самое, ведь у них не было такого уговора. Глупо, но от мысли о том, что кто-то еще может знать Ойкаву так же, как теперь знает Иваизуми, в его груди родился раскаленный шар, его температура тем выше, чем дольше Иваизуми об этом думал.       В себя он пришел только после того, как потерял тепло тела Ойкавы. Тот сделал всего, может быть, полтора шага в сторону, встав как раз под струи воды, но Иваизуми почувствовал страшную отчужденность, словно, протяни он руку, окажется, что все вокруг – оптическая иллюзия, и на самом деле их разделяет, самое меньшее, футбольное поле.       – Ты идешь, Иваизуми? – услышал он, голос мягкий и не менее потерянный, чем то, как Иваизуми себя ощущал. Он сморгнул наваждение, сделал полшага. Ойкава принял его в свои объятия, как если бы ему сказали, что только для этого его руки и созданы – обнимать Иваизуми.       Они совместили приятное с полезным. Ойкава намылил ему голову, параллельно не выпуская пальцев из его волос, а Иваизуми руками аккуратно исследовал его тело, заодно смыв с него гелем для душа следы пота и семени.       – Теперь повернись, – Ойкава повиновался, и Иваизуми лишь на секунду представил, как заставляет его прогнуться в спине, оперевшись на стенку, и входит в него до основания. Намылив спину, он позволил себе приложить чуть больше силы в области плеч, моментально заметив, как расслабляются мышцы. – Тебе бы стоит походить на массаж, Тоору.       – Мы уже на той стадии отношений, где я жалею, что связался с доктором?       Иваизуми улыбнулся.       – Похоже на то.       Когда они вышли из душа, в раздевалке, кроме них, никого не оказалось, и, честное слово, слава Богу. Ойкава все продолжал исподтишка на него глазеть, и Иваизуми, хоть убей, не мог понять, почему. На его прямой вопрос Ойкава лишь покачал головой.       Остаток времени в зале они провели в тишине и ушли, как раз когда в раздевалку направилась женщина, которая занималась одновременно с ними.       – Надеюсь, она не заходила туда до этого, – полушутя сказал Иваизуми, нарочито избегая смотреть в ее сторону. Ойкава, однако, проводил ее долгим взглядом и повернулся к нему все с тем же озадаченным выражением лица, что прежде. – Может, все-таки скажешь, о чем ты так усиленно думаешь?       Ойкава осмотрел его с ног до головы, пожал плечами.       – Просто я, вроде, сказал, что заставлю тебя пожалеть о том, что ты разбудил меня в такую рань, но, видимо, выбрал не ту тактику.       И только кривая улыбка выдавала в нем хоть каплю смущения.