Он не умеет любить

Любопытство всегда играло с Эрвином Смитом злую шутку. Вероятно, и свидание с Мари было очередной плохой идеей. Вообще он считал свои дотошность и любознательность плюсами, но порой из-за них случался переломный момент, и Эрвин сожалел, что вообще в это влез. Так было, когда он начал пересказывать друзьям слова отца, горя желанием поделиться своим открытием. Возможно, так было и сейчас. Правда, на сей раз это было не совсем его идеей. Первопричиной являлись Майк и Найл, вторичный же повод крылся в упрямстве и любопытстве самого Эрвина. Это была праздничная неделя в честь Дня Стен, и кадетов распустили по домам — чуточку отдохнуть и навестить семьи перед последним годом обучения. Эрвин сразу сказал, что не поедет к тётушкам в Эрмих — ни к одной из двух — те были назойливыми и надоедливыми, обожали тискать его за щёки, хотя ему было почти пятнадцать и он считал себя совсем взрослым, и вечно отговаривали вступать в Разведывательный отряд. Им бесполезно было даже пытаться объяснить, что там, за стенами, лежит целый огромный мир, и его тайны, как и тайны людей, переписавших учебники, кто-то должен рано или поздно раскрыть. Эрвин искренне хотел стать таким человеком, потому ему просто необходимо было выбраться за стены и своими глазами увидеть внешний мир. Родители Найла жили слишком далеко, в окрестностях Яркела, поэтому он даже не думал навещать их и ограничивался еженедельными письмами — было и затратно, и бессмысленно всю неделю тратить только на дорогу домой, а потом обратно. А вот Майк был родом из Троста, поэтому в первые два дня каникул навестил и родителей, и бабулю. Правда, потом вернулся в кадетский корпус, не желая бросать друзей одних. За три года ребята сдружились, основав по-настоящему крепкую команду: вместе учились, вместе тренировались, вместе шкодничали. Майк был старшим, но это не уменьшало его авантюризма, и втроём они регулярно попадали в переплёты и огребали от инструктора. Что, впрочем, не снижало их пыла и страсти к исследованию. Новые идеи обычно подавали Майк и Эрвин, а Найл, как самый спокойный и порядочный, пытался их урезонить и отговорить. На что Эрвин пускал в ход своё красноречие, и через минуту Найл уже был уверен, что исполнение очередного плана и впрямь необходимо, безопасно и крайне интересно. А спокойный пофигизм Майка тем более усыплял его бдительность. На самом деле, мальчишки были очень даже разные. На первом году Эрвин много болтал, пытаясь продвигать свои идеи, но со временем замкнулся в них, и к концу обучения почти всё свободное время уделял чтению. Брал книги из учебной библиотеки, перечитывал по несколько раз, выписывал в блокнот факты, которые казались ему сомнительными, писал себе примечания и заметки. А потом подрывался вдруг и выдавал, что ему надо срочно украсть какую-то книгу из кабинета инструктора, или сбежать в город, ибо сегодня экспедиция, а он хочет поймать кого-то из разведчиков и задать пару вопросов. При этом он был чертовски убедителен, и Майк с Найлом практически сразу соглашались, что это — дело крайне важное, хотя и знали, что могут неслабо огрести от инструкторов. Да что там, Эрвин даже самих инструкторов умел убедить. Садился перед ними на экзамене, и даже если говорил нечто, противоречащее учебнику, потому как за чтением других книг забыл подготовиться — тем не менее, говорил так уверенно и твёрдо, с таким пылом, что к концу его речи преподаватель сидел серьёзный и сосредоточенный, размышляя, а не подать ли прошение в столицу о внесении в учебники правок и коррективов. Поэтому у Эрвина всегда стоял высший балл по теории. Найл был самый спокойный, вернее даже, самый обычный. Простой, добрый мальчишка, которому Майк с Эрвином как-то помогли выпутаться из тросов, после чего он стал ходить за ними, как хвост, и сам себя принял в их компанию. Сперва он вёл себя, как человек мирный, спокойный и даже немного забитый, но довольно быстро возвысил себя, возгордился и обрёл самоуверенность. Иногда был довольно нудным, но всё равно оставался добрым и порядочным малым. Что до учёбы — Найл был не слишком хорош в полётах и теории, зато отлично управлялся с рукопашным боем, что прекрасно соответствовало намерению поступить в военную полицию. А Майк просто был крутым. Когда доходило до дела, он был немногословен, быстро принимал решения, действовал активно и эффективно. Но в спокойной обстановке был не прочь почесать языком, а рассказывать истории Майк умел лучше всех. Вечерами в мужской казарме собирались толпы слушателей, приходили даже девчонки, хоть и было не положено — лишь бы послушать байки, которые Захариус излагал выразительно, красочно и с расстановкой. А ещё Майк был высоким широкоплечим блондином, который нравился практически всей женской половине кадетского корпуса. Он первым из набора отрастил усы с бородкой, и этим вызвал новую волну обожания. Будучи старшим в наборе своего года, благодаря растительности на лице Майк казался совсем взрослым пацаном, чем явно восхищал девушек. Найл из соперничества тоже хотел отрастить усы, но на его пятнадцатилетней физиономии пока появлялись лишь единичные мелкие волоски, больше похожие на пушок, а это вызывало у девчат лишь сочувствие или презрение. Эрвин же усы не растил — ему вообще было не до соблазнения девчонок. По правде, он о них совершенно не думал, из-за чего считался странноватым — всё-таки, пубертатный период, взросление, изменения в физиологии и психике. Но Эрвину было попросту неинтересно. В нём никогда не просыпалось желания подглядывать за девочками, как у остальных, или что-то в этом роде. Ему казалось, что отношения — пустая трата времени, и никакой пользы не несут. И пока Майк ходил по свиданкам, Эрвин проводил время за тщательным анализом книг, касающихся титанов, а также талмудов по истории, правда, довольно бессодержательных. Библиотека кадетского корпуса — да и всё их развитое общество — не имело ни одной записи о том, что было давнее восьмидесяти лет назад. Учитывая, что тогдашние технологии позволили построить стены в тысячи километров, а нынешние — позволяли мыться горячей водой под душем и загонять сжиженный газ в баллоны. Это значило, что все записи, имевшиеся до возведения стен, попросту уничтожили или хранят в недоступном для простых людей месте. Всех просто держали в неведении. Там, в прошлом, произошло что-то важное, что от них хотели скрыть. Эрвин никак не мог понять, почему эта мысль не терзает умы каждого человека внутри стен. Почему все живут своей жизнью и не задаются столь очевидным вопросом. Пришли титаны — и народ укрылся за стенами. Ну как же, конечно. Строительство таких стен заняло бы десятки лет, а за это время титаны уже всех бы съели. К тому же, зачем было строить три стены, когда хватило бы одной? Зачем было делать в стенах ворота, если можно безопасно спуститься на другую сторону с помощью лифта? Зачем было поднимать стены на пятьдесят метров, если титаны не бывают выше пятнадцати? Все эти вопросы занимали юный разум Эрвина куда вернее, чем нежные чувства к девам и мысли о свиданиях. Найл, наоборот, только о свиданиях и думал — он уже год был влюблён в молоденькую разносчицу одного из трактиров, Мари. Трактир принадлежал её родителям и девушка, естественно, была привлечена к полезным работам во благо семейного бизнеса. Когда Эрвин предлагал сбежать в город под тем или иным предлогом, Найл соглашался только при одном условии — навестить свою возлюбленную. Правда, Мари на его бесконечные подкаты отвечала лишь спокойным равнодушием, никак не поощряя упорные попытки ухаживания. Напротив, она бессчётное количество раз сказала Найлу «нет». Впрочем, Найл не терял надежды и был уверен, что однажды она ответит взаимностью на его чувства. Впрочем, его подкаты и правда были ужасны. Над ними смеялся весь трактир, и иногда Эрвину казалось, что Мари не будет связываться с Найлом хотя бы потому, что не хочет быть осмеяна вместе с ним. А вот Майк почти каждый вечер умудрялся встречаться с девчонками. То забирался с ними на караульную вышку, договорившись с дежурным, то гулял среди снарядов для упражнений с УПМ, то поднимался на крышу… Вчера даже затащил свою очередную пассию на склад, где хранились маты, и потом вовсю хвастался состоявшейся близостью. Каждый раз после свидания он заявлял, что эта девушка — та самая, особенная, и что он точно на ней женится. А спустя пару месяцев они мирно расходились, при этом оставаясь друзьями, и влюблялись в кого-то ещё. Такое непостоянство было ещё одной из причин, по которым Эрвин считал отношения пустой потерей времени. Ты тратишь на человека бесценные часы, дни, недели — а в итоге остаёшься ни с чем, кроме пары забавных историй и, может, какого-то неплохого воспоминания. И разумеется, в мировоззрении Эрвина такие воспоминания ничего не значили, ведь они оставались в прошлом, а он стремился изменить будущее. А вот остальные считали Майка героем. Искренне завидовали и восхищались, желая и себе таких же любовных приключений. Особенно Найл, которому нужна была пища для личных фантазий, потому что воображения девственника не вполне хватало на то, чтобы представить себя с Мари. А Майк, хоть и уважал своих девушек, всё же полунамёками рассказывал о прелестях женского тела, о том, как мягка юная девичья грудь, какие сладкие стоны могут издавать нежные уста, и как это восхитительно — ощущать всем телом другое тело, тёплое, тонкое и гибкое. Пацаны краснели, но всегда слушали с открытыми ртами. Даже Эрвин прислушивался. Не завидовал, просто испытывал интерес. Его всегда тянуло к чему-то новому и незнакомому; мозг пытался понять, разгадать секреты. Эрвин отчаянно не понимал, что же такого ребята находят в девчонках, и потому вполуха слушал их истории, пытаясь постичь истину. Майк и Найл — да и другие ребята с набора — иногда намекали, что он — чёрствый сухарь и однажды останется старым девственником без семьи и рода. Эрвин только хмыкал; семейная жизнь его никогда не привлекала. Он насмотрелся на ссоры и скандалы, на капризы и лицемерные сюсюканья в семье ещё тогда, когда жил у тётки. Этого хватило по горло, и Эрвин твёрдо решил, что раскрытие тайны человечества тысячекратно превалирует над заведением жены и детей. Обычно он упорно стоял на этом при разговорах с друзьями. Однако вчера Майк и Найл умудрились переубедить его, воззвав к природному любопытству. Вернувшись с очередного свидания, Майк хлопнул Эрвина по плечу и вперил в него строгий и почти отцовский взор из-под чёлки. — Заводи бабу! — объявил он. — Не вижу смысла, — Эрвин привычно пожал плечами. Майк приставал к нему по этому поводу чуть ли не каждый день, и обычно такая отмазка срабатывала. Но в этот день у Майка, видимо, всё прошло уж слишком хорошо, и он не собирался так просто отступать. — Зануда! Да тебе девушка прямо показана в медицинских целях! А ты всё отнекиваешься, — возразил Майк. — Ты просто без понятия, что это такое! И не имеешь права утверждать, имеет ли влюблённость смысл, если не разу её не испытывал. — Я могу оценивать влюблённость непредвзято и со стороны, — отозвался Эрвин. — Скажем, глядя на вас. Найл впустую тратит кучу времени, вздыхая по Мари. Ты впустую тратишь кучу времени, общаясь то с одной, то с другой, а в итоге расстаёшься с ними, и всё, что было — выходит, было напрасно. — Не напрасно, — Майк помотал головой. — Пока не влюбишься — не поймёшь. — Я и так понимаю, что твои предыдущие отношения ни к чему не привели. — Держите меня, иначе я стукну этого гундоса, — фыркнул Майк, мотнув головой и отбрасывая светлую чёлку с глаз. — Брюзжишь, как дед. Но суди сам: ты не можешь сказать, что торт невкусный, не попробовав его. И я тебе говорю — торт дофига какой вкусный! — Но в поедании торта нет глобального смысла. — В том, что ты укладываешь волосы, тоже нет глобального смысла, — вмешался Найл, решив принять в этом споре сторону Майка. — Но тебе же нравится. — Это не отнимает так много времени, как девушка, — попытался оправдаться Эрвин. — Но твой кайф от причёски не сравнится с кайфом влюблённости, — вмешался Майк. — Давай так. Ты попробуешь — а потом уже будешь умничать. Эрвин хотел возразить, что это глупости. Что это не будет иметь ни смысла, ни положительного результата. Но его поставили перед ультиматумом. Сказали, что он рассуждает о том, в чём не смыслит. Что он никогда не испытывал того, о чём говорит. И возможно, стоило потерять немного времени, чтобы доказать друзьям, что он прав, и влюблённость — нечто пустое и бесполезное. Поэтому Эрвин согласился. — Хорошо, — сказал он, вздохнув. — Майк, ты чёрт усатый. — А то ж! — Что от меня требуется, чтобы мои слова казались тебе словами опытного человека? — Для начала, — снова влез Найл, — ты должен испытать безответное чувство! — Зачем? — недопонял Эрвин. — Это точно пустая трата времени… — Нет! — Найл воодушевлённо приложил ладонь к груди. — Только получив отказ, ты постигнешь, что это такое — любить и страдать! — Согласен! — подтвердил Майк. — Найл, дружище, дай-ка блокнотик. Начеркаем Эрву план. И они весь вечер составляли план «постижения любви». Составляли шумно, на всю казарму. Ещё двое мальчишек, оставшихся на праздники в кадетском корпусе, тоже присоединились и предлагали идеи романтического развития для Эрвина, и в конце концов Эрвин и сам загорелся идеей. Это походило на экзаменационный тест, где ему следовало решать задания одно за другим, и врождённое достигаторство встало в охотничью стойку. «Я смогу, — спокойно думал Эрвин, выслушивая их задания. — И докажу им, что это — ерунда». — Во-первых, — объявил Майк, когда план был составлен, — ты, Эрв, должен пригласить самую красивую и недоступную девушку на свидание и получить отказ. Так ты познаешь безответность и будешь страдать от собственной никчёмности. Эрвин сомневался в том, что будет страдать от никчёмности, если девушка не пойдёт с ним на свидание, в котором он сам был слабо заинтересован. — Насколько недоступную? — уточнил он. — Она должна быть из Разведотряда? Или, может, из знатных дам? — Не, не, не настолько, — Майк рассмеялся. — Для первого пункта давай попроще. — Пригласи Мари, — с видом опытного мазохиста предложил Найл. — Она уже раз пятьдесят меня отшила. И вообще неприступна, как пятидесятиметровая стена. Думаю, и тебя отправит на все четыре стороны. Мари — общепризнанная красавица — действительно отказывала каждому, кто пытался за ней ухлёстывать, не только Найлу. Но только Найл возвращался раз за разом, пытаясь снова и снова, наивно уверенный, что у него есть шанс. — А в чём смысл? — недопонял Эрвин. — Ты должен постичь нечто важное, друг мой, — пояснил Майк. — Понять, что не ты один решаешь в отношениях. И что девушку надо добиваться. Это не книга из библиотеки, которую можно просто взять и понести, куда пожелаешь. — Ладно, — Эрвин и так не считал девушек безвольными созданиями. У них были и гонор, и мнение, которые они ежедневно высказывали на тренировках. Так что Эрвину начинало казаться, что первый пункт он уже выполнил, и всё ещё не считал отношения чем-то необходимым. — Потом, — продолжал Майк, переходя ко второму пункту, — начнётся действительно сложное. Ты должен приглашать девушку на свидание, пока она не согласится. — Мари? — переспросил Эрвин. — Нет, эта тебя отошьёт ещё в первый раз, — хохотнул Майк. — Пригласишь кого подоступнее. Вон Хельга тебе глазки строит за обедом. Приглашай её, не прогадаешь. Эрвин кивнул. Это не выглядело сложным. Хельга уже сама пару раз предлагала ему «прогуляться по территории после ужина», так что вряд ли отказалась бы, пригласи он её в город на праздничной неделе. Не то чтобы он был чрезмерно самонадеянным, просто не считал себя полным неудачником и не думал, что убедить девушку на что-либо — сложнее, чем убедить инструктора, что он попал по манекену, если на самом деле промазал. А инструктора он в таком однажды умудрился убедить, и даже получил высший балл в тот день. — Значит, так, — сказал Майк. — Будете гулять, где захочешь. Твоя цель — взять её за руку на первом свидании и добиться, чтобы она согласилась встретиться на следующий день. Это тоже не выглядело сложным. Эрвин каждый день хватался за женские руки на тренировках. И за мужские тоже — смотря с кем попадался в спаррингах. И ничего такого в этом не было. — На втором свидании задание ещё сложнее, — сказал Майк. — Вы должны будете поцеловаться. По-настоящему, губы в губы. И чтобы она после этого не дала тебе по щам. Эрвин решил, что это выглядит хоть сколько-то интересно по сравнению с предыдущими пунктами. По крайней мере, поцелуи в губы всегда казались ему проявлением чувственности, именно поэтому их обычно сдерживали, не показывая на людях. Это было что-то, действительно связанное с отношениями, и могло хоть немного раскрыть их суть. — Так, — согласился он. — На третьем свидании ты должен попробовать её трогать за мягкие места, — продолжил Майк. — Это опасный тест. Если она не будет против — ты сможешь предложить ей переспать. Если заёрничает — придётся идти более тернистой дорогой. — Моя цель — переспать с ней? — уточнил Эрвин. — Ха-ха, нет, — Майк замотал головой. — Это уж ты сам разбирайся. Твоя цель, дурашка — понять, что такое влюблённость. А беседы, поцелуи, прикосновения — они ведут к этому, заполняют голову сладкими фантазиями. Засыпать, думая о ней, мечтать о новой встрече, чувствовать это томление в груди… В общем, сам узнаешь. Эрвин согласился, не видя ничего дурного. Прогулки, первые поцелуи — для пятнадцати лет это было естественно и не порицалось. Стоило попробовать, чтобы доказать Майку и Найлу, что они неправы. * * * Заминка вышла уже на первом пункте. Мари не отказала. Мальчишки пришли в трактир втроём, и девушка, едва завидев среди них своего надоедливого поклонника, закатила глаза и демонстративно проигнорировала их столик. Эрвин мог это понять — Найл иногда вёл себя как полный придурок, пытаясь ей понравиться, а его подкаты были настолько идиотскими, что расходились потом по кадетке локальными шуточками. Поэтому Эрвин решил исключить подкаты из своего репертуара. А поскольку Мари не спешила их обслуживать, он взял дело в свои руки. Поднялся и сам направился к ней в момент, когда она наливала пиво из бочонка в углу. — Эй, стоп! — возмутился Найл, который хотел лично узреть позор друга, когда того отошьют. — Пусть идёт, — возразил Майк с интересом. — Не бузи, братан, у всех свои методы. Найл недовольно поджал губы. Ощупал верхнюю губу — не стали ли гуще его полторы усины. Эрвин же, подойдя к Мари, принял вид сочувствующий и даже покаянный. — Привет, — сказал он. — Извини пожалуйста за Найла. Я вижу, как он тебя достал, но он очень просил нас зайти сюда. Понимаешь, праздничная неделя, кадетам хочется отдохнуть в городе… — Я понимаю, — Мари вздохнула, перекрыла кран и обернулась. — Я рада, что кадеты отдыхают в городе. Трактиру больше прибыли. И против тебя и твоего блондинистого друга я ничего не имею. Но Найл… — Он слишком упёртый, — повинился Эрвин. — Мы с Майком пытались ему втолковать, что он тебе неинтересен и что раздражает тебя, но кажется, твои отказы не являются для него поводом для отступления. Мари смягчилась, принимая, что Эрвин на её стороне. Отставила кружку в сторону, подбоченилась. Она была в длинном сером платье и белом переднике, но этот вроде бы простой наряд очень ей шёл и ладно сидел на девичьей фигурке. — Наверное, — сказала она, надув губы. — Я уже дождаться не могу, когда праздники закончатся. Представляешь, сегодня утром он ждал меня у крыльца, бросился на мостовую со всей дури и разбил колени в кровь! И начал просить меня промыть раны и пожевать на них листики подорожника! Якобы, это из-за меня он расшиб колени, потому что хотел предо мной преклоняться. Да я готова поспорить, что он просто хотел снять передо мной штаны, и чтобы я трогала его кровавые коленки! Дурак! — Дурак, — согласился Эрвин, не спеша перебивать. У них уже завязалась беседа на общую тему, и коварные планы шли куда дальше. — А вчера он поймал меня на рынке! — продолжала жаловаться Мари. — Я за зеленью ходила, а он пристал, как банный лист. Возьми меня, говорит, за руку, я потом буду всем друзьям хвастаться, что тебя трогал! — Должно быть, мерзко, — подтвердил Эрвин. Вообще Найл принимал Мари за ангела и ничего мерзкого, конечно, не помышлял, но об этом Мари было сейчас не обязательно знать. Эрвин не вызывался работать сводником и переводить неловкие подкаты друга. — Еще как! — подтвердила Мари. — Я уже сто раз просила его отстать от меня, но он, похоже, не понимает. Эрвин обернулся на Найла. В глазах того горела лютая ревность — ему никогда не доводилось так долго беседовать с Мари, удерживая её интерес. — Боюсь, — сказал Эрвин со вздохом, — Найл поймёт, что ты его не любишь, только если увидит тебя с другим. Мари сощурилась. Эрвин внутренне напрягся — не перегнул ли палку? И промолчал, давая ей возможность понять, что лично он просто дал дружеский совет, а вовсе не предложил себя на место её парня. Мари подумала и кивнула. — Наверное, ты прав, — согласилась она. — Прогуляемся? — А? — Эрвин изобразил невинное удивление. — Нет, я просто… Хотел извиниться. — Да ладно, пойдём, — позвала Мари, явно купившись на то, что он не имел корыстных целей. — Поможешь мне облагоразумить своего друга. Разве тебе самому за него не неловко? Просто сделаешь доброе дело. Даже два: и я буду спасена, и тебе за Найла не придётся краснеть. Ну? Эрвин коварно поставил себе мысленный плюсик за манипуляторский талант. — Хорошо, — согласился он, сделав невинно-растерянное лицо. — Главное, чтобы Найл нас увидел. — Да прямо сейчас и пойдём, — решила Мари и, ухватив его за руку, потянула к стойке, где сидела её мать. — Мама, я отойду ненадолго, мне очень надо. Подменишь меня в зале? — Куда? Опять с подружками трепаться? — трактирщица вскинул голову, отрываясь от чтения газеты, увидела Эрвина и расцвела улыбкой. — А-а, мальчик. Ну наконец-то. Ступай, Мариша, ступай. — Спасибо, — кивнула Мари, удерживая хихиканье, и потянула Эрвина на улицу. Он успел обернуться на друзей и победно дёрнуть бровями. Майк одной рукой показывал оттопыренный большой палец, второй — удерживал за шкирку рвущегося в драку Найла, сердитого и неистового. Эрвин лишь хмыкнул — Найл сам предложил ему подкатить к Мари. Пусть не бесится теперь, Эрвин всего лишь исполнял их прихоть. * * * Трактир стоял на набережной, и Мари, утянув Эрвина к воде, оперлась о перила. Фартук она стянула ещё на выходе, и теперь стояла в одном платье, стройная, красивая. Накручивала кудряшку на пальчик, смотрела на текущую внизу реку и улыбалась. — Видел, как он рассердился? — спросила она почти лукаво. — Как считаешь, поймёт теперь Найл, что мне не интересен? — Не знаю, — признался Эрвин, и это для разнообразия было правдой. — Я думаю, что я смогу иногда врать ему, что хожу с тобой на свидания. — У кадетов не так много шансов вырваться в город, кроме праздников, — задумчиво сказала Мари. — А на праздники Найл и сам придёт в город, и если увидит нас порознь — поймёт, что ты его обманул, и что на самом деле я свободна. Поэтому можно тебя попросить?.. Ты бы мне очень помог… — Да? Мари чуть смутилась, но быстро взяла себя в руки. — Если тебе не сложно — давай договоримся, что будем хотя бы на час встречаться, гулять вместе и пытаться попасться Найлу на глаза? — Мм, — Эрвин кивнул, сделав вид, будто ему недосуг таким заниматься, но ради помощи несчастной девушке он готов изобразить её поклонника. — Хорошо, договорились. Сегодня пятница, у нас ещё два дня на этой неделе, а в следующий раз выходной дадут только через месяц, и до тех пор Найл наверняка облагоразумится. — Я буду писать тебе письма, — сказала Мари. — Ну, иногда. Чтобы Найл думал, что у нас всё серьёзно. Ты мне тоже пиши. — Договорились, — Эрвин улыбнулся, опершись о перила рядом с ней. — И завтра приходи с утра, — наставила его Мари. — Чтобы никакие дураки тут колени не разбивали. — Приду. — Пройдёмся немного? Эрвин кивнул, и она бесцеремонно ухватила его под локоть. Видимо, уже приняла за своего сообщника. Они шли по вечернему городу, озарённому закатным солнцем, и Эрвин думал, что всё оказалось куда проще, чем он рассчитывал. И пока что — куда интереснее. Впрочем, интереснее ему было хитрить и обманывать. Никаких чувств к Мари он, однако же, не испытал. Майк рассказывал, что прогулка на свидании — это что-то офигенное, когда ты чувствуешь её рядом, прикосновение её пальцев к твоей руке словно покалывает тысячами молний, а внутри становится сладко-сладко. Эрвин же просто ощущал её прикосновение, и было неприятно-жарко в этом месте. А ещё хотелось есть, потому что в таверне их никто так и не обслужил. Через час в кадетском корпусе должны были раздавать ужин, и Эрвин подумал, как хорошо было бы покушать там, а потом сесть со своими книгами… — А у тебя есть девушка? — спросила Мари. — А то вдруг она случайно нас встретит и рассердится? «Навязывается», — цинично подумал Эрвин. Впрочем, ему это было на руку. Он же должен был понять, что такого в отношениях. — Нет, — смиренно признался он. — У меня нет девушки. В кадетке сплошные учёба и тренировки, не до того. — Тренировки заметны, — Мари шутливо пощупала его бицепс и, поймав заинтересованный взгляд, покраснела. — В смысле… Ничего такого, все солдаты крепкие. — Мм. — А ты ведь на последнем году обучения, верно? Значит, скоро поступишь в полицию или гарнизон, и тогда сможешь ходить на свидания как следует. Она так это сказала — «полицию или гарнизон», что Эрвин понял: Разведотряд для неё не существует. Возможно, она презирала людей, уезжающих, чтобы узнать больше об этом мире, и умирающих, пытаясь выгрызть свободу для новых поколений. Но говорить об этом сейчас — значило разрушить такое славное начало. И Эрвин промолчал, решив не возражать. — А ты попадёшь в десятку? — спросила Мари. — А то, может, в королевскую полицию угодишь, в столицу переедешь… «Она присматривается, — думал Эрвин. — Её мать сказала «мальчик? наконец-то!» Значит, Мари ищет парня. Проверила, есть ли у меня девушка, теперь нащупывает перспективы. Возможно, полагает, что однажды сможет жить в столице и ходить на приёмы под ручку с главой военпола». Что ж, для первого свидания можно было приукрасить картину. — Да, — подтвердил Эрвин. — Думаю, у меня есть большие шансы попасть в десятку. Он не лукавил, шансы действительно были. Просто не сказал, что ему плевать на рейтинг, потому что он не собирается идти в королевскую полицию, и в полицию вообще. Его целью сейчас было понять, что же такого в отношениях, а для этого нужно было притянуть и удержать эту девушку по крайней мере на пару дней. Впрочем, пока что Эрвин ничего не чувствовал, кроме азарта новой игры, в которой он определял правила. Они гуляли до самого заката. По пути купили и съели по крендельку в глазури, выпили по кружке кваса. Мари оказалась болтливой, а ещё — честолюбивой. Если она рассказывала о себе и своих достижениях — явно ждала, что её похвалят, и Эрвин старался не пропускать такие моменты и делать комплименты. Если она говорила о своих проблемах — очевидно ожидала сочувствия, и Эрвин высказывал слова поддержки, заверяя, что она не виновата, а виноваты обстоятельства или кто-то ещё, даже если считал, что она дура, и виновата в проблеме только сама. Под конец это начало раздражать, но Эрвин держался. И решил спросить у Майка, неужели всегда в отношениях приходится следить за языком, отвечая лишь то, чего от тебя ждут, ни словом больше. В таком случае это походило на пытку, и Эрвин не представлял, как вообще уживаются семейные пары. Ещё Мари задавала Эрвину много вопросов. Но не про его интересы и устремления, нет. Спрашивала про родственников, про дом, про его планы на будущее. Эрвин старался отвечать как можно более размыто — она бы всё равно не поняла. Однажды он рискнул интереса ради и произнёс для эксперимента слово «Разведотряд», на что Мари покривилась и обозвала их тупым стадом смертников. — Внутри стен безопасно, — сказала она. — Мы почти сто лет тут живём, никто нас не трогает. Стены высокие, ворота надёжные. Зачем вылезать? Что там искать? Нет, ползут за стены и мрут, как клопы. Уж лучше бы на полях работали или извозчиками, толку было бы больше. — Неужели тебе никогда не интересно было узнать, что там, за Марией? — спросил Эрвин. Разведчиков многие считали дураками, он уже смирился с этой мыслью. — Да мне не интересно даже, что за Розой, — рассмеялась Мари. — Конечно, я выходила за южные ворота — там осенью ярмарку проводят. Но дальше-то ничего особенного, такие же поля и леса, как и к северу. Отсюда и Марии-то не видно, до неё сто с лишним километров. У людей огромная территория! Зачем им ещё наружу лезть, если там опасно? Идиоты. Этих слов хватило, чтобы Эрвин понял: в ней нет ни капли стремления к приключениям, никакого авантюризма, никакого любопытства. Она была совсем другой. Она и не подумала бы открывать его книги. И в жизни не поняла бы его желания подтвердить теории отца. Эрвин подумал, что это немыслимо сложно — когда сходятся два человека, и у каждого — свои мысли и интересы, своя система ценностей. Но наверное, нахождение баланса и было сутью и залогом прочных отношений. Во всяком случае, он был не из тех, кто отступался, и твёрдо решил, что должен познать эту дурацкую влюблённость, чтобы Майк потом не мог козырять перед ним. Поэтому про разведку Эрвин больше не говорил, титанов не упоминал и старался развлекать Мари лёгкими и забавными историями из кадетской жизни. Впрочем, она предпочитала говорить сама. Но расстались они на хорошей ноте. Эрвин привёл её обратно к таверне, и она взяла его за руки, словно они были знакомы тысячу лет. — Спасибо, что прикрыл от Найла, — сказала Мари, глядя прямо в глаза. — Ты ведь завтра придёшь? — Приду, — согласился Эрвин, размышляя, в чём для неё заключался смысл всего вечера: в прощупывании потенциального парня или в побеге от Найла. Впрочем, в любом случае это было свидание, и можно было поставить пару галочек в плане, предложенном Майком. — В девять утра! Не опоздай! — Мари пожала его ладони и быстро, юрко упорхнула за дверь. Эрвин поджал губы и нахмурился. Пока что не ощущал он никакого волшебства влюблённости. Видел весь вечер простую девушку, ведомую какими-то личными мотивами. Впрочем, у него самого были личные мотивы. * * * Майк и Найл ждали Эрвина у самых ворот, охраняющих вход на территорию кадетского корпуса. На время праздничной недели половина инструкторов разъехалась по домам, поэтому порядки были не такими строгими и кадетам разрешалось гулять после отбоя — впрочем, не позже, чем до полуночи. Майк выглядел довольным и гордым. Стоял, прислонившись спиной к ограждению, и жевал травинку. Найл же сидел на корточках, мрачный и угрюмый. Однако, увидев Эрвина, вскочил и бросился на него с кулаками. — Да как ты посмел?! — воскликнул он. — Ты знаешь, что я влюблён в Мари! Как ты мог её пригласить погулять?! — Эй! — Эрвин увернулся от его удара и отскочил в сторону. — Тихо, тихо! Во-первых, вы сами велели мне подкатить к ней. — Чтобы она тебя отшила!!! — взвыл Найл. — А она не отшила. Найл ухватился за голову, словно хотел вырвать себе и без того неровно остриженные волосы. — Тогда ты должен был вести себя, как идиот, чтобы она отшила! — воскликнул он. — Как ты, что ли? — Да я тебе… — Так, всем спокойно, — вмешался Майк, вставая между конфликтующими. — Найл, сотый раз говорю: Эрвин прав. Ты сам сказал ему подкатить к Мари. Если она была не против его компании — ну каким дурнем надо быть, чтобы такую деваху оттолкнуть? И вообще, она ведь тебе уже сто раз отказала. Ну не хочет она быть с тобой. Она не твоя девушка. И Эрвин имеет полное право за ней ухлёстывать. Так? Так. Вот ежели бы вы встречались, а Эрвин влез — это был бы непорядок. А сейчас я не вижу нарушения друганского кодекса. — Но Эрвин же знает, что я в неё влюблён! — возмутился Найл. — Тебе не помешает учитывать мнение девушки, в которую ты влюблён, — заметил Эрвин. — Она считает тебя идиотом, и со мной пошла, только чтобы избежать необходимости обслуживать твой столик и выслушивать твои дурацкие подкаты. — Они не дурацкие! — возмутился Найл. — Она половину вечера жаловалась на то, как ты её достал. — Она говорила обо мне! Значит, я ей небезразличен! — Тяжёлый случай, — заметил Майк. — Есть такое, — согласился Эрвин. Найл обиженно надулся и отошёл в сторону, но не слишком далеко, чтобы слышать их разговор. — Ну, колись! — Майк приобнял Эрвина за плечи. — Как прошло? — Что ж. Мы гуляли, она держала меня под руку, говорили о разном… — Целовались? — Пока нет, но на прощание она взяла меня за руки, смотрела в глаза, сказала «спасибо» и просила прийти завтра с утра. Майк издал удовлетворённое мычание и прижал Эрвина к себе ручищей со всей дури, словно желая затискать от радости. — Ну краса-ава! — похвалил он. — Так держать! А на Найла не смотри. Мари ему ничем не обязана. Может, Найл наоборот одумается и наконец-то найдёт себе другую зазнобу. — Может, — Эрвин кивнул. — Ладно, а сам как? — не унимался Майк. — Понял, что упускал? — Нет, — честно ответил Эрвин. — Я просто потратил вечер на какого-то чужого человека. Майк нахмурился. — Ну желания-то были? — спросил он. — Прикоснуться к её руке, понюхать её волосы, ещё что-то такое?.. — Её волосы пахнут тушёными овощами, — вяло прокомментировал Эрвин. Ничего привлекательного он в этом не видел. — Так ты нюхал? Прямо носом уткнулся? — Нет, но когда мы ели крендельки на набережной, она встала слишком близко и с наветренной от меня стороны. — С наветренной стороны, — передразнил Майк ему в тон. — Ты её за дичь принимаешь? — Скорее, за титана, — усмехнулся Эрвин, который прочёл предостаточно книг, свидетельствующих о том, что титаны воняют, и ветер может быть хорошим союзником в их обнаружении. — Такая же неизвестная тварь, которая, возможно, планирует меня сожрать. Майк отпустил его и громко, от души расхохотался. — Не называй Мари тварью, ты, кретин! — возмутился Найл. — Не цепляйся к словам, — возразил Эрвин. — Она раз пять спросила о моих перспективах. Видимо, хочет мужа в военной полиции, а то и среди королевской гвардии. — Ты не будешь её мужем! — Как знать. — Спокойно, спокойно, — снова вмешался Майк. — Найл, уймись уже. Если они с Эрвином полюбят друг друга — ты что же, будешь перечить и мешаться? — Буду! — Навязчивостью бабу не возьмёшь, только раздражать станешь. Найл снова обиделся. — Пойдёмте спать, — позвал он, направляясь в сторону казарм. — Не то нас скоро отсюда погонят и запишут нарушение. Майк и Эрвин согласились и последовали за ним. — То бишь, не влюбился пока? — шёпотом уточнил Майк. — Нет, — откликнулся Эрвин. — Но я правда стараюсь, чтобы доказать тебе, что это ерунда. Майк снова хохотнул и толкнул его плечом. — Кто последний до душевых — тот стирает мои трусы! — выкрикнул он и рванул вперёд, в два прыжка обгоняя Найла и набирая скорость. Стирать трусы он очень не любил. * * * Наутро Эрвин шёл на встречу, чувствуя некоторое волнение. Но не то волнение, о котором говорили друзья, вовсе нет. Он не робел, не испытывал восхищения от мысли о новом свидании и не был в восторге от того, что мог снова увидеть Мари. Ничего подобного. Он просто ощущал любопытство, как ребёнок, проводящий эксперимент, положив перед жуком листик и ожидая, пока жук на этот листик заползёт. Только в роли жука была Мари. Эрвину было интересно, сумеет ли он влюбить её в себя. Сумеет ли влюбиться сам. И если так — почувствует ли он что-то, или всё же останется при своём мнении, что отношения — это пустая трата времени? Признаться честно, какой-то его части даже хотелось влюбиться и познать дурацкую магию, о которой все говорили. Но ни вид Мари в новеньком голубом платье, ни её кудряшки, уложенные в аккуратную причёску, ни милая улыбка — ничто не шелохнуло юношеского сердца. Это была лишь очередная незнакомая девушка, каких полно на улицах в праздничную неделю, с той лишь разницей, что на эту конкретную девушку Эрвин собирался потратить своё время. Он натянул на лицо улыбку, встречаясь с ней у дверей таверны, поприветствовал, и словно привычно предложил свой локоть, чтобы держаться. Он позволял ей говорить, что угодно, и не возражал, даже если был противоположного мнения. Он купил ей мягкий пряник в глазури, когда они дошли до рыночной площади, и сам оплатил обед, хотя жалкое пособие кадета едва ли могло позволить такую роскошь. Постепенно он даже приноровился к её манере речи, приспособился, понял, когда можно начинать говорить самому, чтобы не перебить ненароком, а когда следует молчаливо кивать и дать ей закончить рассказ. Мари — удивительная, недоступная Мари, слывущая одной из первых красавиц Троста — была до оскомины простой и обычной. Она говорила о родителях, о трактире, о подругах, о надоедливых парнях. У неё не было высоких помыслов, недостижимых целей — ничего такого, кроме как однажды в будущем удачно выйти замуж. Эрвин поймал себя на мысли, насколько отличается от всех людей, живущих вот так, плывущих по течению и ничего не пытающихся менять. Он не презирал их, нет конечно, но ощущал, что это — какая-то другая раса, иной род, не готовый сражаться ни за что, кроме, может быть, самих себя. Им — сотням тысяч подобных людей внутри стен — было плевать, кто и как построил стены на самом деле. Было плевать, откуда взялись титаны. Им хотелось лишь семейного тепла и обеспеченности для себя и близких, и за то их нельзя было винить. Но Эрвин… Эрвин ощущал чуждость среди таких людей. Словно они говорили на разных языках. Конечно, если бы он познал любовь, если бы последовал примеру отца и обзавёлся супругой и ребёнком — он хотел бы, чтобы его жена была обычной. И ребёнок тоже. Чтобы они не ощущали себя чужими, чтобы жили, как часть нормального общества, даже если бы с Эрвином что-то стряслось за стенами. В конце концов, государство назначало неплохое пособие семьям, оставшимся без кормильца. Да и Мари должна была со временем унаследовать трактир родителей, могла назначить там управляющего и получать доход. План казался неплохим. За исключением одного «но»: Эрвин совершенно ничего не испытывал к ней. Она становилась с ним всё мягче, всё кокетливее, и азарт завоевания — то, что распаляло его вчера — совершенно угас. Ему попросту стало неинтересно. «Зачем я брожу здесь с ней? — думал Эрвин. — Я ведь мог бы сейчас сидеть с книгой под деревом, получать ценные знания… Да даже просто болтать с друзьями!» Но он шёл с Мари и рассказывал ей какие-то истории из кадетской жизни, заставляя её смеяться и сопереживать участникам незамысловатых рассказов. Он держал её за руку и упрямо надеялся, что что-то, быть может, почувствует. Но ничего не было. Только неприятное чувство изредка, когда Мари называла разведчиков «идиотами». В какой-то момент им на пути встретился Найл. Мари пришла в восторг, притиснулась к Эрвину ближе, всем своим видом пытаясь изображать парочку. У Эрвина на миг участилось сердцебиение, но он сразу же понял — это не от того, что к локтю прижалась маленькая ещё, упругая девичья грудка, а потому, что Найл мог рассердиться и начать драку прямо здесь и сейчас, а драка могла разрушить все планы и все отношения. Найл отлично махал кулаками, и если бы он победил — про Мари можно было бы забыть, и вышло бы, что Эрвин впустую потратил на неё эти два дня. Вряд ли Мари сочувствовала бы проигравшему, ведь изначально она пошла за тем, кто «спас» её от внимания Найла. К тому же, это ухудшило бы и без того испортившиеся отношения с Найлом. Ну а если бы Эрвин победил… Чёрт возьми, он в любом случае попался бы под руку какому-то из полицейских за нарушение общественного порядка, получил бы потом выговор от инструктора, и наверняка на завтра получил бы запрет на походы в город. Эрвин посмотрел на Найла. Найл посмотрел на Эрвина, потом на прильнувшую к нему Мари — и с недовольной миной скрылся в толпе. И Эрвин не ощутил победы. Только горечь от того, что из-за какой-то идиотской девушки друг теперь презирает его. Возможно, следовало всё закончить прямо сегодня, но он хотел сперва пообщаться с Майком. К счастью, после встречи с Найлом Мари довольно скоро попросила повернуть в сторону дома. — Мы уже полдня гуляем, — пояснила она. — А у меня работа стоит. Родители будут ругаться. К тому же, Найл нас уже увидел. — Да, — согласился Эрвин. В конце концов, изначально они договорились встречаться лишь для того, чтобы Найл от неё отстал. К трактиру они возвращались в неловком молчании. — Спасибо, — сказала Мари перед расставанием, снова беря его за руки. Было в этом что-то тёплое и искреннее. — Спасибо, что помогаешь мне отвадить Найла. — Не за что, — ответил Эрвин мягким тоном, хотя, честно говоря, было за что. Ссора с другом не стоила внимания ни одной из девушек, только понял это Эрвин лишь сегодня, увидев разочарование в глазах уходящего Найла. — И не только, — сказала тихо Мари, и на её лице проступило смущение. Возможно, Эрвину тоже следовало смутиться, но его актёрского таланта хватило лишь на то, чтобы опустить взгляд и несмело спросить, что она имеет в виду. Хотя он прекрасно знал, что она имеет в виду. И хотя ему действительно было всё равно. — Я имею в виду, — Мари запнулась, тоже отводя глаза, — это началось как сговор для отталкивания назойливого поклонника, но… Это уже не только оно. Её слова были несмелыми, руки задрожали. Возможно, она правда что-то испытывала, и сейчас пребывала в величайшем волнении. Эрвин же ощутил лишь лёгкое раздражение от того, что она тянет, не говоря, что собиралась. Никакого романтичного трепета, ничего. Был ли в этом смысл? Он не знал. Чувствовали ли люди вообще что-то друг к другу, или притворялись, говоря, что любят? Отец скучал по матери, но может, это была лишь тоска по человеку, который стал привычным, а вовсе не нечто большее? «Есть ли на самом деле любовь? — думал Эрвин. — И если есть, почему я один в целом мире её не испытываю? Почему мне всё равно?» — Ты… придёшь завтра? — робко спросила Мари, опуская руки и не зная, как истолковать его молчание. — Да, — ответил Эрвин, снова беря её руки в свои. Возможно, это было свинством с его стороны — обнадёживать её. Однако, он колебался между двумя крайностями: либо идти до конца, играя в галантного кавалера, очаровать её окончательно и повести тропой, шаблонной для большинства людей в этом мире: замужество, дом, семья. Это ни за что не отвратило бы его от целей и мечтаний, не помешало бы вступить в Разведотряд, но возможно, дало бы ему статус обычного, «нормального» человека, не чуждого обществу. С другой стороны, хотелось прямо сейчас наплевать на это, сказать, что весь этот день был бесцельным и бесполезным, что он, Эрвин, совершенно ничего не чувствует… Но Мари вдруг приблизилась и осторожно чмокнула его в щёку. Почти так же, как чмокали Эрвина двоюродные сёстры, но… как-то совершенно иначе. Слова встали у Эрвина в горле, и пока он пытался мысленно подстроиться под новое обстоятельство, Мари уже убежала. — До завтра! — крикнула она уже из-за двери, и исчезла в полутьме помещения. А Эрвину вдруг показалось, что вокруг него слишком светло, и он стоит на виду у всей улицы. Показалось, что он — преступник, который ради каких-то своих помыслов использует эту милую девушку, просто чтобы проверить, есть ли смысл во влюблённости. В кадетку он возвращался спешно, словно и на самом деле совершил некое преступление. Почему-то теперь всё мнилось более серьёзным. * * * — Ну, — спросил Майк, когда Эрвин вывел его к пустовавшим снарядам, чтобы поговорить. — Что стряслось, мой девственный друг? — Не смешно, — Эрвин запрыгнул на перекладину и уселся на ней, недовольно хмуря брови. — Майк, послушай. Мне начинает казаться, что мы зря это затеяли. — Колись, что натворил? — Ничего. — Вы переспали? Боишься, что у неё будет ребёнок? — Святая Роза, нет! — Тогда в чём проблема? — Майк пожал плечами. — Ты лучше скажи, как у вас отношения? — В них и проблема, — Эрвин помрачнел ещё сильнее. — Кажется, я становлюсь для неё чем-то большим, чем средством отделаться от Найла. — И? Это ж хорошо. — Не совсем, — Эрвин покачал головой. — Майк, скажи, ты всем им врёшь? — Кому? — Девушкам. Ты всем говоришь лишь то, что они хотят слышать, под каждую подстраиваешься, прогибаешься в разговоре, удерживаешь своё мнение на спорные темы? Я чувствую себя насквозь фальшивым при общении с Мари. У нас ничего общего. С ней приходится притворяться, лгать, выставлять себя кем-то другим. Если это и есть — отношения, то они ещё хуже, чем я себе представлял. — О, брат, — Майк облокотился о перекладину, на которой он сидел. — Это ты зря. В отношениях важна искренность. Надо быть собой. Так проще. — Но она презирает Разведотряд и её даже на малую долю не интересуют титаны и загадки человечества. — Вы можете просто не говорить о титанах, — Майк хмыкнул. — говорите о том, что у вас есть общего, а не о тех вещах, что в вас разнятся. — А если у нас нет ничего общего? — Вот не поверю. — Она говорит вещи, которые меня раздражают. Она мечтает о том, другом, третьем, но не предпринимает ничего, чтобы этого достичь. Она терпеть не может советов. Она считает других людей виноватыми в своих ошибках. Она то и дело жалуется, и вместо того, чтобы назвать её дурой, я должен ей сочувствовать! — У всех есть недостатки. Ты тоже не фонтан. — А ещё она сегодня поцеловала меня в щёку. — Шикарно. — Но я ничего не чувствую, Майк, — Эрвин развёл руками. — Ощущаю себя обманщиком, и ещё испытываю вину перед Найлом. И всё. — Совсем ничего? Может, тебе так кажется? Может, ты всё чувствуешь, а твой чудной прагматический мозг убедил тебя, что тебе всё равно? Эрвин вздохнул. — Я думаю, что это пустая трата времени, — сказал он. — И что я даю ей ложные надежды. Поэтому считаю, что завтра мне следует расстаться с ней. — Ну стоп, стоп, — Майк придвинулся ближе и хлопнул жаркой лапищей по его колену. — Девка-то классная. И вы отлично смотритесь вместе. Дай себе шанс, старик. — Майк… — Или найди другую. Может, кого-то из наших, в кадетке. — Ты разве не слышал? Я сказал, что испытываю вину за то, что обманываю ожидания Мари, ведь связался с ней лишь для того, чтобы что-то доказать себе и вам. Я не хочу, чтобы жертвой моих экспериментов стала ещё какая-то девушка. — Да прям жертвой, — Майк закатил глаза. — Не драматизируй, дружище. Вы просто погуляли пару раз. — Но я обману её ожидания. — Она сама виновата, если ждёт от тебя чего-то, хотя ты ей ничего не обещал, — сказал Майк. — Послушай-ка, Эрв. Если ты погулял с девушкой раз или два — это не значит, что ты должен на ней жениться. И вы оба должны это понимать. Вы просто присматривались друг к другу. Ты ей, как я понимаю, нравишься. Она тебе — не ахти. Ну так ты имеешь полное право расстаться. Хотя я посоветовал бы пообщаться подольше. Может, ты её ещё не рассмотрел как следует. Или слишком много думаешь о чём-то сложном, не позволяя себе простых человеческих чувств? Дай шанс. Расслабься. Влюбись. — Это не так просто, как кажется, — проворчал Эрвин. Но снова поддался на уговоры. * * * На третий день Мари была ещё очаровательнее, больше молчала, заглядывалась на Эрвина, когда он говорил, и даже краснела, когда брала его за руку, хотя ещё вчера хватала его пальцы привычно и обыденно. Кажется, после встречи с Найлом в ней действительно произошёл перелом и она поняла, что видит в Эрвине не только укрытие от назойливого ухажёра, но и, возможно, другого ухажёра. А бесстрастность и ненавязчивость Эрвина сделали его чуть ли не мистической фигурой идеального джентльмена, которого ей уже самой хотелось добиваться, тогда как иным парням она позволяла лишь добиваться себя. Она стала вести себя женственнее, говорить нежнее, даже дышала реже. Она снизила количество забавных историй о работе, давая место рассказам милым и семейным. Она говорила о доме, о бабушке с дедушкой, о том, что два месяца назад у жены её брата родился очаровательный малыш. Флиртовала неумело, потому что прежде только и умела, что отказывать. В общем, старалась быть хорошенькой девушкой во всех отношениях. И признаться, что она Эрвину безынтересна, стало ещё сложнее. Он пытался думать о своих чувствах, пытался отбросить всё рациональное и просто сосредоточиться на мысли, что рядом с ним идёт красивая и милая особа, держит его под руку, и он предплечьем ощущает касания её тонких пальчиков. Хрупкая, почти трогательная в своей доверчивости, полагающая, что она может ему нравиться. Эрвин просто не нашёл в себе сил сказать, что равнодушен к ней. Он правда что-то ощутил, и хотя это было лишь сочувствием, он решил: с завтрашнего дня им предстоит расставание на целый месяц, и за этот месяц Мари десять раз передумает и найдёт себе другого, и не придётся неловко расставаться. План был труслив и позорен; Эрвин впервые собирался положиться на течение времени, а не решить проблему лично. Почему он боялся? Может, потому что так и не понял, что это за чувство — влюблённость. Он хорошо разбирался в людях, умел ими манипулировать, но когда доходило до белого пятна на карте — терялся и не знал, где искать ответа. Он ощущал себя почти неполноценным в тот день, чувствуя, что совершенно ничего не испытывает. Даже когда купил для Мари бабочку из карамели, и они облизывали сладкий леденец с обеих сторон. Даже когда соприкоснулись носами, и она отпрянула, порозовев, а он лишь подумал «и что такого?» Расставались они дольше, чем прежде. Она всё держала его за руки и смотрела в глаза, вероятно, ожидая поцелуя. А он думал, что поцелуем лишь поощрит её настойчивость. Ему хотелось, чтобы за следующий месяц она о нём позабыла и не питала романтических иллюзий. — Пиши мне, — наконец, произнесла она. — Я тоже буду писать. Договорились? — Договорились, — ответил Эрвин. Письма казались ему куда проще встреч. Над словами можно было подумать. Подобрать ровно те, которые нужны. К тому же, слова не просили столько времени, сколько прогулки, а времени Эрвину было очень жалко. С той самой минуты, как он понял, что вряд ли сумеет влюбиться, и едва ли утолит своё любопытство, всё это стало совершенно бессмысленным. * * * Они писали друг другу. Мари писала много и часто, иногда по два письма в день. Она была назойлива, а в письмах снова осмелела и раскрепостилась. Флиртовала, кокетничала, вела себя почти навязчиво, но Майк сказал, такие девки — на вес золота, и в постели ух как горячи. Эрвина не интересовало, какова Мари в постели. Вернее, на тему физической близости у него был интерес, но ради утоления этого любопытства он не собирался ещё дальше погружаться в пучины обмана. «Если вдруг влюблюсь в неё — тогда, быть может, через пару лет…» — думал он порой. А потом понимал — не влюбится. Иначе влюбился бы уже давным-давно. Мари была к нему добра и мила, и явно что-то испытывала. Он же переписывался с ней так, как привык переписываться с двоюродными сёстрами: дежурно, спокойно и лишь потому, что их письма требовали ответа. Возможно, он и в Мари видел кого-то вроде двоюродной сестры. Назойливую родственницу, требующую внимания. Иногда Майк вмешивался и требовал написать для неё что-то романтичное. Эрвин кривился, не видя смысла, но поддавался и писал какую-то чушь про рассветные лучи, цветы и капли дождя, пока Майк не ставил ему высший балл за красноречие. Иногда даже на спор сочинял стихи, и Мари приходила в восторг, что ей посвятили пару лиричных четверостиший. «Зачем я это делаю? — иногда спрашивал у себя Эрвин, стоя утром перед зеркалом в общей душевой. — Чего я хочу добиться? Неужели мне всё ещё интересно, могу ли я полюбить? Это ведь очевидно. Не могу». Найл на него обиделся и перестал разговаривать. И с Майком тоже. Ходил хмурый и недовольный с видом человека, которого предали лучшие друзья. Зато подтянул учёбу и уже точно должен был попасть в десятку лучших. Эрвин пытался с ним помириться, но Найл стоял на своём. — Подлая ты крыса, — говорил он, стоило Эрвину приблизиться, и делал скорбное лицо. — Увёл у меня девушку. А я считал тебя другом. — Мари — не твоя девушка, и никогда ей не была, — отвечал Эрвин. Не то чтобы ему было дело до Мари, но и такой несправедливости со стороны Найла он не понимал. — Ты не можешь считать своим то, что тебе никогда не принадлежало. — А кому принадлежало? — капризничал Найл. — Ты её даже не любишь! Просто охмурил и морочишь голову. Ни себе, ни людям. — Я не нарочно, — говорил Эрвин, но не был услышан. — Я правда пытаюсь. Но Найл не верил. Найлу было всё равно. * * * Месяц прошёл, как в тумане. На новую встречу Эрвин шёл, совершенно не зная, чего хочет и зачем снова будет тратить единственный выходной на эту девушку. Мари встретила его у городских ворот, милая и нарядная, и опять повисла на локте, словно он уже был её женихом. Солдаты из гарнизона, дежурящие на воротах, проводили их одобрительными взглядами. Эрвин и сам понимал, что они отлично смотрелись вместе. Только внутри было пусто. Вчера он думал — «может, увижу её и что-то почувствую?» Нет, ничего. Они гуляли по набережной, болтали о том, что произошло за месяц порознь, хотя обо всём уже писали в письмах. За эти письма Мари стала какой-то более близкой, более родной. Более знакомой. Эрвин понимал, о чём она думает, о чём переживает. И всё равно не испытывал никакого желания тратить на неё своё время. В какой-то момент они наткнулись на рынке на разведчицу. Женщина с крыльями на форменной куртке покупала книгу на развале. — Зачем ей книги? — Мари скривила носик и перешла на шёпот: — Всё равно ведь умрёт. — Не смей так говорить, — не сдержался Эрвин. Майк говорил, что в отношениях важна искренность, поэтому сегодня Эрвин решил, что будет честнее. Может, если Мари поймёт его и примет таким, какой он есть, ему не придётся притворяться. Может, если уйдёт эта преграда из лжи, либо Мари его бросит, либо он что-то к ней почувствует? — Не сметь говорить как? — недопоняла Мари, искренне удивившись. — Разведчики отдают свои жизни не для того, чтобы ты над ними глумилась, — ответил Эрвин, стараясь сдерживать гнев. — Они борются за то, чтобы люди однажды смогли выйти за стены и заселить весь мир. Чтобы все мы могли отправиться туда, дальше, за горизонт, и увидеть места, о которых даже мечтать не смеем. В глазах Мари загорелось беспокойство. — Нам не нужно выходить за стены, — ответила она. — И никому не придётся умирать. Какая разница, что там, за горизонтом. У людей есть огромные территории, и нам этого хватит. — Потому что люди сидят, как пни, и ни к чему не стремятся, — отчеканил Эрвин. — Не задают вопросов, не ищут правды, плывут по течению. — Эрвин, — Мари взяла его за руку, явно переживая. — Не говори так, пожалуйста. Люди живут, как умеют, и делают всё, чтобы улучшить свои жизни. А разведчики просто уезжают невесть куда и умирают там. Это ведь глупо. Нам ничто не угрожает. У нас много земель. Какой прок стремиться к горизонту за стенами, когда и внутри стен можно сутками ехать к горизонту? — Я про это и говорю, — Эрвин помрачнел. — Таким, как ты, даже не интересно, что находится дальше твоего родного города. Тебе не хочется добраться до моря, не хочется его пересечь, не хочется ничего, кроме как жить тут в достатке и комфорте. — Звучит так, словно ты меня упрекаешь, — обиделась Мари. — Я не упрекаю. Но и ты не смей упрекать тех, кто стремится к большему. Они готовы сложить свои жизни ради того, чтобы следовать за мечтой и добиться свободы для всех нас. Для тебя в том числе. Мари покривилась. — Ты что же, поддерживаешь разведчиков? — Я уважаю их цели и их жертвы. А ты говоришь о них, как о мусоре. Мари помолчала, но вид у неё был, словно ей отвесили пощёчину. — Пойдём отсюда, — произнесла она, наконец. Эрвин последовал за ней. Следовало закончить это всё сейчас, пока выдался подходящий момент. Мари увела его подальше с площади, опустилась на скамью под жасминовым кустом в маленьком сквере. Эрвин не уверен был, что стоит садиться, но стоять над ней было бы как-то высокомерно, и он опустился на противоположный конец скамьи. Мари вздохнула и придвинулась ближе. — Зачем ты так? — спросила она. — Людям свойственно хотеть благополучия для себя и близких. Свойственно искать безопасности, а не смерти. В лесах водятся волки, но никто не спешит туда, чтобы быть съеденным. А если бы такие люди нашлись — их бы сочли дураками, верно? Так почему ты считаешь героизмом желание умереть в пасти титана? — Я, — сказал Эрвин, — не считаю героизмом желание умереть. Это ты сама придумала. Я считаю героизмом желание победить титанов и добиться свободы для всего человечества. Пока одни жируют, другие жертвуют всем ради них. Я не считаю, что эти герои заслужили обзывательства от той, кто для других пальцем о палец не ударила. — Но все их попытки бессмысленны, — возразила Мари, покраснев от гнева. — Столько лет они выезжают за стены! И каждый раз несколько человек остаются там навсегда! В прошлом году не вернулись семеро, три года назад — девятеро! Добились ли они хоть чего-то? Нет, ничего! И никогда не добьются. — Добьются, — твёрдо ответил Эрвин, тоже рассердившись, но стараясь не подавать вида. — И я в тот день буду стоять среди них. — Что?! — Мари побледнела. — Не будь дураком. Ты что же, решил пойти в разведку? Эрвин, ведь это правда не имеет никакого смысла. Эрвин поджал губы, решительно вскинул голову. — Однажды, — сказал он, — однажды ты увидишь, что в этом есть смысл. Может, пожалеешь, а может, снова сочтёшь меня дураком. — Ты ведь можешь умереть! — возмутилась Мари, хватая его за руку. — Скажи, что ты просто шутишь! Скажи же! Она правда беспокоилась, и на миг Эрвину стало стыдно, что отвечал столь грубо и высокопарно, тогда как ещё ничего из себя не представлял. И всё же, отступать он не собирался. — Если я и умру, — сказал он, понизив голос, — то умру не напрасно. Мари отпустила его руку, помолчала и бессильно склонила голову на его плечо. — Почему ты раньше не говорил об этом? — спросила она с тихой злобой. — Я думала, ты хочешь идти в королевскую полицию и жить, как приличный человек. Эрвин вздохнул. А на душе вдруг стало очень легко, впервые за месяц. «Лучше прожить всю жизнь изгоем, — думал он, — чем иметь вот такой привесок, требующий внимания. Я хочу посвятить сердце сражению за свободу, но какая свобода в отношениях? Мари добрая и милая, но она будет занимать всё моё свободное время даже в Разведотряде. Мне придётся писать ей письма, придётся все редкие выходные встречаться с ней… Зачем? Это хуже любой неволи. Лучше я прослыву бессердечным, чем буду тратить себя на того, к кому ничего не чувствую. Так будет лучше для нас обоих». — Потому что я лгал, — сказал он. — Если бы я сказал, что хочу пойти в Разведотряд, ты отвернулась бы от меня ещё в первый вечер. А я не хотел этого. — Потому что любишь? — уточнила Мари. — Нет, — слово сорвалось с губ легко и искренне, не оставляя никаких сожалений. — Я хотел узнать, что такое отношения, но так ничего и не почувствовал. Прости. — Ч…то?! — Мари выпрямилась и отпрянула. — Погоди, что ты такое говоришь?! Мы переписывались целый месяц! Ты мне даже стихи писал! — Да, — подтвердил Эрвин с кротким вздохом. — Я надеялся, что смогу влюбиться, но у меня не получилось. Я виноват перед тобой, виноват перед Найлом, я даже перед самим собой виноват, но я не хочу, чтобы это продолжалось, потому что это не имеет смысла. — Не имеет смысла? — она сжала кулаки, сгребая ткань юбки на коленях. В голосе зазвучал яд. — Я вижу, Эрвин. Выходит, для тебя не экспедиции за стену бессмысленны, а отношения со мной? Эрвин кивнул, не желая отрицать очевидное. Он правда испытывал облегчение из-за этой ссоры, потому что не желал и дальше обманывать Мари и самого себя. Пытаться полюбить, не веря в само существование этой любви. Будь отец жив — Эрвин спросил бы у него. Впрочем, отец наверняка любил. И Майк, и другие мальчишки из кадетки. И один из инструкторов, к которому время от времени приезжала жена, привозила ему домашние пирожки и давала наставления, а ещё позволяла поцеловать себя в щёку перед тем, как сесть в экипаж и уехать обратно в город. Любовь должна была существовать, ведь о ней было написано столько книг и песен. Она не могла быть придумана, кто-то первый всё же должен был ощутить что-то, побудившее его рассказать миру о таком чувстве. Только вот Эрвин его не испытывал. Мари казалась ему лишь болотом, в котором можно увязнуть, капканом, в котором можно застрять. Она требовала внимания и времени, она навязывала свои требования и правила, и Эрвин даже рад был, что набрался духу и оттолкнул её, пока не стало слишком поздно. — Ты… Ты… Ты знаешь, что ты козёл?! — воскликнула Мари, вскакивая со скамейки. — Я тебе верила! Я думала, я тебе нравлюсь! Я думала, мы… Ты… — Прости, что обманул твои ожидания, — ровным тоном сказал Эрвин. — Я понимаю, ты чувствуешь себя преданной, но если взглянуть шире — тебе всего пятнадцать, и у тебя вся жизнь впереди. Ты найдёшь себе того, кто будет тебя ценить должным образом, и… — Найду! — воскликнула Мари так злобно, что прохожие на улице обернулись. — Я-то найду! А ты никого не найдёшь с таким мировоззрением! Ты… Святая Роза, всё это время… Скажи, чем я для тебя была? Игрой? Куклой? Клоуном? Она возмущалась так, словно потратила на него несколько лет, лишилась чести и осталась с тремя детьми на руках. Это звучало нелепо. Эрвин покачал головой. — Ты была экспериментом, — ответил он спокойно. — Который не удался по моей вине. — Бездушный урод! — прошипела Мари. — Бесчувственный сноб! Ты вообще не умеешь любить!!! Эрвин промолчал, спокойно соглашаясь с последним утверждением. Всё же он был виноват, и она имела право сердиться. Он довольно хорошо узнал её характер из писем и мог утверждать, что она сегодня проплачет всю ночь. — Ненавижу! — процедила Мари, уперев руки в боки и пытаясь из последних сил казаться сильной. — Найл, — сказал Эрвин. — Что? — Найл. Он правда тебя любит, — пояснил Эрвин. — По-настоящему. Он не умеет подкатывать, это правда, но… — А мне-то что за дело до Найла?! — воскликнула Мари, зажмурилась, отвернулась и зашагала прочь, высоко подняв голову. «Нехорошо вышло», — подумал Эрвин, испытывая ставшую привычной за минувший месяц вину перед этой девушкой. И хотя он ничего не обещал ей, хотя они просто общались по переписке, как могли бы общаться брат с сестрой, и Мари была единственной, кто придавал происходящему ложный романтический оттенок — Эрвин всё равно чувствовал себя виноватым за то, что позволил ей мыслить этим ложным путём. И всё же, в кадетский корпус он возвращался, чувствуя себя свободным и счастливым. Лёгким, словно птица, и способным на всё. — Найл, — позвал он, отыскав друга в одних трусах за игрой в метаграммы. — Я сказал Мари, что ты её любишь. Найл выронил ручку от неожиданности и подскочил на койке. — Ты что имеешь в виду?! — возмутился он. — Она меня бросила, полагаю, — ответил Эрвин, пытаясь спрятать улыбку. — Поэтому у тебя снова есть шанс. — Она тебя бросила?! — Найл соскочил на пол и едва не запнулся о собственные шлёпанцы, стоящие под лестницей со второго яруса. — Насовсем? — Да. Думаю, да. — И ты сказал ей, что я её люблю?! — Сказал. И думаю, сейчас она будет не против поплакаться в твоё плечо и обозвать меня козлом. — Ты и правда козёл, — сказал Найл, не веря своим ушам, и кинулся одеваться. — Не думай, что я тебя простил. Эрвин всё же не сдержался и улыбнулся. Он знал, что Найл простил. * * * Спустя девятнадцать лет. Митра. Леви никогда в жизни не видел Мари, но был о ней наслышан. Во-первых, о ней говорил Эрвин, когда рассказывал о своём единственном и неудачном опыте отношений. Во-вторых, о ней регулярно упоминал Найл, чтобы Эрвина подразнить. Эрвину было всё равно, а вот Найл явно ещё дулся. Насколько Леви понимал, эта Мари ни черта не забыла Эрвина. Леви её понимал — такого не забудешь, тем более, что со времён кадетки Эрвин возмужал и превратился из безвестного мальчишки в бесстрашного героя, чьё имя стало известно каждому внутри стен. Наверняка эта Мари слюной исходила от зависти, что упустила такого роскошного мужика. Она и за Найла вышла из принципа, и детей ему рожала, видимо, из принципа… Но каждый раз, когда Леви доводилось присутствовать на встрече Смита с Доуком, последний неприкрыто ревновал свою ненаглядную Мари к человеку, которому на эту Мари было начхать с высоты трёх стен, вместе взятых. А теперь эта Мари, которая начинала казаться какой-то легендой или персонажем из анекдота, вдруг всплыла воочию. Это был день коронации, и совместно с ней назначена была церемония награждения людей, особо отличившимся при проведении государственного переворота, а точнее тех, кто помогал юной королеве законно взойти на престол. В первую очередь назначали, разумеется, верхушку военной власти, потому как главнокомандующий Закклай, а заодно и стоящие под ним главы трёх армейских подразделений, принимали непосредственное участие и единогласно поддержали свержение старой власти. И хотя Эрвин придумал всё, а Найл только и делал, что колебался — награждали их одинаково. Леви рассердился, когда узнал, и несколько раз пригрозил, что выщиплет Доуку его похабные усишки. Усишки и правда были даже похабнее, чем у Майка. Жаль, что Майк не дожил до этого дня. Леви до сих пор ощущал себя осиротевшим без главного спонсора дружеских ссор, интересных баек и бабушкиного варенья во всём Разведотряде. Было странно пытаться осознать, что этот здоровенный шкаф не ждёт их в штабе, покуривая самокрутку, спокойный и невозмутимый, но готовый в любой момент по-приятельски поцапаться. Что он не обнюхает на входе в столовку и не отпустит дурацкую шуточку про то, что от невысоких людей пахнет полом. Леви скучал не только по Майку, нет. Ему не хватало своего прежнего отряда, ребят смелых и ответственных, порой дурачившихся, но следовавших за ним уже несколько лет. Не хватало других — десятков верных, надёжных, ответственных людей, которых они потеряли за последние месяцы. Думая о том, сколько коек опустело в казармах, сколько семей не дождалось близких домой, сколько сердец перестало биться, Леви испытывал бессильное отчаяние. И продолжал держаться на плаву лишь потому, что ещё билось самое важное для него сердце — сердце Эрвина Смита. Человека, ворвавшегося в его жизнь и перевернувшего её ко всем чертям. Человека, давшего ему новый мир. Человека, ставшего дороже и важнее этого мира. Сейчас Леви смотрел, как Эрвин преклоняет голову перед Хисторией, и невольно любовался светом, который тот излучал. Всего несколько дней назад Эрвин сидел в темнице весь в синяках, и вот — расправленные плечи, горделивые крылья на спине, спокойный и полный уверенности взор. Он словно сиял изнутри от того, что сумел добиться своего, и Леви в который раз восхитился, что знаком с таким человеком. Бесстрашным. Сильным. Способным без ничего, с одной лишь связанной рукой провести бескровный государственный переворот. Эрвин был сверхчеловеком, божеством на золотых крыльях, стремительно несущимся вперёд и зовущим за собой тех, кто способен угнаться. Угнаться могли не все, но Леви старался лететь наравне. — Почему вы так на него смотрите? Леви нехотя оторвался от созерцания командора и обернулся. Рядом с ним стояла женщина в дорогом платье. Молодая, красивая и прямо-таки пахнущая завистью. Леви приподнял одну бровь, словно спрашивая — «ты что такое и хули тут шаришься?» А потом вспомнил, что кажется, она пришла с Найлом Доуком под руку. Кажется, ради церемонии своего награждения он привёз жену в столицу. Леви лениво моргнул и окинул женщину высокомерным взглядом с ног до головы. Та тоже косилась на Эрвина с некоторым трепетом, как на призрака из прошлого. Ещё бы — пухлощёкий глазастый мальчишка превратился в прекрасного, отважного, талантливого полководца, добившегося столь многого. А потом взгляд Мари упал на пустой рукав, и губы скривились в презрении. Леви захотелось прописать ей в табло, да только нежелательно было портить дракой церемонию. Леви предпочёл другой путь. — А ты почему на него смотришь? — едко и язвительно произнёс он, отвечая на заданный ранее вопрос встречным вопросом. — На что-то надеешься? Он рассчитывал, что никто не услышит, но услышал сам Найл, который, видимо, ревновал жену вообще ко всему живому. — Не место для глупых шуток, — вполголоса сказал он, подойдя со спины. — Не место для глупых рыл, — парировал Леви, не оборачиваясь. — Зачем ты её притащил? Это не зоопарк, чтобы показывать жене королеву, будто редкого зверька. — Да кто вы вообще такой?! — возмутилась Мари. — Придворный дрессировщик титанов, — мрачно огрызнулся Леви, не собирающийся ей ничего объяснять. — Это капитан Разведотряда, — пояснил Найл, склоняясь к супруге. — Хороший боец. Сподвижник Эрвина. Мари хмыкнула. — Он какой-то неприятный, — вполголоса сообщила она супругу. — Кто бы говорил, — парировал Леви. — Пришла с мужем, а пырится на другого мужика. — Перестань, — Найл попытался смягчить напряжение, уже гудящее в воздухе, вклинился между Мари и Леви, склонился к его уху и понизил голос, чтобы супруга не услышала: — Не нагнетай, пожалуйста. Для Мари это больная тема. В юности Эрвин любил её, но предпочёл пойти в Разведотряд. — Любил? — Леви фыркнул. — Ну да, конечно. — Не веришь мне — спроси его. Эрвин сам сказал мне это пару недель назад. — Дурак, — сказал Леви равнодушно. — Эрвин сказал это, чтобы манипулировать тобой. Напомнить, что твоя семейка живёт на окраине, и если Розу прорвут — семье каюк. Эрвин хотел, чтобы ты встал на его сторону. Чтобы поддержал силами военпола, когда объявят, что Роза пала. Он сыграл на твоей ревности и заставил думать о семье. Только и всего. И идиоту ясно. Найл надулся, состроил недовольное лицо — наверняка понял, что Леви попал в точку. А ещё понял, что Леви в курсе того разговора, и что от него у Эрвина нет никаких личных секретов. — Бездушная манипуляция, значит, — произнёс он, нахмурившись. — Тогда я думаю, что этот парень и вовсе не умеет любить. Леви лишь приподнял одну бровь. — Я рад буду, если Эрвин найдёт то, что хочет найти в Шиганшине, и сможет осесть и завести семью, — сказал Найл со вздохом. — Но если ты достаточно хорошо его знаешь, ты должен понимать, что это невозможно. Он выбрал борьбу с титанами, а не счастье среди людей. — То-то я смотрю, ты пиздец счастливый среди людей, — парировал Леви и самодовольно ухмыльнулся, когда Найл поспешил увести супругу в сторону от такого провокатора. * * * — Она кривилась на твою руку! — жаловался он вечером, явившись в покои Эрвина. — Эта сука морщила нос, как будто увидела собственное дерьмо! Я её хотел мордой по полу повозить, Эрвин, честное слово. А лучше — по битому стеклу. Эрвин обернулся и улыбнулся. Он умудрился добыть чайный сервиз и горячей воды, и теперь спокойно разливал чай по двум чашкам. Однорукость ему совершенно не мешала. Даже шла, придавая какой-то потусторонней святости. — Спасибо, что сдержался, — поблагодарил он. — Только ради тебя, — Леви приблизился и сел за столик. Он не предложил помощи, чтобы Эрвин не чувствовал себя неполноценным даже в таком несложном деле. На время церемоний Хистория выделила всем по комнате в королевском дворце. Комнаты были роскошны, даже слишком. Леви казалось, что они с Эрвином — чужие в этом убранстве из золота, мрамора и шёлка. Даже древесина столика под пальцами была слишком хороша, чтобы к ней прикасались узловатые, мозолистые солдатские пальцы, которые несколько раз уже бывали сломаны. Леви в очередной раз ощутил, насколько он не приспособлен к мирной жизни. Пожалуй, только для войны и годился… — Она сегодня отыскала меня после церемонии и высказала, что я был неправ, — спокойно признался Эрвин, ставя чайник на подставку. — Сказала, что я всё ещё дурак и всё ещё иду неправильной дорогой, даже если мне кажется, что я делаю что-то значимое. — Надеюсь, ты не поверил этой мымре. — Я думаю, она всё ещё беспокоится за меня, — Эрвин склонил голову. — И не хочет, чтобы я собой рисковал. — Я тоже не хочу, чтобы ты рисковал, — проворчал Леви. — Но я не говорю, что ты неправ. Потому что ты всегда прав, Эрвин, какая бы херь ни происходила вокруг. — Ты слишком добр, — Эрвин опустился на колено перед ним и накрыл дрогнувшие пальцы своей тёплой ладонью. — Замёрз? — Какое там. Лето, жарко, — возразил Леви, опуская благодарный взгляд. Даже теперь, когда они вырвались на финишную прямую, после свержения власти и в преддверии подготовки к экспедиции по возвращению Шиганшины — даже среди этих грандиозных событий, столь много значащих для Эрвина, он не витал в грёзах, но всё ещё был внимательным и заботливым, и думал не только о подвале Йегеров, но и о том, не замёрз ли, чёрт возьми, Леви. Даже если бы было холодно — сейчас Леви бросило в жар от осознания, насколько значимым он умудрился стать для этого человека. — Почему? — не мог не спросить он. — Эрвин, почему я? Эрвин поднял взгляд, задумался. Встал, опустился в своё кресло. — Ты особенный, — признался он наконец. — Заинтересовал, как диковинка? — Леви хмыкнул. Хотя знал, что это не так. Сперва Эрвин хотел подчинить его силу, потом за силой увидел человека и всмотрелся в него, сделал шаг навстречу, протянул руку, стал другом… А потом их притянуло непреодолимо, обожгло, склеило, срастило воедино, как нечто неправильное, но совершенное каждой своей частицей. Было несправедливо спрашивать «почему я?» у доли себя. — Прости. Я не хотел. Я… — Нет, ты хотел, — Эрвин усмехнулся. — Неужели приревновал меня к Мари? — Вот ещё, — Леви закатил глаза и взял свою чашку. — Просто подумал, как бы сложились наши судьбы, останься ты с ней. Может, она убедила бы тебя пойти в полицию, а я бы так и остался под землёй. Разведкой рулил бы Майк, а ты бы командовал военной полицией. И Эрена бы загрёб себе, в военпол. А ещё ты наверняка устроил бы переворот раньше, узнал бы больше о титанах и, возможно, не допустил бы трагедии в Тросте… — Стой, стой, — Эрвин рассмеялся. — Слишком много предположений. Но нет, Мари не отговорила бы меня идти в разведку. Леви перехватил чашку поудобнее; поднимающийся от чая пар приятно согревал ладонь, а слова Эрвина — сердце. Даже если речь шла о простом подростковом упрямстве — Эрвин только что подтвердил, что им предопределено было встретиться. — Я поясню, — сказал Эрвин, взяв свою чашку и смотря в тёплую рябь на поверхности. — Ты спросил, почему ты. Полагаю, ты всё-таки ревновал. Наверное, ревновал. Хотя Эрвин никогда не давал повода. — Просто она была первой, — сухо пояснил Леви. — Не была, — Эрвин покачал головой. — Я тратил на неё время, это верно. Но она как была, так и осталась никем. Может, она была не тем человеком. А может, я нуждался в ком-то ином. Но я рад, что не связал с ней жизнь. — А со мной? — Ты — другой. — Потому что у меня между ног интереснее? Эрвин мягко рассмеялся. — Нет, — сказал он. — Ты не представляешь, насколько глубока между вами пропасть. Леви счёл себя бессовестным провокатором, но не мог не наслаждаться тем, что Эрвин ставил его куда выше этой мамзели. — Попробую объяснить, — продолжал Эрвин, отпив немного чая. — Знаешь… Мари всё время нашего общения казалась мне неволей. Ты же стал глотком свободы. — Пафос. — Нет, правда. Мари требовала, под неё приходилось подстраиваться, порой врать. С ней можно было говорить лишь то, что ей по душе. Она не допускала инакомыслия. Она была эгоистичной. Она хотела сделать меня кем-то, кем я не являлся. А ты… Ты принял меня таким, какой я есть. Тебе я могу сказать любые помыслы, не таясь, и не бояться, даже если ты их не поддержишь. С тобой, Леви, я могу быть самим собой. Ты не пытаешься меня перестроить и изменить, ты просто позволяешь мне быть с тобой. На равных, справедливо, свободно. Куда бы я ни пошёл — ты не запретишь. Леви хотелось запретить поездку в Шиганшину, но до неё оставался месяц, и пока рано было говорить о таких вещах. — Со мной тебе тоже нелегко, Эрвин, — признался, наконец, он. — Я тоже бываю вредным. Даже капризным. Ревную. И ты немалую долю оклада спускаешь на то, чтобы купить мне настоящий чай или какие-то сладости. — Я получаю взамен куда больше, — уверенно ответил Эрвин. Леви хотел было съязвить, но вовремя удержал язык за зубами: Эрвин говорил совершенно искренне. Эрвин правда нуждался в нём. Эрвин правда по нему скучал — Леви ощутил эту боль, когда после недавнего расставания они встретились в Орвуде. Едва выдалось мгновение между совещанием и битвой — Эрвин прижал его к себе единственной теперь рукой, зарылся носом в грязные волосы, и Леви скорее почувствовал, чем услышал тот отрывистый всхлип в груди. И приткнулся ближе с единственной мыслью — «я дома», испытывая немыслимое облегчение. Даже несмотря на то, что на город полз огромный, уродливый титан Рода Рейсса. * * * Эрвин и правда не знал, почему Леви. Почему не одна из сотен прекрасных знатных дам, строивших ему глазки на столичных приёмах, а мелкий, вредный чистоплюй-матершинник с неровной чёлкой и вечными мешками под глазами. Это просто произошло. Что-то невозможное, сверхъестественное, во что он никогда не верил. Тогда, после расставания с Мари, Эрвин понял для себя — он не такой, как все, он правда не может любить. Но это казалось ему не лишением, а освобождением от множества проблем, связанных с отношениями. После расставания с Мари он тринадцать лет жил, не думая о любви; та отошла на задний план, как что-то незначительное. А потом он увидел, как изящно и стремительно взмывает к потолку пещеры дерзкий мелкий разбойник — и сердце сделало кульбит. Эрвин не понял, не придал значения, счёл это любопытством, азартом погони. Но за следующие недели осознал, что это нечто большее. Он действительно восхищался Леви. Любовался тем, как он тренируется, и от этого зрелища словно крылья за спиной разворачивались. Эти скорость, сила и ловкость казались шансом на победу. Леви стал для Эрвина надеждой ещё в те дни, когда собирался убить его. Эрвину хотелось приручить эту силу, обуздать, направить в нужное русло. Леви казался ему диким псом, которого нужно держать на поводке и спускать лишь тогда, когда требуется. Казался молнией, разящей с небес и нуждающейся в контроле. И Эрвин сумел поймать эту молнию. Сумел набросить поводок, передать Леви свои устремления. Тот опустил меч, готовый следовать за ним. И тогда Эрвин увидел в нём не молнию, не пса, не сверхъестественное существо — Эрвин увидел человека. Человека одинокого, потерянного, утратившего всё — друзей, путь, смысл, и готового идти за любым, кто сумеет вести его. Леви был словно слепой, и Эрвин взялся быть ему тростью и поводырём. Эрвин почувствовал вину за то, что хотел использовать его, и за то, что в каком-то смысле продолжал использовать, позвав за собой. И эту вину всячески пытался загладить, заботясь, опекая, оберегая от кривотолков и поддёвок со стороны. Он выгораживал проступки Леви перед командором Шадисом, заступался за него перед Майком и прочими, ставил Леви на лучшие места в графике дежурств, купил и подарил ему чашку — что-то своё, особенное среди безликой армейской утвари. Леви сперва не доверял ему, косился недовольно, старался обходить стороной. Эрвин был терпелив, Эрвин был настойчив, и Леви постепенно смирился с его компанией. Свыкся, научился терпеть, и со временем перестал сторониться. А потом и сам стал искать компании капитана Смита. Эрвин почувствовал, что сердце забилось сильнее, когда Леви впервые зашёл в его кабинет, чтобы с недовольным ворчанием протереть пыль на стеллажах. Леви велел ему не привыкать, но начал заходить каждый день. Задерживался всё дольше и дольше, убирался тщательнее и тщательнее. Сперва мог переброситься лишь парой слов, через месяц уже готов был дерзко спорить о чём угодно. Постепенно он принял кабинет Эрвина за безопасное убежище. Он мог прийти сюда среди дня, сесть на подоконник и молча просидеть целый час, и Эрвин понял, что завоевал самое ценное — доверие. Как-то вечером он предложил Леви выпить по чашечке чая, и тот согласился. На следующий день это повторилось. И снова и снова. Они могли пить чай молча, могли дискутировать на любые темы, могли продолжать работать, и Леви даже брался помогать. Постепенно, незаметно они стали друзьями. Но всё это время в сердце Эрвина цвело нечто большее. Он не знал этому имени, понятия не имел, что это такое, просто свыкся с тем, что при виде Леви в душе становилось удивительно тепло. И лишь много позже, спустя почти год с их первой встречи, Эрвин понял. Лишь когда Леви раздразнил его, откровенно флиртуя, и Эрвин, флиртуя в ответ, осознал, что они давно уже не шутят. Лишь когда он подался навстречу и скорее инстинктивно, чем осознанно, впервые прикоснулся к губам Леви, он уразумел: всё это время, с самого первого взгляда, он был влюблён. Слепо, глупо, не сознавая того. Влюблён не в милую нежную девушку, а в хмурого, циничного, вечно фыркающего мужика с огромным гонором. Но это не имело никакого значения. Наглый, но преданный, грубый, но искренний — Леви играючи пробил стену в груди Эрвина, забрался в его сердце и бесцеремонно поселился там на постоянной основе. Испытывая к нему тысячи чувств одновременно, Эрвин ощущал себя подростком, который упустил всё на свете, и отчаянно желал, чтобы они с Леви познакомились много, много раньше. Чтобы у них были эти долгие годы, чтобы наслаждаться друг другом и этим сильным, глубоким, всеобъемлющим чувством, от которого кажется, что можешь летать без УПМ, можешь уничтожить всех титанов, можешь всё на свете. Чувством, которое горит внутри, от которого сладко, и жарко, и томно. Эта совокупность нежности, доверия, жажды, желания защищать, обожания, привязанности, страсти, поклонения, нетерпения, восхищения, единения — всего вместе одновременно — называемая любовью, потому как люди не смогли придумать более веского и значимого слова. И это притяжение, которому Эрвин не мог противостоять, он принял, как нечто драгоценное, упиваясь тем, что жизнь подарила ему возможность ощутить нечто столь яркое и настоящее. И их любовь — тёплое, удивительное созвучие двух душ — никогда не казалась ему неволей. Эрвин тратил на Леви время, но не жалел ни об одной секунде, потому что искренне желал быть с ним. Эрвин покупал ему подарки, но даже крупные суммы ничего не стоили по сравнению с ответным взглядом Леви — удивлённым, смущённым, восхищённым и бесконечно благодарным. Эрвин рисковал репутацией, но и об этом не жалел. Не жалел ни разу ни о чём, связанном с Леви, потому что Леви был лучшим, что когда-либо дарила ему жизнь. Цели и мечты всё ещё были на первом месте, Эрвин по-прежнему шёл к ним, но Леви шёл рядом, поддерживая в любую минуту. Мечты и цели были далёкой дымкой, а Леви был здесь прямо сейчас. Настоящий, достижимый, тёплый и заботливый. И в вечер после церемонии Леви помыл их чашки, натёр Эрвину спину в большой роскошной ванне, а потом забрался в эту ванну сам — стройный, гибкий, мускулистый — и целовался так, словно год скучал в разлуке. А потом они меняли друг другу повязки: Эрвину на культе правой руки, Леви — в местах многочисленных ран, полученных в сражении с отрядом Кенни. И Эрвину казалось, что за каждый из новых шрамов, расцветших на бледной коже, он готов убить. Он запоминал их, бережно покрывая целебной мазью, и заново влюблялся в каждый сантиметр столь знакомого тела. Эрвин не знал, существовала ли любовь на самом деле, или её выдумали люди. Но он знал: то, что он чувствовал, было настоящим. Взаимным. И он в этом отчаянно нуждался. * * * Ночью, когда они уже лежали в кровати — мягкой, пышной, совершенно отличающейся от жёстких армейских коек — Леви снова припомнил разговор с Доуками. И не смог удержаться. — Эрвин, — позвал он, завозившись и боднув крепкое плечо лбом. Взобрался повыше, чтобы их лица были на одном уровне, и улёгся поудобнее, смотря игриво и удовлетворённо. — Эй. — Мм? — отозвался Эрвин, заинтересованно обернувшись к нему. — Судя по твоему взгляду, ты либо проголодался и хочешь предложить вылазку за пирожными, которые были на нынешнем приёме, либо намерен рассказать очередной факт про Мари и Найла. Угадал? Леви хмыкнул — Эрвин знал его, как облупленного. — Да, — подтвердил он. — Просто вспомнилось, и стало смешно. Сегодня твой облезлый друг сказал, что ты не умеешь любить. Выражение лица Эрвина смягчилось, подёрнулось грустью. Он поднял руку и нежно коснулся рассечённой брови Леви, провёл пальцем по затянувшемуся уже шраму. — Это ты мне скажи, — произнёс он чуть слышно. — Я многого не умею. — Эрвин… — Особенно теперь, — добавил Эрвин, определённо имея в виду потерю руки. Леви захотелось дать ему по зубам. — Если ты думаешь, что без руки стал меньше для меня значить… — процедил он, подаваясь вперёд. Эрвин потянулся навстречу, ловя его губы своими, зарылся пальцами в волосы, и Леви прильнул к нему, вдыхая пропитанный горечью и нежностью поцелуй. Найл мог говорить что угодно. Мари могла говорить что угодно. Они оба ни черта не знали. Они не знали, сколько волнения и беспокойство было в глазах Эрвина, когда Леви бросался в битву. Не знали, что иногда по ночам Эрвин судорожно шептал его имя во сне, и лишь когда Леви касался его руки или прижимался к нему — Эрвин успокаивался и проваливался в мирный сон. Они не знали, сколько раз Эрвин прикрывал Леви перед коллегами, полицией или даже верховным главнокомандующим. Не знали, что Эрвин — этот строгий, серьёзный человек, загруженный делами и проблемами — мог вести себя, как сущий мальчишка: позвать искупаться вдвоём в удалённом лесном озере, сплести венок, валяться на траве, бегать босиком и улыбаться ярче солнца — и всё это в разгар рабочего дня, оставив на столе кипу документов. Они не знали, что Эрвин — безнадёжный идеалист — уже присмотрел дом, и даже возил Леви, чтобы показать его. «Здесь мы будем жить после войны, — заверил он. — Я ещё не купил его, чтобы не искушать судьбу. Пока только выбрал. Вон там устроим дровницу, тут разобьём сад. Нравится?» Леви тогда посмеялся, считая, что война бесконечна. Считая, что они не годятся для мирной жизни. Но в душе что-то засело, и впивалось всё глубже — тонкая, но острая мысль, что быть может, у них и правда есть шанс на спокойную старость. И что Эрвин хочет встретить эту старость вдвоём. Вместе. Без вариантов. Найл и Мари ни черта не знали. — Ты умеешь любить, — заверил Леви, коснувшись тёплой щеки. Из-под кожи начинала пробиваться щетина, но это не раздражало — напротив, делало Эрвина обычным, домашним. Не таким идеальным, каким он представал перед целым миром, а немного несовершенным. Но настоящим. И своим. Эрвин подался навстречу и уткнулся лбом в лоб Леви сквозь мягкость взъерошенных волос. — Ты умеешь любить, даже не сомневайся, — повторил Леви, почувствовав, как защемило в груди. — Иначе как бы ты научил любить меня?