Ослеплённость

Шелли снова поддаётся. Её новая, недавно купленная чёрная рубашка безжалостно разорвана, оголяя смуглую спину вместе с ссадинами на ней. Бандитку грубо толкают к мраморной стене, из-за чего она больно ударяется затылком и шипит, затем прижимают, и открытая кожа обжигается от прикосновений к отрезвляюще-холодной плитке. У неё сладкой болью ноет худощавое плечо, когда его сжимают и сдавливают железные пальцы протеза. Он переливается золотом при тёплых лучах летнего заката за широким окном — хоть что-то светлое в этот ненавистный вечер. И несмотря на солнечный свет им постоянно холодно, а вокруг словно никогда не бывает солнца, и единственное, что будет освещать их глупый путь — миллион звёзд-блёсток на ночном небе и бледная луна. Шелли не сопротивляется, хотя на худых руках уже выпукли вены и побелели костяшки. Она не двигается, кажется, что уже и не дышит, просто смотря в одну точку, точнее — в чужие зрачки, которые быстро сужаются и увеличиваются, и хоть глаза уже и выглядят как стеклянные, в них горит обида вперемешку с гневом. Жилка на чужой побледневшей шее пульсирует от злости, пока по коже бежит незаметная дорожка пота от виска. — Как же я тебя ненавижу, — голос Белль неестественно ломается, но она сдавливает чужое плечо сильнее, хрипло рыча, — Ненавижу, сука. У неё взгляд скользит по чужому безэмоциональному лицу, и она ненавидит Шелли настолько сильно, насколько и нуждается в этих красивых уродских скулах, распухших губах и карих-блестящих глаз. Старшая смотрит на порванную мочку уха бандитки, с которой медленно капает кровь на кремовую плитку пола. Она рукой нащупывает в кармане красного пиджака сорванную серьгу. «На память.» — утешает поток мыслей в своей голове. — Разумеется, — дерзит Шелли в ответ, игнорируя разбитую и пульсирующую бровь, которая уже передаёт боль левому глазу, — Настолько меня ненавидишь, что каждый раз звонишь мне, чтобы я побыстрее пришла к тебе, ведь ты, блять, никому не нужна. — в уголках губ прячется самодовольная ухмылка. Шелли даже слышит, как хрустнули зубы, когда Белль стиснула их от порыва гнева. Слова бандитки липко засели у старшей в голове, хотя это не первый и не последний раз, когда она скажет такое. Шелли переводит взгляд на отдающую блики люстру из муранского стекла, и даже невольно мечтает о том, чтобы она наконец свалилась кому-нибудь из них на голову и закончила мучения, которые они приносят друг другу каждый день. Но она так и продолжает висеть, пока на ней крепко держатся золотые цепочки. Шелли в ответ тянется к чужой шее, немного сжимая, от чего из чужих губ вырывается хриплый стон, и она понимает, что Белль постепенно сдаётся. На такие смелые действия бандитку взамен могут и вовсе задушить, а не просто слегка сжать пальцы на шее, но её совершенно не волнует, ведь Белль не решится на такое. На руке зазвенел золотой браслет с белыми камнями, который если продать, то можно даже купить билеты в новую жизнь и уехать отсюда куда подальше и больше никогда не видеть старшую. Это, наверное, единственный подарок от Белль, который не причинял боли. Старшая просто богата. Тупо богата. У неё два этажа дома обустроены самыми дорогими вещами, у неё куча золота в ящиках дубового стола, у неё стены и пол отделаны нежным мрамором, а вид из окна граничит с нереальностью, по крайней мере, Шелли может об этом только мечтать. У неё денег столько, что она может купить себе ещё несколько таких домов, но ей это не сдалось. Шелли дерзит тем, что "ты можешь купить всё, но не можешь купить себе настоящую любовь". И обеим становится тошно. — Но ты каждый раз приходишь, ведь ты жалкая, — задушенно отвечает Белль, надавив на открытые ключицы, на которых и так уже много расцветающих синеватых гематом. Рука в перчатке сжимает что-то в кармане пиджака, и Шелли даже давится смешком. Бандитка наконец приходит в себя, наполовину выйдя из омута больного сознания, и чувствует металлический вкус крови от истерзанных губ. Она даже не знает, но наверное, лучше бы они кровоточили от ударов, а не от поцелуев. Белль даже не целует — она атакует, грызёт и кусает, больно впиваясь пальцами в худощавые бедра. — Боишься признать, что любишь? Прими уже это, или стыдишься? — бросает Шелли и водит пальцем на шее выше, от чего лидерша неприятно выдыхает и поднимает голову выше. Пальцы украшены ожогами от спичек, которые Белль оставляет каждый день, хриплым голосом считая количество. Шелли моргает, прикрывает глаза, видя перед собой кучу бледноватых искр, а когда распахивает, то уже ощущает на своей щеке, к которой прилила кровь, холодное лезвие аккуратного ножика. Он даже немного дрожит от предательски трясущейся руки Белль, и это каждое движение может оказаться решающим чтобы порезать кожу. — О, а ты всегда носишь с собой нож? — на прошлые вопросы Шелли не получает ответы, поэтому она разрушает гнетущую тишину этим и еще больше доводит старшую, которая уже готова сломать ей эту чёртову ключицу. — Конечно, чтобы такие твари как ты меня боялись, — шипит старшая и немного шатается. Она сгибает протез и давит уже тяжёлым локтём на грудь и плечо, заставляя Шелли рвано закашлять. Колено резко ударяет в живот бандитки, и Шелли сгибается и чуть ли не падает, но ей не даёт свалиться на пол резко подхватившая рука, пальцы которой зажимали уже грязный нож. Из раны на щеке хлынула кровь прямо на чужую руку, пачкая рукав вязкими и горячими каплями. — Ты — мой самый жестокий обидчик. — хрипит Шелли, опустив голову. — Я им и останусь. Грубо потянув за плечи вверх, Белль ставит на ноги Шелли обратно и нагло впивается в чужие губы. Она от этой прихоти сжимает нож у себя в ладони и сама им же режет себе кожу — как наказание. Она кусает то нижнюю, то верхнюю губу, обильно смазывает слюной, пока в ответ её рот слабо изучает чужой язык. Отвратительно. Мерзко хорошо. Она сжимает бедные, и без того выпадающие чужие тёмные пряди волос. Когда Белль давится осознанием, она резко оттягивает их, отстраняясь от чужого лица. Испуганные и непонимающие глаза Шелли словно бензин, который подлили в огонь. — Это не я тебя порезала. — резко говорит Белль. — Правильно. Я сама напоролась на твой нож. — глупо улыбается Шелли, пока её губы распухают из-за укусов острых зубов. — Нахуя? — Ты недостаточно доставляешь мне боли, и я могу это исправить, — Шелли хватается руками за чужие плечи, словно может сейчас упасть, и Белль застывает на месте. Шелли может сказать спасибо за то, что Белль только что дала ей пощёчину не протезом, а здоровой рукой, хотя ей без разницы, какую боль получать. Бандитка знает, что реакция будет такая — лидерша не любит правду. Она никогда не хочет слышать правду и говорить её тоже. Шелли держится за красную, измазанную в крови щеку, но до сих пор держится на ногах ровно, не сдвинувшись ни на сантиметр, будто показывая Белль, что она может это вытерпеть. Та вновь натягивает на себя маску равнодушия, смеряя младшую холодным взглядом. —..потому что ты любишь, когда мне больн- — речь Шелли обрывается чужим громким матом. Белль жмурит глаза в тот момент, когда резко выдёргивает пистолет из брюк и, направив на Шелли, без раздумий давит на спуск. ᅟНо вот в истошном вопле узнаёт лишь свой голос. Старшая широко распахивает глаза, ступает назад, и из вмиг ослабевшей руки, которую Шелли пару секунд назад сжимала зудыми пальцами, выскальзывает оружие. Она ошарашенно опускает голову и смотрит на порванную толстую ткань пиджака, и когда её руки резкими движениями буквально рвут рубашку, не жалея пуговицы, она видит тёмную дырку в своём боку от выстрела, из которой уже начинает вытекать свежая кровь. — Хороший был ход, — Шелли посмеивается, убирает прилипшие к бедной щеке волосы и уверенно подходит к Белль, прижимая свою ладонь к ране на боку, сдавливая сильнее, чтобы кровь не стала вытекать так быстро. Белль бледнеет, и даже не знает от чего: от поражения и обиды или от самой раны, боль от которой становится сильнее от нажима. Шелли знала всё наперёд. Она знала старшую полностью — именно поэтому, как только та выдернула пистолет, бандитка ломает ей запястье и переводит дуло на неё же. Белль давится в нервном смешке. Шелли подходит почти вплотную, горячими губами коснувшись совсем побледневшей шеи. Она замечает, что Белль дышит все тяжелее и медленее, поэтому, чтобы отрезвить, она наклоняется к уху и шепчет обжигающим шепотом: — Если я уберу руку, ты умрёшь. Если бы я промахнулась на сантиметр, ты бы уже не дышала. Белль невольно дёргается и перед глазами неприятно плывёт. Острые ногти впиваются в кожу на боку. — Но я не могла допустить этого, ведь ты победила.